Илья Буркун: «Война — жесточе нету слова»

«Ложь, ложь, ложь… Ложь — во спасение, ложь — во искупление вины, ложь — достижение цели, ложь — карьера, благополучие, ордена, квартира… Ложь! Вся Россия покрылась ложью как коростой»
Василий Шукшин. «Из рабочих записей», 1969 г.

«Война — жесточе нету слова», — это первая строчка из стихотворения А. Твардовского, написанного в 1944-м., посвящённая величайшей трагедии ХХ века — началу Второй мировой войны. В этом году, 22 июня мир отметит 80-ю годовщину этого страшного дня. «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Все предрекали, предупреждали и только не верил Сталин. Даже 22 июня 1941 года в день немецкого вторжения в 12.00, то есть за 15 минут до выступления Молотова с сообщением о начале войны, Левитан зачитывал победную новость германского информагентства об успехах Роммеля в Африке.

В этот день началась самая трагическая страница в истории человечества — война, унесшая больше жизней, чем все войны, происходившие ранее на нашей планете. Из 73-х стран, существовавших в то время, участвовали 62. Во всемирной мясорубке погибло более 70 миллионов человек, 90 миллионов были ранены, каждый третий стал инвалидом.

Солдат Ивана Забары, лишившийся зрение на войне. Ощупью движутся пальцы по поверхности медалей на груди. Вот они нащупали медаль «За оборону Сталинграда».

«Там был ад, но мы выстояли», — сказал солдат. И его, словно высеченное из камня лицо, плотно сжатые губы, ослепленные пламенем глаза подтверждают эти скупые, но гордые слова.

«Там был ад…» сказал солдат. Герой войны, думал ли он, что свой жизненный путь завершит в другом аду, в лагере, на острове Валаам, как и многие его соратники, инвалиды войны. Не многим было известно, что находится на этом острове в Карелии. Это было очень страшное место. Интернат был создан в 1950 году, по окрику вождя накануне Дня Победы — «Очистить Москву от мусора!».

Лучшего места не нашли… Дом инвалидов Великой Отечественной войны разместился в мрачном, сыром монастырском здании. Электричество появилось только в 1952 году. Свезённые насильственно постояльцы, в основном те, у кого не было никого из родственников, жили в невыносимых, нечеловеческих условиях. Персонал пьянствовал. Многие инвалиды не выдерживали и кончали с собой, спивались, умирали. Медицинского ухода практически не было. У больных появлялись пролежни, в них заводились черви. Продукты, поставляемые для больных, разворовывались персоналом. Страшнее всех приходилось тем, у кого не было ни рук, ни ног. Их называли «самовары». Санитары выносил их «погулять», развешивали в корзинах на деревьях, напившись, иногда забывали снимать. К утру они замерзали…

Замечательный художник, Генадий Михайлович Добров совершил гражданский подвиг. В 1974 году Генадий Бобров решил увековечить каждого, кто ещё был жив. Несколько лет прожил на острове Валаам и писал с натуры серию работ, графические портреты инвалидов Великой Отечественной войны. Серию он назвал «Автографы войны». Закончил эти трагические портреты в 1980 году. Добров побывал и в других подобных лагерях, на Сахалине, Томске, Армении, Бахчисарае. Завершив серию, Генадий Добров обратился в союз художников, разрешить персональную выставку. Увидав рисунки Доброва, руководство Союза пришло в ужас. Назвали художника «фашистом, наслаждающимся страданиями людей». В какой же страшной стране мы жили…

В 1989 году Академик, Дмитрий Лихачев познакомившись с художником, напишет:

«Ищут нетронутые уголки Земли жалостливые живописцы… Не ведая сострадания, оберегая собственные чувства, они обходят стороной трагедии и страдания людей. Исключений немного, скажем, творческий подвиг художника Геннадия Доброва…».

Только после этого состоялась выставка, имевшая огромный успех.

Михаил Казатенков.(самовар). Когда художник рисовал его, солдату исполнилось 90 лет. Участник трех войн: русско-японской, первой мировой (1914-1918 гг.), Великой Отечественной (1941-1945 гг.). В Первую мировую награжден двумя Георгиевскими крестами, за борьбу с германским фашизмом получил орден Красной Звезды и несколько медалей.

Портрет партизанки Валентины Коваль

Михаил Казатенков. Прошёл три войны. Защитник Ленинграда. На фронте получил ранение и незаживающую рану. По рассказу Доброва, за ней ухаживал сам.

Москвич, Борис Милеев. Остался без рук. Не смирился. Ему изготовили специальные приспособления. Когда Добров писал его портрет, печатал свои военные воспоминания.

А это счастливая семья. Василий Лобачев оборонял Москву, был ранен. Из-за гангрены ему ампутировали руки и ноги. Его жена Лидия, во время войны потерявшая обе ноги. Им повезло остаться в Москве. У них родились два сына!

Об отношении к тем, кто принес Победу, о жуткой статистике военного времени написала журналист Наталья Волкова:

«После той страшной войны по лесам, полям и оврагам остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия. Какова же была судьба выживших?..

