Мое перестроечное поколение

Я приехал в Ленинград в январе 1991 года. Мне было восемнадцать, я учился на первом курсе Университета имени Брауна (Brown University). На заснеженном перроне нас, американских студентов, встречали люди в огромных меховых шапках. Нам выдали талоны на питание и отвезли в общежитие, которое станет нашим домом на ближайшие пять месяцев. По дороге мне бросились в глаза неоновые серп и молот над фасадом огромного здания - судя по всему, завода. Они горели призрачным светом на фоне пасмурного зимнего неба.

Несмотря на пустые полки магазинов, сам ленинградский воздух, казалось, был пропитан оптимизмом. Люди до хрипоты спорили о политике - еще несколько лет назад такого энтузиазма и представить невозможно было, рассказывали знакомые русские. Не прошло и года с тех пор, как Михаил Горбачев был избран первым президентом СССР; на этом посту он не зависел от Коммунистической партии. Ощущение было такое, что мир во всем мире уже наступил; дружба с новыми знакомыми имела пьянящий вкус эйфории, как будто и мы, и они с облегчением сбрасывали груз прошлого обеих наших стран.Мое детство прошло в Андовере (штат Массачусетс) в семидесятых и начале восьмидесятых, и сколько я себя помню, меня всегда интересовала Россия и Советский Союз. С малых лет телевизор и кино внушали мне, что СССР - наш враг и, возможно, даже планирует уничтожить всю планету своими ядерными ракетами. Во втором классе на школьном дворе, играя в войну, мы были не индейцами и ковбоями, а американцами и русскими. Хотя наша семья никак не была связана с Россией, когда мне исполнилось 10, я упросил родителей подписаться на Soviet Life - журнал на английском языке, выходивший под эгидой советского МИДа.

Не могу сказать, что читал его от корки до корки: в журнале было много плохо переведенных скучных статей о технических достижениях Советского Союза или рекордных урожаях зерна. Но меня завораживали фотографии. Они разительно отличались от кадров в новостях - танков и ракетных установок на парадах, людей в серых пальто, стоящих в очереди за продуктами. Особенно интриговали снимки детей. Они вроде бы не отличались от меня, и в то же время были другими, они носили красные галстуки на шее или - это был фоторепортаж из Сибири - стояли в темных очках под светом зеленых ламп, насыщая организм витамином Д. Они не были похожи на злобных врагов.

Взрослея, я продолжал интересоваться Россией. В 1985 году, когда Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, я, не веря своим ушам, слушал его слова о гласности и перестройке. В 1989 году, когда я заканчивал школу, рухнула Берлинская стена. Я начал учить русский: теперь я был уверен, что смогу увидеть Советский Союз собственными глазами.

Поначалу я собирался провести в Ленинграде один семестр, а затем отправиться в Лондон на летний курс шекспироведения. Но затем началась первая война в Персидском заливе, англичане тревожились, что американские студенты станут мишенью для терактов, и курс отменили. Поняв, что я могу остаться в Ленинграде подольше, я устроился на «Ленфильм» в съемочную группу, работавшую над американским фильмом ужасов. Действие там происходило в балетном училище, куда, благодаря горбачевской перестройке, было разрешено принимать иностранцев. Балерин из разных стран убивали одну за другой разными жуткими и изощренными способами; в главной роли снимался актер, игравший Фредди Крюгера в «Кошмаре на улице Вязов». Съемки проходили во дворце Юсупова, где в 1916 году так долго и мучительно умирал Распутин. Затем в один из августовских дней я пришел на работу, но мне велели возвращаться домой. Когда я спросил о причине, мне ответили: «Военный переворот».

Я, однако, отправился бродить по Питеру. Путч произошел в Москве. А в нашем городе, всего два месяца назад вернувшем себе имя «Санкт-Петербург», на улицах не было танков, чтобы на них взбираться, и солдат, чтобы их агитировать. Там были только обычные люди: они беседовали и спорили, тревожились и ждали. Мое воображение рисовало мрачную картину: теперь границы закроют, меня выставят из страны, я больше никогда не увижу своих русских друзей, «холодная война» возобновится и будет идти до бесконечности. Но потом, на Дворцовой площади, я оказался в многотысячной толпе; люди плакали и кричали от радости - путч провалился. Мы поняли, что возврата к прошлому уже не будет. Нас переполняла эйфория и радужные надежды на будущее. А в декабре того же года СССР перестал существовать.

