В исполнении вруна правда остается враньем

Когда три обервруна и одна оберврунья в один голос говорят правду, в это тем более невозможно поверить.

Они говорят правду вовсе не для того, чтобы вы им поверили, а из объяснимого страха.

В отличие от обычных людей, которые догадываются, что истина отличается от множества вариантов лжи, эти люди считают истину просто одним из вариантов лжи и поэтому не ценят первую и наслаждаются многообразием последней.

Но чем более для них обесценена истина, тем страшнее им жить, им нужно все больше доказательств собственного существования.

Отсюда, кстати, и непомерная жадность людей, воровским образом дорвавшихся до занимаемого положения: как человек-невидимка, такие люди обвешивают себя тканями и мишурой, чтобы их стало, наконец, видно, и селятся они сразу в нескольких дворцах с зеркалами, которые должны отражать эти чучела.

Они знают, что являются фикцией, Большим Ничто, и это знание только наращивает страх.

Зрелище смерти кого-то из них как раз усугубляет и этот немаленький страх: если смерть была случайной, это, небось, шаман или шайтан, в которых мы, правда, не больно-то и верим, но — вдруг, черт побери, шайтан и в самом деле дунул; а если смерть — результат заговора, ночного смазывания хорьковым салом скальных поверхностей, например? Тогда ведь тем более страшно.

Поэтому все они хором могут срочно сказать правду, лишь бы кто-нибудь не подумал, что и над ними может подшутить Случай. Или Мойра. А то и Ананка.

— Зачем же вы обманываете меня и говорите, что едете в Краков, чтобы я подумал, что вы едете в Варшаву, тогда как вы и в самом деле едете в Краков?!