Бумага с грифом «Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникала, тем больнее щемило сердце: «… Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких — 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих — 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых “самоваров”, безруких и безногих — 85942»… А ведь за этими сухими цифрами реальные люди спасшие мир от фашизма…

И вот летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны — нищенствовали. Ведь год назад Сталин отменил денежные выплаты за боевые ордена и медали, на которые ветераны-инвалиды могли лишь выживать. Этим фактом стали возмущаться обычные граждане. Как такое может быть — у нас социальное государство, почему ветераны побираются? Потеря средств к существованию довела отчаянных инвалидов войны до того, что перед самым Кремлем они устроили демонстрацию… Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить Москву от “мусора”!»

После изречения этого недочеловека и появился на Валааме Дом инвалидов Великой Отечественной Войны. Но коснулось это не только Москвы, не менее циничный секретный циркуляр был подготовлен и направлен в Обкомы партии других городов страны.

Я хорошо помню, когда в конце 50–х с городских улиц Одессы исчезли безногие, безрукие инвалиды — фронтовики просящие милостыню. Обрубки в получеловеческий рост, на деревянной тележке, на четырёх подшипниках. В руках самодельные колодочки, которыми они отталкивались от асфальта. Смотреть страшно и больно… На самодельном деревянном протезе — вырезанная вручную деревяшка, пристёгнутая ремешками к тому, что осталось от ноги, как у пирата Биллибонса, он бойко передвигается по рынку. Ему повезло, рядом идет жена. Кто-то с рукой-протезом в черной перчатке… Кто-то на костылях. Кто-то с повязкой на одном глазу, или вообще слепой и утром его приводят на «рабочее» место.

Закончилась война с ней закончилась и победная эйфория. Оказалось, защитники Одессы и Севастополя, Бреста и Сталинграда и Севастополя, Ленинград и Москвы, освобождавшие Европу, ставшие инвалидами, никому не нужны. Перестали платить за полученные награды. Существовать не на что. Повезло, если есть родные, есть, где жить. А еще, если есть возможность получить хоть какую-то работу. У большинства даже не было гражданской одежды. Вот так после войны и появились орденоносцы-попрошайки. А ведь это были ещё молодые люди отдавшие Родине здоровье, молодость, возможность иметь семью, детей. Что остаётся инвалиду. Сидя у винного киоска, молча положит пилотку на землю и ждет, когда подадут. Когда наберётся на стакан вина, выпьют и на время забудется.

Как и любому ребенку, мне довелось тяжело пережить чёрное военное время. Вот почему я пишу об этом преступлении, вспоминая печальную дату. И уже тогда возникали вопросы на которые я не находил ответ. Мог ли мир избежать этой кровавой бойни? На чьей совести миллионы трупов? Почему прагматик Сталин не верил данным своей разведки о начале войны и допустил разгром Красной Армии в первый военный год, хотя соотношение сил на 22 июня 1941 года было не в пользу Гитлера? И даже в день вероломного нападения Гитлера на Советский союз только в 12.00 выступил с сообщением Молотов.

С возрастом многое становилось понятным. Одна из главных причин — сталинская тирания. Любая тирания держится на страхе, насилии и лжи. В 1930-м году польский корреспондент в Москве написал: «Рекордно изолгавшаяся страна!» И тут же тут же стал «персоной нон грат». Чем сильнее давление на общество, тем больше лжи, отрицающей это насилие. Как следствие — отношение к собственному народу как к расходному материалу, чья жизнь ничего не стоит. Каков же результат такого отношения? В первый же год войны — 3 миллиона 800 тысяч душ, или 43 процента армейского состава Красной Армии было пленено немцами, 80 процентов военной техники уничтожено или захвачено в качестве трофеев. Плюс более 1 миллиона дезертиров, что составило вместе с пленными 56 процентов общих потерь. Всего же выбыло из рядов Красной армии за этот период восемь с половиной миллионов человек. Для справки: за этот же период советскими войсками взято в плен чуть более 17 тысяч немцев.

Ситуация на фронте была катастрофической, фашистская армада стремительно продвигалась на восток. Через 4 дня после начала войны, 26 июня 1941-го, немецкая армия «Центр» вошла в Минск. 16 июля был покорён Смоленск, сдан Орёл… Окружённый Киев был оставлен 19 сентября. В сентябре был блокирован Крым. Этому предшествовал разгром Юго-Западного фронта. Как же могло случиться, что немцы так легко дошли до Москвы и Волги, хотя по состоянию на 22 июня 1941 года СССР имел огромное превосходство перед Германией по количеству вооружений. 13 тысяч советских танков против 3,3 тысяч немецких. По числу самолётов ВВС СССР имело превосходство в 1,5 раза и к 22-му июня 1941 года была практически завершена мобилизация войск.

Сталинская тирания коснулась не только гражданского населения, накануне войны были уничтожены лучшие представители командования Красной Армией. Кровавый параноик Сталин был охвачен манией выявления и уничтожения врагов. Но были ли миллионные жертвы террора врагами? После смерти Сталина проверка дел показала — подавляющее большинство арестованных и расстрелянных признаны невиновными.