В 1992 году я переехал в Москву, закончил режиссерский факультет ВГИКа, снял своим первые документальные короткометражки, а затем работал режиссером русскоязычной версии «Улицы Сезам», наслаждаясь, как и вся съемочная группа, новообретенной свободой. (Да, мы теперь могли привлекать сценаристов, не входящих в Союз писателей! Мы могли устраивать открытый кастинг для озвучки своего русского «Маппет-шоу»! И, да, никто не запрещал нам включать рок-музыку в детскую передачу!). Среди моих друзей были люди, выросшие в разных уголках СССР, и я стал частью мира, когда-то казавшегося мне таким далеким. Проще говоря, Россия теперь была моим домом.

Когда в 1999 году я вернулся в Штаты, меня часто просили объяснить, как русские воспринимают перемены, происходящие в их стране. Хотя со времен падения Берлинской стены прошло уже десять лет, информации о современной России в США по-прежнему было мало, и многие американцы, с которыми я беседовал, либо удивлялись, как это меня не убила русская мафия, либо были уверены, что теперь, когда Россия перестала быть нашим врагом и превратилась в демократическую страну, никаких проблем там больше быть не может.

Пытаясь описать всю сложность ситуации, я много думал о своих сверстниках-россиянах. Их детство прошло в СССР; они росли в мире, казалось бы, незыблемом и навеки неизменном. Но когда они стали подростками, все азбучные истины, что им внушали, вдруг оказались под сомнением. Затем - в их студенческие годы - не стало и самой страны, где они родились. Конечно, эти перемены затронули всех россиян, но люди моего поколения оказались в особом положении - они жили в двух мирах одновременно.

В Бостоне я устроился в местную телерадиокомпанию WGBH, работал сопродюсером документальных фильмов на чисто американскую тематику, - например, о компании Tupperware или ведущей кулинарного шоу Джулии Чайлд (Julia Child) - но мыслями постоянно возвращался в Россию. И у меня возникла идея снять фильм об этом самом уникальном поколении.

Весной 2005 года я вернулся в Москву. Всего за несколько лет город сильно изменился. Везде что-то строилось, у всех на шее болтались мобильники. Машин на улицах, казалось, стало чуть ли не в десять раз больше, на месте государственных магазинов, торговавших канцтоварами или пельменями, открывались бутики.

Впрочем, горевать о старых добрых пельменях времени не было. Я часами отсматривал в киноархиве хронику семидесятых и восьмидесятых, брал интервью у десятков людей в возрасте старше тридцати и моложе сорока. Я размышлял о том, как показать западной аудитории «человеческий» аспект советской жизни и искал любительские киносъемки того периода. В отличие от советской или западной пропаганды, у этих роликов не было другой цели, кроме как сохранить в памяти что-то из жизни семьи. Дети, катающиеся на велосипедах, играющие с дедушками и бабушками - как это было далеко от тех парадов на Красной площади, что нам показывало американское телевидение.

Продолжая свои исследования, я задумался над тем, что российская история постоянно переписывается. Конечно, заглянув в учебник по истории США, изданный в шестидесятых, вы тоже обнаружите много полностью устаревших, а то и возмутительных пассажей, но Россию отличает особенно богатая традиция пересмотра собственного прошлого - там есть даже поговорка «Мы - страна с непредсказуемым прошлым». К примеру, в годы сталинских репрессий «врагов народа» не только бросали за решетку, но и в буквальном смысле вычеркивали из истории - их фотографии вырезались из учебников и энциклопедий. И мне стало интересно, как воспринимают учителя истории из моего поколения собственную, личную «историю»: допустим, в школе им преподавали «каноническую» версию советского прошлого, а затем они поступили на педагогический и учились там в 1988 году - когда по всему СССР были отменены экзамены по истории. (Открывались архивы, достоянием гласности становились прежде секретные документы, и какой должна быть «правильная» история СССР, просто никто не знал).

