«Петровка, 38»

1980, «Мосфильм». Реж. Борис Григорьев. В ролях Георгий Юматов (Садчиков), Василий Лановой (Костенко), Евгений Герасимов (Росляков), Михаил Жигалов (Сударь), Николай Крюков (Прохор), Людмила Нильская (Алена). Прокат 53,4 млн человек.

Восьмидесятый год произвел революцию в жанровом кинематографе. Всю прежнюю пирамиду прокатных чемпионов разом обвалили пилотные экземпляры жесткого наркобоевика («Похищение „Савойи“», «Пираты XX века»), фильма-катастрофы («Экипаж»), мещанской мелодрамы («Москва слезам не верит») и рахат-лукумного мюзикла («Приключения Али-Бабы и сорока разбойников»).

Встретив системный откат разборчивого городского зрителя от советского кино к авантюрным комедиям с Ришаром и Челентано, служба госнадзора за кинематографом отворила жанровые шлюзы, даже не оформив вольную подобающим постановлением «О совершенствовании кинообслуживания населения». Предсказуемый результат все же впечатлял: три верхние строчки в таблице кассовых лидеров и тройное падение державшегося 11 лет рекорда «Бриллиантовой руки». За триумфом «Пиратов», «Москвы» и «Экипажа» как-то померк шквальный успех фильма Юлиана Семенова и Бориса Григорьева «Петровка, 38», ошибочно квалифицированного как детектив.

С 1968-го, с картин «Буллит» и (позже) «Французский связной», от фильма-расследования отпочковался жанр грязного полицейского боевика, в котором реже опрашивали свидетелей и собирали окурки, зато постоянно жевали резинку и передергивали затвор помповика. В то время как Хэкман, Маккуин, Иствуд и Пуатье ставили раскорякой наркопритоны, гоняли киллеров на «бьюиках» по сан-францисской «змейке», спорили о сравнительных достоинствах 38-го и 45-го калибров и швыряли номерные бляхи в Гудзонов залив, русский приключенческий фильм упрямо ограничивался двумя ударными точками: преступление в начале — задержание в конце.

Сценарии визировались в отделе воспитания кадров МВД, а пальба на улицах означала некачественную работу группы захвата. Максимум дозволенного милицейскими политруками была перестрелка на этажах незаселенной новостройки или в подвалах брошенной котельной («Город принял», «Три ненастных дня»). Результатом стало массовое переключение граждан на единственный доступный им эрзац полицейского кино — французский «поляр» с Бельмондо, Вентурой и Делоном («Кто есть кто», «Прощай, полицейский», «Частный детектив», «Смерть негодяя»). Наконец, милиция сдалась и позволила фильм, в котором было сразу три сшибки с вооруженными и заранее установленными бандитами. За любую из них в жизни старший группы остался бы без погон.

Фильм увидел свет исключительно благодаря алчности Юлиана Семенова. Стахановец безотходного производства, из каждой шпионской повести он строгал по сценарию и, судя по всему, жальмя жалел свой первый блин «Петровка, 38», опубликованный аж в 1962 году.

В ту пору кинематографисты и не думали гоняться за правами на экранизацию начинающего беллетриста из отдела очерка и публицистики «Смены», а когда тот заматерел, жизнь и милицейский миф уехали далеко вперед.

Оперативники больше не знакомились с задорными физкультурницами в прыжковом секторе бассейна «Металлист», не носили мундиров по будням и не торчали сутки напролет в кабинетах отечески фамильярных генерал-лейтенантов. Вооруженные банды не грабили мастерских металлоремонта, главари их не ховались по подмосковным хазам за ситцевыми занавесками, а рядовые пижоны-налетчики с козлиной бородкой не прожигали жизнь на улице Горького между «Националем» и «Арагви».

С 1963-го, кровавых набегов убийцы-«Мосгаза», москвичи не открывали дверей слесарям из ЖЭКа, тем более с клейменой-каторжной рожей Михаила Жигалова. Номенклатурные дети, обиженные на пап-ответработников, давно уже не бегали из дома с отцовскими «вальтерами» и не ходили на гоп-стоп со всякими упырями. От клички Чита веяло палеозоем: носитель ее вряд ли родился, когда тарзаномания навеки схлынула, как скверный сон детских травмпунктов.