Кто же командовал подразделениями Красной Армии в 1941-м году? Маршал бронетанковых войск Павел Рыбалко, анализируя войну с Финляндией, напишет: «Мы опозорились на весь мир. Армией командуют неграмотные люди — командиры эскадронов, вахмистры без образования и опыта». К сожалению, к июню 1941-го ничего не изменилось. Красной Армией командовали всё те же командиры. Главными «героями» страны были маршалы, конники Ворошилов и Будённый, ставшие членами ЦК. Позже появилась шутка: «Если бы у Сталина было чувство юмора, как у Калигулы, он бы ввёл в состав ЦК и их коней».
И немаловажным было то, что солдатский состав Красной Армии на 70 процентов состоял из крестьян, испытавших на себе все прелести крепостного права советской эпохи: ссылки, изнуряющий труд, жизнь без паспортов, без права на увольнение, без денег. Натуральная оплата по трудодням позволяла разве что не умереть от голода.

А главный менеджер террора, громил безоружных крестьян, „троцкистов” и прочих „врагов”, но при столкновении с РЕАЛЬНЫМ врагом сталинская палочная дисциплина обернулась крахом… Почти никто не готов был отдавать за него жизнь. И, несмотря на истерический ор начальства, войска беспорядочно бежали. Паника охватила и высшее руководство. Самый яркий пример паники — оглушительное молчание самого Сталина в течение 11 дней после начала войны и лязганье зубами о стакан, когда он наконец-то выступил 3 июля…

Потери в этой войне Советского Союза были далеко несопоставимы с потерями фашистской Германии. Было убито, пропало без вести 22 миллиона солдат и офицеров Советской армии. За этот же период гитлеровская Германия потеряла 3 миллиона. Из них на восточном фронте — 1,5 миллиона. Или на каждого убитого немца — 14 советских. Такова цена победы. Даже спустя 80 лет эти цифры невозможно читать без содрогания.

Талантливый музыкант, поэт и певец, Игорь Тальков с горечью пел об этой страшной войне:

“Покажите мне такую страну,
Где славят тирана,
Где победу в войне над собой
Отмечает народ.
Покажите мне такую страну,
Где каждый обманут,
Где назад означает вперёд…”

Спустя 80 лет, многие историки и политики, отдавая должное мужеству и героизму тем, кто ценой жизни принёс Победу, во многом считают её пирровой. До сих пор аукается России гибель цвета нации — опустевшими деревнями, массовое пьянство и отсталость страны от цивилизованного мира.

Словно предвидя это“, ещё в 1931 г. Альберт Эйнштейн в своем эссе «Мир, каким я его вижу» поразительно точно выразил своё отношение к войне. Всякой. И к пресловутой «смерти ради жизни» и за светлое будущее: «…К наихудшему проявлению стадной жизни — к милитаристской системе, я питаю отвращение. Для меня достаточно одной способности этих людей получать удовольствие от маршировки по четыре в виде воинственной банды, чтобы презирать их. Их головной мозг достался им по недоразумению — им достаточно одного спинного мозга. Это чумное пятно на человеческой цивилизации должно быть уничтожено с наиболее возможной скоростью. Героизм по команде, бессмысленное насилие и весь отвратительный комплекс действий, которые творятся во имя патриотизма — как страстно я ненавижу всё это. Каким презренным, подлым и гнусным делом видится мне война! Я скорее дам разрубить себя на куски, чем соглашусь участвовать в этой мерзости. Мое мнение о человеческой расе достаточно высоко, чтобы поверить, что этот мерзкий призрак давно бы исчез, если бы здравый смысл народов не подавлялся систематически оголтелой пропагандой».

С юношеских лет я начал задумываться над миром жестокости и лжи вокруг себя. Об этом шёпотом говорили родители. Впрочем, и сам, дитя войны, свидетель панического бегства населения из сожжённой Одессы, послевоенных репрессий над теми, кто принес Победу, когда уже при Хрущёве исчезли тысячи раненых и искалеченных на поле боя инвалидов войны. Во многом в моём становлении оказал влияние мой взрослый друг — просветитель, на многое он открыл глаза. Это был мой дядя — ротный политрук Марк Биргер, защитник Сталинграда, закончивший войну в Берлине. К его судьбе я ещё вернусь, к его рассказам о войнах: гражданской, финской, отечественной, о бесчеловечной «классовой» войне.
Гадкая и липкая паутина советской лжи и бесчеловечности, из которой невозможно было выпутаться, даже в постсоветские времена. Это обескураживало, страшило. Безнадёжность, безверие и несправедливость — Все это, в конечном итоге, породило горькое желание уехать за тридевять земель, с болью отрубив своё прошлое и… да-да, без сомнения и своё будущее — ведь я навсегда оставлял родной город, работу, друзей, родную обстановку, когда мне исполнилось 57…

К счастью, я ошибался. Австралия, благословенная страна, где я живу уже 27 лет не только дала приют и обеспечила нормальную человеческую жизнь. Она подарила возможность реализовать давнюю мечту — стать художником. В Австралии я закончил художественный колледж. И по сей день работаю реставратором. Выступил в совершенно новом для себя амплуа — в роли журналиста. Выпустил три книги. Публикуюсь в Австралии, России, Германии, Одессе. Это дорогого стоит.