Увлекшись этой идеей, я стал искать таких учителей истории, и познакомился с Борей и Любой Мейерсон - супругами за тридцать, работающими в московской школе № 57. Хотя Боря и Люба жили на одной улице, их детство прошло совершенно по-разному. У Бори в школьные годы не раз были неприятности из-за «подрывных» взглядов: как-то его родителей вызвали к директору из-за того, что он отказывался надевать пионерский галстук, потому что поверх водолазки он, дескать, смотрится некрасиво. Любины родители, напротив, были благодарны советской власти за все, что она для них делала. Оставаясь дома одна, она вытаскивала красный галстук и примеряла его перед зеркалом: поскольку в пионеры ее еще не приняли, это было преступление сродни святотатству.

В «нулевые» Мейерсоны жили в той же квартире, где прошло Борино детство. Именно там мы и встретились, чтобы обсудить идею фильма, заказали пиццу и беседовали несколько часов. Будучи историками, страстно влюбленными в свой предмет, супруги живо заинтересовались тем, как можно оживить прошлое на экране. Кроме того, они были необычайно раскованы, умея потрясающим образом иллюстрировать свое понимание общей картины произошедшего в стране маленькими личными подробностями о том, как эти события отражались на их собственной жизни. Тут же был и их девятилетний сын Марк - жизнерадостный, развитой не по годам; он учился в той же школе, где преподавали родители. Потом я получил «дополнительный приз», на всякий случай задав вопрос, не сохранились ли у кого-то из их знакомых старые любительские киносъемки. Вместо ответа Боря открыл шкаф, забитый коробками с восьмимиллиметровой пленкой - его отец был страстным кинолюбителем и даже приходил к сыну в школу, чтобы снять его вместе с одноклассниками.

Встреча с Мейерсонами переросла в знакомство с некоторыми из этих одноклассников. Руслан Ступин, Борин друг детства - нонконформист, отвергающий любой диктат общества. Он играл в одной из первых известных панк-групп в России, - она называлась НАИВ - но затем покинул ее, сочтя, что ансамбль становится чересчур «мейнстримовским». Сейчас Руслан играет на банджо в кантри-группе под названием Boozemen Acoustic Jam. Ольга Дурикова - по словам Бори, она была первой красавицей в классе - работает менеджером в компании, обслуживающей московские бильярдные. Андрей Евграфов - бизнесмен и единственный из одноклассников, кто смог купить себе новую квартиру. Он владеет сетью магазинов, торгующих дорогими мужскими рубашками и галстуками. Товар завозится из Франции; там же учится в интернате его старший сын. Каждый из этих людей по-своему смотрит на недавнее прошлое страны и собственную биографию. Однако все пятеро согласились участвовать в проекте, и я начал снимать их - дома, на работе, с семьями.

За последующие три года я отснял материала на 200 часов - несколько раз приезжая в Москву и проводя там от трех до семи месяцев. Сначала я не собирался сам браться за камеру, но, проработав пару дней с оператором, увидел, что мои герои в его присутствии начинают вести себя скованно. Не ожидал я и того, что работа над фильмом займет так много времени. В основном это было связано с трудностями в поиске финансирования для независимых документальных картин. Мне постоянно приходилось отвлекаться от работы, чтобы добыть очередной грант или найти спонсоров, готовых ради налоговых вычетов дать денег на мой некоммерческий проект. Только так я мог профинансировать поездки в Москву, оплатить съемки и права на показ фильма. Впрочем, многолетняя работа придала дополнительную глубину отношениям с пятью главными героями и позволила включить в картину новые события.

Сплести в одно повествование самые разные материалы о личных биографиях этих людей и «биографии» всей России за последние 40 лет было нелегкой задачей и для меня, и для монтажеров. Я хотел привести зрителей в дома, кухни, воспоминания пяти одноклассников - разделить всю сложность их жизненного опыта, их победы, разочарования и мечты. В каком-то смысле фильм «Моя перестройка» - о том, как глубоко политика и действия государства, «большие» исторические события, что происходят в определенные моменты нашей жизни, влияют на каждого из нас. Хотя картина рассказывает об «их» перестройке, я знаю: эта перестройка и моя тоже.