Немцов о Ельцине и Чечне

Я приехал (в январе 1996 года. — The New Times) в Кремль с грузовиком, заполненным папками с подписями против войны в Чечне: подписей мы собрали в Нижнем миллион. Грузовик остался у Спасской башни, я взял одну папку и пошел к Ельцину. Он меня спрашивает: «А это (подписи) — за меня или против меня?» Я говорю: «Борис Николаевич, если Вы войну остановите, то за, а если нет, то против». «А если бы, — говорит, — я Вам поручил в стране собрать подписи, сколько бы Вы собрали?» Я говорю: «Миллионов 50». — «За сколько?» — «В Нижнем я собрал за пять дней, причем, Вы сами понимаете, я губернатор — административный ресурс и прочее, но собрать миллион за несколько дней невозможно, если люди сами не хотят. Я никого не заставлял, я просто сказал: кто хочет, тот может это сделать». — «Вы утверждаете, что по стране собрали бы 50 миллионов?» — «Да», — говорю. «То есть половины взрослого населения?» — «Да, половины». Он говорит: «Ладно, идите».

Потом собрали Совет безопасности, где осуждали мое антипрезидентское поведение, там с докладом на закрытом заседании выступил Коржаков. Ельцин на меня сильно обиделся: перестали финансировать Нижегородскую губернию, я был в опале, никто со мной не хотел соединяться, ни один министр в Москве не хотел со мной разговаривать. А это было в январе 96-го. В мае, за месяц до выборов, — звонок по прямой связи. У меня, у одного из немногих губернаторов, был прямой телефон с Ельциным, он никогда не звонил, и вдруг звонок. Я снимаю трубку, до боли знакомый голос: «Ну, поедете со мной устанавливать мир в Чечне? Вы же там, кажется, миллион подписей собрали против меня». Я говорю: «Борис Николаевич, во-первых, я, конечно же, поеду, во-вторых, это совсем не против Вас, а против войны, а это совсем разные вещи, я надеюсь».

И мы с ним поехали. На следующий день буквально он говорит: «Приезжайте во Внуково утром в девять, мы улетаем». Я приехал в полдевятого, встретил там Барсукова с Коржаковым. Барсуков и Коржаков очень не хотели, чтобы он ехал, — они боялись, что будет покушение. Они мне дали такую папочку, на ней было написано «особо секретно», и говорят: «Прочитай». Я прочитал. Там было написано: «Агент по кличке Кума (этого я никогда не забуду!) сообщает, что во время визита президента РФ Б.Н. Ельцина в Чечню в районе села Знаменское будет совершено нападение бандой Басаева из ракет «Стингер», целью которого является уничтожение первого президента России. Рекомендация: не ездить».

И мне говорит Коржаков: «А ты можешь ему показать?» Я говорю: «Ну ты покажи как начальник охраны». Он говорит: «Ну, он нас не слушает, а ты любимчик, преемник, покажи». Я так подумал, что дело на самом деле серьезное, может, и правда — Басаев, «Стингеры». Без пяти девять подъезжает Ельцин, идет прямо к трапу, и мне: «Так, а что Вы тут стоите? Почему Вы не в самолете?» Я говорю: «Борис Николаевич, Вы знаете, тут есть одна такая корреспонденция — Вам надо с ней ознакомиться перед поездкой». Он говорит: «Какая?» Я говорю: «Вот документ». Он берет документ, читает, смотрит на меня: «Вы струсили?» Я говорю: «Борис Николаевич, ну что Вы, мы же с Вами договорились».

— «А-а-а, вот эти струсили! — показывает на Коржакова и Барсукова. — Ну, значит, Вы в самолет, а эти трусы пусть останутся»

Я захожу в самолет, а там два трапа стояли, и с заднего трапа, где «Альфа» сидела, вооруженная до зубов, Коржаков забежал, а Барсуков остался. Там, в Чечне, Ельцин увидел солдат, увидел чеченцев… Ельцин, кстати, был первый после Александра I руководитель страны, который посетил Чечню. И они стали кричать, чеченцы: дайте нам «Волгу», «Газель», постройте нам детский сад, еще что-то. И Ельцин говорит мне: «Записывай, это все надо выполнить обязательно». А я уже вижу, что записей — пол-автозавода придется отдать…

Потом встреча с командованием, там, в Грозном, потом мы уже улетаем из Моздока. Сели мы в самолет, и, слава богу, никто не покушался на президента, жив-здоров, мы сидим, и он вдруг говорит: «Ну ладно, надо отметить нашу удачную поездку». Я смотрю, а там, в салоне, в самолете в президентском, около каждого места стоит бутылка водки «Юрий Долгорукий», 0,75 литра, между прочим, и какая-то закуска: обычная советская, мясная, рыбная. Ельцин говорит: «Чтобы тут не мучить никого, я предлагаю два тоста: за Россию — первый, под номером один, и второй — за президента. В принципе можете не пить. А я буду только объявлять, первый тост или второй».

Когда мы прилетели в Москву, во Внуково, президент у меня двоился, все плыло, я плохо соображал и уже не мог встать.

В окно иллюминатора увидел плачущих Наину Иосифовну и Таню. Я говорю: «Борис Николаевич, а почему они плачут?» Он отвечает: «А Вы что жене сказали утром?» — «Я сказал, что я с Вами в Чечню». — «А я сказал, что поехал с документами в Кремль работать. Вот они и плачут». И продолжает: «Да, кстати, давайте-ка поезжайте на телевидение и доложите о результатах поездки россиянам». Я: «Нормально… Но я встать не могу». Ельцин: «Меня это вообще не касается».

О том, как я «докладывал россиянам», как в гримерной ОРТ девочка Зина меня держала в раковине под ледяной водой, как потом я ехал на машине обратно к себе в Нижний, — отдельный рассказ. Часа в три я приехал, лег спать замертво, в шесть утра звонок — а у меня на даче, естественно, спецкоммутатор, такой пронзительный звонок — невозможно не проснуться. Я просыпаюсь, беру трубку с ненавистью, стальной голос кремлевской телефонистки: «С Вами будет говорить президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин». Я думаю: «Да что ж такое…»

Слышу до боли знакомый голос: «Смотрел я Вас вчера, Борис Ефимович, доброе утро, неплохо Вы смотрелись». Я говорю: «Борис Николаевич, а зачем Вы меня послали туда?» — «А Вы помните, Борис Ефимович, — он со мной на «вы» был и со всеми, кстати, был всегда на «вы», — что Вы сказали, когда я не вышел из самолета в Шенноне, или Вам напомнить?» — «Да, я помню, что я Вам сказал». — «Скажите, что Вы тогда сказали». — «Я сказал тогда, что так можно и Россию проспать». — «Да, вот это Вы и сказали, вот я и решил Вас проверить — неплохо смотрелись».