Но прошлое, как «пепел Клааса, стучит в моём сердце». И считаю себя обязанным не только говорить — кричать во весь голос! — о зле и фальши, среди которых жили наши родители и росли мы. Молчать об этом преступно — преступно по отношению к тем, кто будет жить после нас. Поэтому и пишу о своём опыте — о том, что запомнил и что узнал. Я уже писал о своей трагедии, врождённой неоперабельной болезни. И спас меня Великий детский хирург, сподвижник Мечникова, профессор Кох. Уже в зрелые годы меня заинтересовала его судьба. Он, как и миллионы других был репрессирован в октябре 1937 года, успев прооперировать меня, подарив второе рождение.

Начиная с 90-х годов, в России были открыты многие архивы, написаны сотни книг, опубликованы романы Солженицына, Гроссмана, воспоминания Шаламова, Гинзбург и многих других узников Гулага. И в этом море информации я нашёл интервью с бывшей заключённой Х. Ниязовой. Она находилась вместе с профессором Кохом в концлагере смертников «Бутугычаг». В переводе с языка северных народов, означает «долина смерти». Врачи этой сверхсекретной зоны проводили преступные эксперименты на мозге заключённых. Именно в этих лагерях гитлеровские особые бригады проходили обучение в середине 30—х годов. Ниязова вспоминает тех, кто нашёл там свой последний земной приют: «Равнодушный вахтёр сверял номер личного дела с номером таблички на ноге умершего. Трижды прокалывал грудь покойнику специальной стальной пикой, втыкал её в грязно-гнойный снег и выпускал умершего на волю, где его присыпали землёй и снегом». Вспоминает об этом и писатель и поэт, Анатолий Жигулин, сидящий с профессором в одном бараке. Он рассказывает, как в жутких условиях концлагеря, где заключённых не считали за людей, доктор Кох спасал своих сокамерников. Как он умирал на его руках. В этом лагере сидел писатель Лев Лурье. Сколько же безымянных погостов, где завершилась жизнь таких удивительных людей, каким был профессор Кох, где витает их дух, требующий возмездия.

«Долина смерти» — особые урановые лагеря в Магаданской области. Врачи этой сверхсекретной зоны проводили преступные эксперименты на мозге заключенных.
Обличая нацистскую Германию в геноциде, советское правительство, в глубокой тайне, на государственном уровне, претворяло в жизнь не менее чудовищную программу. Именно в таких лагерях, по договору с ВКПБ, гитлеровские особые бригады проходили обучение и набирались опыта в середине 30-х годов.
Результаты этого расследования широко освещались многими мировыми СМИ.

Свалка, зековских ботинок в концлагере Бутубыгчаг на Колыме и концлагере Освенцим (Аушвиц). Внешне, никакой разницы. Но разница существенная. Бутугычаг был создан задолго до Освенцима и здесь проходили практику представителя Абвера. И второе. После войны немцы каялись, стоя на коленях. Госдума, Совет Федерации, МИД РФ осудили резолюцию. ОБСЕ, приравнивающие сталинизм к нацизму. — Можем повторить! Орут в России.

Селекция жителей страны Советов, которую провели сторонники коммунистического режима и без скальпеля, оказалась бомбой замедленного действия, — наследники Ленина-Сталина породили новые поколения себе подобных.

Осаждённая Одесса. Эвакуация

А моё поколение — дети войны. И потери были в каждой семье. Не вернулся с фронта брат моего отца — Лев Буркун. Он пропал без вести на Зееловских высотах при штурме Берлина. Об этом хочу рассказать подробней. О том, как проходила под командованием Жукова одна из самых преступных операций Второй мировой войны. В ней участвовало три фронта, численный состав 2 062 100 человек. С 16 апреля по 8мая, потери Красной армии составляли 361 367 солдат и офицеров. Каждый день погибало более 15 000 человек. Под Сталинградом более 6000, под Москвой ежедневные потери около 11000 человек. А сейчас гибли те, кто прошёл всю войну, им оставалось дожить до Победы 23 дня. Была ли в этом необходимость? Ведь Берлин к тому времени был окружен и капитуляция — лишь вопрос времени. А Зееловские высоты были самым укреплённым районом в обороне Берлина. Зачем же было рисковать сотнями тысяч жизней. Ответ простой — на этом участке располагались войска маршала Жукова. И любой ценой нужно было войти в Берлин первым…

Зееловские высоты — главный узел гитлеровской обороны. Сплошные траншеи, доты, дзоты. Перед высотами — противотанковые рвы глубиной до трёх метров. Чтобы дойти до высот, необходимо преодолеть открытую заминированную болотистую долину Одера. Все подходы простреливались многослойным артиллерийским и пулемётно — ружейным огнем. И сталинский выкормыш, «Маршал Победы» Жуков посылает пехоту впереди танков. Отношение к солдатам, как расходному материалу. Первая волна пехоты утонула в огне и крови. Вторая тоже. А дороги забиты пехотой и артиллерией и тогда Жуков отдает танковой армии приказ, прорваться к высотам через… наши боевые порядки. А это означает, что танки давили своих. А с высот по затору в долине прямой наводкой молотила гитлеровская артиллерия. Мясорубка.

