Освободители или оккупанты? Польский поход Красной армии в 1939

Официальный аккаунт украины в твиттере решил откомментировать и "отредактировать" пост Министерства Иностранных Дел России, посвященный очередной годовщине занятия Красной Армией Западной украины и Западной Белоруссии и присоединения их к СССР. Стоило ли нашему МИД копировать сталинскую риторику, это, конечно, вопрос. Но мысль о том, что территории Западной украины и Белоруссии – это «оккупированная территория Польши» - это, конечно, свежо и задорно.

Напомню, Западная украина в 1939 году вошла в состав украинской Советской Социалистической Республики, УССР. Современная украина является юридическим правопреемником УССР во всем. Например, унаследовала её место в ООН, вместо повторного приема.

Таким образом по логике украинского официоза украина владеет сейчас оккупированными территориями Польши. Не торопитесь. Дайте этой мысли настояться. Оккупирует. Территорию. Польши. Львов – оккупированный украиной город. Ровно – оккупированный украиной город. Ивано-Франковска вообще никакого нет, так как он называется Станислав.

А пардон – если территория оккупированная, не хотят ли наследники УССР вернуть её взад? Или там хотя бы какую-то репарацию-компенсацию полякам прислать?

Но не будем сейчас обсуждать украину и вопрос её территориальной целостности.

Сейчас меня интересует только один вопрос: Не врут ли украинские официальные смм-щики, утверждая, что красную армию встречали на этих землях как оккупантов?

На эту тему у нас есть определенные показания свидетеля, которого ну никак не заподозришь в симпатиях СССР или коммунизму - записки деникинского офицера, жившего в Белоруссии под Новогрудком. Они опубликованы в белоэмигрантском военном журнале "Часовой" 5 декабря 1939 года.

«Когда началась германо-польская война, мы - небольшая группа русских - стали испытывать смутное беспокойство. Двадцать лет жизни в Польше дали нам самое близкое знакомство с польским государством. Несмотря на нашу глубокую признательность польским властям, давшим нам приют и в свое время спасшим нас от большевицкой расправы, несмотря на то, что у нас установились самые близкие отношения с местной польской администрацией и в общем отношение к нам было вполне приличным, мы все эти двадцать лет не могли отделаться от мысли, что существование Польши непрочно и даже искусственно…. Польские власти проводили такую политику в русских областях, что по сравнению с ней политика русского правительства даже во времена генерал-губернаторства Муравьёва казалась чем-то недостижимым».

Поляки были одержимы самой дремучей русофобией. Русская Церковь, русский язык, русские люди там преследовались. Снос великолепного Александро-Невского собора в Варшаве в 1926 году стал своего рода символом этой воинствующей польской русофобии.

Но то Варшава, а на Волыни, исторической русской земле, лишь случайно и ненадолго оказавшейся в составе Польши, польское правительство снесло больше 800 православных храмов.

Автор мемуаров рассказывает о том, как именно Польша пришла к катастрофическому поражению.

«Последний месяц перед войной с глубоким изумлением мы наблюдали за нашими друзьями - поляками. Еще раз считаю долгом сообщить, что мы так срослись с их жизнью, что до сих пор делили вместе и горе и радость, и общую ненависть к большевикам. Но в эти дни мы перестали понимать друг друга. Весь август месяц (1939 г.) прошел в мобилизационной горячке. И пресса, и власти, и рядовые люди совершенно серьезно обсуждали вопрос о полном разгроме Германии. Вот распространенное мнение: "У немцев режим трещит, революция на носу, голод, в Польшу бегут тысячами (!!) германские дезертиры; находились "очевидцы", видевшие "собственными глазами" эти тысячи немецких офицеров и солдат переходивших германо-польскую границу.

Стоит только польской армии ударить одновременно на восточную Пруссию и на Берлин, как все полетит. Данциг будет занят в несколько часов, через неделю наша кавалерия будет поить своих коней в древнем польском Крулевце (Кенигсберг), а через две недели мы будем под стенами Берлина. Конечно, война закончится в 2-3 недели, если не обманут французы и англичане, ну а если они и на этот раз не выступят, то справимся и без них. Возражать на все это было совершенно бесполезно.

Если вы принимали все эти разговоры скептически, на вас начинали коситься, если же вы их начинали оспаривать, то вы рисковали быть заподозренным в нелояльности. Но все-таки был один вопрос, который мы могли обсуждать, а именно вопрос о большевиках. "Большевики боятся Польши, как огня. Нам на востоке в сущности не надо никакой армии. Один КОП (Корпус охраны пограничья) справится с наблюдением за границей. Единственно чем будут озабочены большевики, это тем, чтобы Польша после разгрома Германии не двинулась бы на большевиков».