Львиную долю сюжетных ходов картина про Петровку заимствовала из тех незапамятных времен, когда деревья были большими, школьники носили ремни и фуражки, а килька плавала в томате и ей в томате было хорошо. Режиссер Григорьев отчаянно пытался залакировать временной винегрет песенками Пугачевой, джинсовыми костюмами и динамичными врезками с коммутатора «02» — тщетно.

Временами обленившегося автора оставляли последние проблески совести. В 1980 году майор Костенко устраивал засаду на Тверской возле уличного точильщика топоров (!!). Урка с книжной кличкой Сударь цедил сквозь зубы доисторические, времен трех революций, слова «мильтон» и «марафет». Рядового мазурика Читу водили на допрос лично к начальнику МУРа (генерал-лейтенантов-то в ГУВД и сейчас по пальцам счесть), и он раскалывал мерзавца на два счета, железной волей светлых очей и слов: «Пей чай. Сахар сыпь. Отвечай быстро. В глаза смотри» («Шпионские страсти», где генерал рентгеновским взором просвечивает съежившийся мозг шпиона, вышли только в 67-м!). Пойманный пахан за минуту успевал четырежды провыть «ненавижу», а отпечатки, оставленные им на пистолете, последний раз всплывали в 45-м году (где этот поганый фашист болтался 35 лет?! Ну ладно, 62-й — отмотал пятнаху и взялся за старое, но что это за воскрешение живых мертвецов посреди Олимпиады-80?). Плохой лейтенант в ОВД «Малые Вяземы» орал задержанному: «Пил? Песни орал? Указ знаешь?» — очевидно, имея в виду знаменитый указ 56-го года об ответственности за мелкое хулиганство. Судя по внешности, в том году и он, и задержанный ходили в одну группу детсада.

Книжка была еще увлекательней. Слово «ненавижу» в ней повторялось раз двадцать, менты «с бездонно синими глазами» ходили в консерваторию слушать Равеля, судачили о кибернетике, шутили из Ильфа и Петрова и волновались, «как бы Леночка не заразила Никитку» (в смысле ангиной). «Только не лгите, — говорили менты. — Вот только не надо нам лгать». Сударь происходил из семьи почетного чекиста, соратника Берии с «кровью честных коммунистов на руках», а Прохор и вовсе был из власовской контрразведки.

Безыскусная спекуляция на горячих темах старины глубокой, соседки Зойки и шоферы Михалычи, обещания пристрелить как бешеного пса и реплики типа: «Ты дрянь? Ты просто глупая девчонка» — не сулили картине большого прибытку.

Зритель простил все. За коньячное горлышко, срубленное ребром ладони, за гонки на «Волжанках» по Бульварному кольцу с трамплинными скачками и россыпью пешеходов, за вышибленную пяткой оконную раму и воскресший впервые после «Офицеров» дуэт Юматов — Лановой. Он был готов закрыть глаза на любые сюжетные несуразицы, поверить в беспечных коллекционеров антиквариата и арест рецидивиста посредством всматривания в глаза прохожим на улице Горького.

Зрителю уже не нужен был советский детектив с его процессуальным педантизмом, черными перчатками и трудными подростками из обеспеченных семей. Зритель уже вполне был готов к тому, что майор Костенко, яко грязный Гарри, ввинтит горлышко «магнума» в ширинку маньяка: «На счет „три“ отстреливаю правое яйцо».

Удачное слово «бельмондизм», которым вегетарианская критика пыталась опечатать в бутылке девятый вал полицейского беспредела, произносили с издевкой и тайным ожиданием. Под единодушное ликование русского народа Жеглов смахивал с рук часы, подбрасывал улики и сажал пулю за пулей в затылок любителям побегать.

Фольклорный мент сравнялся с бандитом, стал своим среди чужих, братцем Волком в овечьей отаре. Он все чаще надевал черный гестаповский реглан, руководствовался массовым линчевательским правосознанием и дерзил одиноким курящим секретаршам.

Только таким его была готова принять ненавидящая конвойников, зиму, правила отпуска алкоголя и улицу Петровка полууголовная нация.