В болоте на подступах к Зееловским высотам советские танки

Писатель Виктор Астафьев прошедший войну рядовым пишет в письме своему другу фронтовику Вячеславу Кондратьеву: «Тот, кто до Жукова доберётся, и будет истинным русским писателем… Он, он и товарищ Сталин сожгли в огне войны русский народ и Россию. Вот с этого тяжелого обвинения надо начинать разговор о войне, тогда будет правда, но нам до неё не дожить». Не дожить, вероятно, и нам когда Россия покается за злодеяния сталинизма, как это сделала Германия в отношении фашизма.

А жертвы в моей семье не ограничились только смертью брата моего отца. Расстреляны были гитлеровцами в селе Мордаровка, где они родились, моя мама дедушка и бабушка Клемпнер. Попала в Освенцим их дочь, младшая сестра мамы. Мужа моей родной тёти хоть и не убили на войне, но тяжело ранили. И он, Григорий Карлинский, вскоре ушёл из жизни, оставив троих детей без отца и кормильца в голодные послевоенные годы.

Марк Биргер, мой дядя и учитель, с первых дней участвовал в обороне Сталинграда, прошёл путь до Берлина в звании капитана, политрука роты. Множество боевых наград, неоднократно был ранен и возвращался в строй. Он стал жертвой режима уже после войны во время борьбы с космополитизмом. Фактически это был государственный антисемитизм. Марк до войны. возглавлял крупнейший в СССР Дом культуры Сталинградского тракторного завода. Демобилизовавшись после войны, вернулся на своё прежнее место работы. Но вскоре был уволен во времена гонения на евреев. Трое детей, жена — библиотекарь с окладом 80 рублей. Долго не мог найти работу. Вскоре ушел из жизни. Так страна отблагодарила героя войны, капитана Марка Биргера. А его семью обрекла на голодное существование.

Колесо войны тяжело прокатилось и по судьбе моего отца — Якова Буркуна. До войны он служил в Одессе в подразделении ПВО. С первых же дней войны пришлось первыми принимать удары фашистской авиации. Взвод, где служил отец, располагался на главном стратегическом объекте города — одесский порт и расположенный рядом судоремонтный завод «Марти».

Именно эти объекты немцы бомбили особенно ожесточённо. Одесситы горько шутили: «Завод Марти — не заработать, не уйти». Отец — командир расчёта. Изредка, ночью, когда ненадолго прекращались налёты авиации, он появлялся дома.

Мои родители, отец и мать — Яков и Розалия Буркун

В памяти моей из военного времени осталось немногое, но страшное. Я реконструирую события по рассказам близких — непосредственных участников происходившего. Мне запомнился ежедневный рёв приближающихся немецких самолётов. Прожитые десятилетия не заглушили ни воя сирены, вестницы воздушной тревоги, ни стука метронома по радио, словно отсчитывающего сердечный пульс. Помню пронзительный свист падающих бомб. Помню, как вздрагивала от разрывов земля. При первых сигналах воздушной тревоги мама подхватывала меня на руки, брала небольшой фибровый чемоданчик с самым необходимым, что всегда стоял наготове при входе. Случалось, что налёты фашистских самолётов не прекращались весь день. Жители дома прятались в подвале — длинном подземном коридоре, с двух сторон были двери сараев, где хранили дрова и уголь — ими топили печи.

1938 год. Слева мои родители Яков и Розалия Буркун и я у матери на коленях. Справа Марк и сестра отца, Зинаида Биргер с дочерью Ириной. Вверху, посредине, сестра отца Зинаида, её муж Григорий Карлинский. Рядом с ним брат отца Лев Буркун. В центре родители отца Аврум и Эстер Буркун. Нижний ряд, дети Карлинские — Леонид, Яков и Клара.

Мы с мамой, как и все остальные жильцы, усаживались, на старых стульях, хранившихся в сараях, на чемоданах, на распиленных деревянных колодах. Электричества в подвале не было. Свечи зажигали редко — берегли, у немногих остались от прежних времён керосиновые лампы. После каждого разрыва бомбы люди замирали — при прямом попадании никто бы не спасся. Всё происходило в гробовой тишине — она изредка нарушалась плачем малышей. В мою детскую душу надолго вселился панический страх. Он преследовал меня многие годы и после войны.