И вот, из первых уст картина «Освободительного Похода» как он развивался в Белоруссии.

«Наконец, наступило 17-е сентября. Как сейчас помню, у моих ворот остановился проезжавший на телеге старик-крестьянин, хорошо мне известный, бывший фейерверкер гвардейской артиллерии. Это было 7 часов вечера. "Ваше Высокородие. Чи слыхали, наши идут!" - "Какие наши, Степан Иванович?" - "Да русские войска". - "Где, кто, какие?" - "Да в Барановичах уже, столбы сбросили, паны бегут, говорят, одним махом до Варшавы дойдем. Сын приехал с поездом из Волковысска, там все уже знают".

Я, несмотря на мрачные предчувствия, оцепенел. "Да Вы, Вашескородие, не печальтесь. Большевики уже не те. Шутка ли сказать, двадцать лет управляют Россией, совсем русская власть. Да и офицеры, сказывают, настоящие. Еще и Вы послужите! А нам одно спасение, совсем заели нас здесь. Земля-то ведь русская, наша...".

Я не мог дальше говорить, что-то подступило к горлу и я, махнув рукой, ушел к себе. В какие-нибудь полчаса я пережил гамму чувств: с одной стороны русские солдаты, пусть и под красными звездами, идут по своей же русской земле, с другой - пронеслись годы гражданской войны, весь тот кровавый ужас, который царил в России: казни, интернационал.

Мы насчитали примерно два десятка всадников, при двух пулеметах. Я сейчас же послал моего друга разбудить и предупредить польских офицеров. Мы вдвоем стали всматриваться. И вдруг я ясно понял: красные! На лице крестьянина было написано счастье. Задыхаясь, он шепнул нам: "Наши, наши! Сразу сказали, что пришли освобождать и установят нашу власть. Я им сказал, что лесничий - наш, хороший человек, русский. Что офицер, не сказывал".

Когда первая бутылка квасу была осушена и старший лейтенант тщательно распросил меня об окрестности, отмечая что-то в своей походной книжке, я открыл вторую бутылку. - "Выпьем теперь за Россию!" - сказал я. Все встали. "За Россию и советскую власть", - поправил лейтенант.

Мы проводили их. Я бросил взгляд на красноармейцев. Те же русские лица, хорошая выправка, одеты совсем по-летнему, хотя уже прохладно, но держатся хорошо. Хором благодарят за пиво и квас. Офицеры отчетливо любезны, козыряют на прощание. Офицер произвел на меня впечатление совершенно воспитанного человека. Короткая команда и отряд двинулся в путь. Скоро он скрылся.

Из Новогрудка пришли уже достоверные вести о том, что вслед за прошедшими через город частями красной армии прибыли политические комиссары, начавшие вылавливать всех подозрительных. Все это вместе взятое заставило нас принять решение немедленно покинуть наше насиженное место.

Под Белостоком нас задержала красноармейская застава, которая не пропустила нас к немцам и заявила, что без проходного свидетельства, выданного советским комендантом, никого не пропускают. Приходилось сталкиваться с красноармейскими отрядами: исполнительные дисциплинированные русские парни, любезные всегда командиры, но полный отказ нас пропустить.

Белосток сравнительно мало пострадал от войны. В городе было оживление, магазины все были открыты. Красные командиры и красноармейцы толпами ходили по улицам, рассматривали витрины, закупали всевозможные вещи. В городе всю власть захватили молодые люди из еврейских приказчиков, была полная неразбериха. Польскую полицию заменила рабочая гвардия, состоявшая исключительно из еврейской молодежи. Никаких внешних бесчинств я не наблюдал и во имя объективности еще раз должен подчеркнуть, что красноармейские части вели себя дисциплинированно и, видимо, расположили в свою пользу население.

Несомненный подъем был в деревнях: посулы большевиков, раздел земли, многие первоначальные популярные меры содействовали привлечению сердец крестьян к большевикам. Частная торговля во имя пропагандистской цели пока не запрещалась».

После этой картины ясна цена балабольству из официального твиттера Украины про «встречали как оккупантов». Даже у убежденных белогвардейцев, бывших офицеров-денинкинцев боролись в душе противоположные чувства:

«Два чувства боролись у меня: радость избавления от "модернизированного", но старого и заклятого врага и другое - резкая боль от того, что вновь приходится бежать в неизвестность от своих же русских людей, среди которых есть тысячи и тысячи совершенно неповинных».

Как видим, основной надеждой белых, оказавшихся в занятых красной армией местах, было то, что «большевики уже не те». Эта надежда их обманула.

Но даже несмотря на это, русские – и офицеры, и крестьяне, смотрели как на "оккупантов" на этой земле именно на поляков, а на красноармейцев, даже при всём неприятии большевизма, действительно как на освободителей.