Свой четвёртый день рождения, 1 сентября 1941-го, я с мамой провёл в подвале нашего дома. Весь день бомбили — и мы безвылазно сидели в подвале. Накануне мама умудрилась испечь пирог, и здесь, в этом убежище, угощала соседей. Очень тревожилась об отце — понимала, какая опасность грозит ему каждый день и каждый час. Более месяца от него не было весточки. Когда находились в квартире, единственная связь с внешним миром — чёрная картонная тарелка «радиоточки», висящей на стене. Её никогда не выключали. И сводки с фронта прерывали сигналы воздушной тревоги. Люди жадно слушали безрадостные радиосообщения Информбюро. Радио голосом Левитана говорило о героизме наших солдат, об оставленных городах. Немцы стремительно продвигались по нашей территории. Оккупированы Прибалтика, Молдавия, Белорусия, оставлены Киев и Харьков. Немцы на подступах к Крыму. Одесса продолжала обороняться, оттягивая на себя значительные силы врага. С суши её окружили войска 4-й румынской армии. Силы неравные: семнадцать атакующих неприятельских дивизий и ещё две бригады против шести дивизий обороняющихся. Ко всему добавилась нехватка питьевой воды. Насосная станция в селе Маяки, в 30 км от города, на берегу Белгород-Днестровского лимана, — единственный источник, который снабжал Одессу водой, был захвачен врагом.

Жители окружённой Одессы в очереди за водой. 1941 г.

Старшее поколение, помнит фильм «Жажда», по сценарию участника обороны Одессы, поэта Григория Поженяна. Ночью на насосную станцию проникла группа наших морских пехотинцев. Ребята уничтожили охрану и открыли задвижки для подачи воды. Всю ночь моряки держали оборону — и одесситы заполнили водой всё, что оказалось свободным: бочки, ванны, вёдра, чайники. Живых осталось немного. Григорий Поженян,. За 15 дней — с 1 по 16 октября — из Одессы на транспортных и боевых кораблях переправили в Крым 86 тысяч военнослужащих. Туда же эвакуировали 15 тысяч мирных жителей, военную технику, оборудование многих предприятий.

Разрушенное здание Горисполкома в Одессе в 1941 г.

Так закончилась 73-дневная оборона Одессы. Кстати, Одесса первой удостоилась звания «Город-Герой». А 22 декабря 1942 . по Указу Президиума Верховного Совета СССР была учреждена медаль «За Оборону Одессы». Всего 30 тысяч защитников города получили эту медаль. В 1942 г. ею наградили и моего отца. Этой медалью он дорожил особо. Я свято храню отцовскую медаль и оригинал наградного удостоверения.

Июнь, июль, август мы жили под бомбёжками. Никаких вестей от отца. По городу ползли слухи, что завода «Марти» больше не существует. Одессу блокировали с суши. Наши самолёты в воздухе видели очень редко. Однажды, в глухую полночь, на улице лил дождь, когда к нам в дверь громко постучали. Мама отворила и увидела в проёме молодого офицера. Он скороговоркой выпалил, что отец тяжело ранен, находится в военном госпитале на улице Пирогова. Мама мгновенно собралась и помчалась в госпиталь. Помню её рассказ о тогдашней ночной Одессе.

Кварталы Одесса после бомбёжки

Перешагивала через искорёженные трамвайные рельсы, мимо развалин разбомбленных домов. На улицах ни души, ни лучика света — окна квартир, заклеены полосками бумаги, ночью плотно зашторены. Редко пробивалась наружу узкая полоска света. Всполохи и грохот далёкой канонады. Бои уже шли в Григорьевке, на подступах к Одессе. В госпитальной регистратуре маме сообщили: отца прооперировали, и он находится в реанимационном отделение.

Промокшая, озябшая, она в вестибюле дождалась утра и вернулась домой. Быстро собрала меня и мы пешком вновь отправились в госпиталь. Транспорт не работал. Идти пришлось несколько часов. То и дело завывала сирена воздушной тревоги. Мы прятались в подъездах домов. Нарастающий гул летящих бомбардировщиков. Зловещий свист падающих бомб. Одна из них попала в соседний дом. Страшный грохот, клубы пыли, крики людей. Начался пожар. К счастью, дом, где мы прятались, уцелел…

Так выглядел Одееский порт летом 1941 года

И порт, и завод «Марти», где располагалось подразделение отца, бомбили непрерывно. На заводе не осталось ни одного целого сооружения. Рабочие работали по ночам на сохранившихся причалах. А вражеские налёты становились всё ожесточённее. Мощная бомба угодила туда, где размещался расчёт отца. Весь день к руинам было не подступиться из-за непрерывного огня. Завалы разбирали ночью. Тело отца обнаружили только на вторые сутки раскопок под искорёженной грудой металлических конструкций. Погиб весь его расчёт. У отца были черепно-мозговая травма, открытый перелом голени, перелом руки и большая потеря крови. Это выяснилось уже потом. А пока, всех людей, найденных под руинами, осматривали и сортировали. Если находили признаки жизни, грузили на машины и везли в госпиталь. Трупы складывали отдельно. Сообщали о гибели близким. Мёртвых увозили и хоронили в братской могиле. Отец не проявлял признаков жизни, его положили на брезент среди трупов. Когда грузили на машину, одному из санитаров показалось, что он дышит. Он приложил ухо к его груди и услышал слабое биение сердца. Страшно подумать: если бы не внимательный санитар, отца закопали бы заживо!

Врачи госпиталя, сочли состояние раненого безнадёжным, но, тем не менее, решились на операцию. Она длилась более пяти часов. Мама и я, в буквальном смысле слова, переселились в госпиталь. Мама не отходила от отца ни днём, ни ночью. Добровольно взяла на себя обязанности и санитарки, и медсестры. Ночью укладывала меня спать в ногах у папы, а сама ненадолго забывалась тревожным сном, прикорнув на двух поставленных рядом стульях, готовая прийти на помощь по первом зове. Помогала не только папе, но и другим раненым в палате. А их в палате было ещё семь человек. В госпитале не хватало медсестёр и санитаров. Не знаю, чем она питалась, где находила еду для меня. Не знаю, откуда брала силы, находясь почти без сна. Персонал поражался её самоотверженности. Однажды её пригласил к себе в кабинет заведующий отделением: «Людей не хватает, вы выполняете работу двух санитаров. Я зачисляю вас в штат. Будете с сыном питаться в больничной столовой. У вас будет койка — сможете хоть как-то отдохнуть, принять душ». Мама была счастлива — если в подобной ситуации применимо это слово. Однажды ночью я, лёжа в ногах у отца, проснулся — меня, словно кто-то толкнул в бок. Услышал тихий шёпот. Кто-то звал маму: «Розочка, Розочка…» Вначале подумал, что это кто-то из раненых. Но взглянул на отца — и вдруг увидел его открытые глаза и приподнятую руку, исхудавшую, дрожащую. Мама тотчас очнулась от сна и бросилась к нему. Из её глаз потекли слёзы: ожил! На следующее утро мама впервые сама покормила отца — бережно, с ложечки, как маленького. Настроение поднялось. Она быстро справилась с санитарными процедурами и решила ненадолго наведаться к нам домой — на улицу Советской Армии 31.

Я пошёл с ней. Когда мы приблизились к месту, где совсем недавно жили, я не сразу сообразил, что произошло. Немецкая бомба превратила дом в груду обломков. Всё разворочено. А ведь в этом же доме жили и родители отца, и его сестра с тремя детьми. Что с ними? Погибли? Уцелели? Спросить было не у кого. Мама обняла меня и зарыдала. Я смотрел на её вздрагивающие плечи, на залитое слезами лицо, на развалины вместо нашего дома — и ничего не понимал. Но плакал вместе с мамой, наверное, от жалости к ней. В одно мгновение мы остались одни на целом свете — без родных, без дома, без одежды, а уже наступила осень. Единственным моим имуществом был детский горшочек, взятый мамой с собой в больницу. Он ещё сослужит свою неоценимую службу во время долгих дней эвакуации.

Мы вернулись в госпиталь. Отцу мама ничего не сказала. Наступил октябрь. Шёл третий месяц обороны Одессы. И вот поступил приказ об эвакуации госпиталя. Погрузка на корабли проходила ночью, потому что днём не прекращались бомбёжки. Порт запрудили беженцы и военные — люди пытались пробиться на отплывающие суда. Толпа напирала на оцепление. Кто-то свалился в воду. Взрослые ругались и кричали, плакали дети. Милиция стреляла в воздух, сдерживая напиравших. Многие, потерявшие надежду попасть на отплывающий корабль, передавали отъезжающим своих детей — через множество рук над головами стоящих впереди. Военнослужащие и милиция выставили ограждения. Образовался коридор, по которому на борт проносили раненых. Кое-кто передвигался самостоятельно, опираясь на костыли. Некоторых сопровождали врачи или медсёстры.

Судовые трюмы, палубы, любое свободное пространство — всюду сидели и лежали эвакуируемые. Масса маленьких детей. Вот когда пригодился мой детский горшочек! Пароход перегружен, туалетов явно мало. Горшочек был нарасхват. С погрузкой торопились — старались выйти в море до рассвета. Моросящий дождь и лёгкий туман вселяли надежду, что бомбардировок не будет. Протяжный гудок — и пароход отвалил от причала.

Остались вдали Потёмкинская лестница, затем Воронцовский дворец, потом купол Оперного театра. Наконец, башня дачи Ковалевского, покачиваясь, медленно растворилась в тумане. Сперва слышался негромкий плеск бесконечной волны — мы покидали одесскую бухту. Потом шум воды усилился. Тихо поскрипывали переборки, словно перешептывались между собой. Люди спали, утомлённые бессонной ночью и тяжёлой посадкой. Им было невдомёк, что в море полно немецких мин, и наткнуться на неприметную гадкую штуковину, прозванную нашими моряками «плавучей смертью», — беда. Иной оказалась судьба теплохода «Ленин» — флагмана Черноморского пассажирского пароходства.

Эвакуация

Это был один из самых комфортабельных пассажирских кораблей. 8 августа 1941 года теплоход Ленин покинул Одессу. На этот раз он вывозил ценности Одесского Госбанка — 45 тонн золота в слитках и несколько тысяч человек городской элиты. Среди них было и руководство завода «Марти» Все эвакуированные получали эвакоталоны. Без них не пускали даже в порт. Тем не менее, попасть на корабль желающих оказалось значительно больше. Давка на трапе была невероятная. Кого-то столкнули в воду. Кому-то сломали руку. Было понятно, что всем желающим даже с эвакоталонами места не хватит. В течении часа «Ленин» был переполнен. В результате на корабле оказалось 4000 человек, что в 10 раз превышало норму положенную по регистру. Забиты были не только каюты и палубы, не только салоны и кубрик, но даже коридоры и камбуз. «Ленин» миновал Севастополь и у мыса Сарыч произошла трагедия. Судно столкнулось с плавающей миной. Яркая вспышка огня, оглушительный грохот и 95 метровый гигант почти вертикально ушел в морскую пучину. Из 4000 человек удалось спасти менее 500. Для справки: на знаменитом Титанике погибли 1500 человек. Почему я столь подробно описал эту трагедию. Именно на этом судне находились те, кому удалось спастись, с кем много позже мне суждено было породниться: моя будущая жена Нелли, тогда четырехлетняя девочка, её двухлетний братишка и мама с папой, работавшие на заводе «Марти».

Теплоход «Ленин»

Вместе с «Лениным» Одессу покинули ещё два судна «Ворошилов и «Грузия». Их сопровождал сторожевой катер. Они и пришли на помощь. Спаслись в основном те, кто находились на верхней палубе. На палубе расположилась и семья моей будущей жены. Нелин отец, не в силах устоять на накренившейся палубе тонущего судна, кинул двухлетнего сынишку в отплывающую шлюпку — его удачно поймал спасатель, а затем бросил в холодное море дочку и вслед за нею за борт прыгнул сам,

вместе с женой. Малышка не умела плавать — захлебнулась и пошла ко дну. К счастью, быстро среагировал матрос со спасательной шлюпки — нырнул и вытащил задохнувшуюся и обессилевшую девочку. Она пробыла под водой недолго, и потому осталась жива. Но в неё навсегда вселился страх перед морем. С младенчества и по сей день моя жена Нелли избегает морских купаний и морских прогулок. НКВД было проведено расследование. Обвинили молодого парнишку — лоцмана, месяц назад закончившего военное училище, лейтенанта Свистуна. Парня расстреляли 24 августа 1941 года. И только 8 августа 1992г. приговор был отменён, дело было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступлений. Ещё одна жертва произвола. А война продолжала пожирать свои жертвы. Страшная трагедия обрушилась на маминых родителей и её младшую сестру, на моих родных бабушку, дедушку, тётю…

Расстрел

Как и всех, война застала врасплох семью деда — маминого отца. На семейном совете решили: надо уезжать из села. Соседи, узнав о решении деда, уважаемого и мудрого сельского мельника, явились целой делегацией и принялись уговаривать: «Шика! Не уезжай! Германцы — цивилизованный народ. Мы тебя не дадим в обиду. Война долго не продлится. Оставайся!» А между тем, поток беженцев увеличивался с каждым днём. Селяне и горожане уходили на восток вместе с отступающими войсками. Многие, проходя мимо села Мордаровка в Одесской области, дедовой вотчины, рассказывали о зверствах фашистов на оккупированной территории. Только тогда дед, наконец, принял твёрдое решение покинуть родное село. У него была лошадь и повозка. Погрузили в телегу всё, что уместилось, и двинулись вместе с другими. Бурая пыль покрывала придорожную траву, нескошенную пшеницу, подсолнечные поля, одежду, лица людей. Колонна двигалась очень медленно. Вдруг кто-то из военных закричал: «Воздух!» Все ринулись в поле, отбегая подальше от дороги, бросаясь на пыльную землю. С оглушительным воем пикировали чёрные «Мессеры», поливая степь и дорогу свинцовым огнём. После налёта несколько человек остались лежать на земле. Среди мёртвых оказались 14-летний мальчик и его мать. Нескольким раненым оказали помощь, и погрузили на военную полуторку. Солдаты быстро выкопали яму у дороги, похоронили погибших. Солдаты и беженцы шли весь день, изредка останавливаясь на короткий привал.

Дед и бабушка шли пешком рядом с подводой, а на неё усадили маленьких детей, которых усталые матери уже не могли нести на руках. Поздно вечером остановились на ночлег возле небольшого хутора. На рассвете разбудили автоматные очереди. Немцы, высадив десант, перерезали дорогу. Сопротивление им практически никто не оказывал. Некоторые смельчаки попытались открыть огонь по немцам, но тут же были скошены автоматными очередями. Военные срывали знаки отличия, бросали оружие, стараясь смешаться с толпой беженцев. Немцы выискивали мужчин в армейской форме и прикладами выталкивали из колонны. Гражданским строго приказали немедленно возвращаться домой. Всем, кто не подчинится, пригрозили расстрелом. Дедушке с бабушкой и младшей дочерью Маней пришлось вернуться в село. Их дом уже занял румынский офицер. Юг Украины оккупировали войска Антонеску. В своих зверствах они не уступали гитлеровцам. Дед Шика с семьёй разместился в сарае. Через две недели в деревне на видных местах вывесили приказ местного коменданта: «Всему еврейскому населению в субботу явиться в 8 утра на площадь перед комендатурой. Взять с собой все ценные вещи и документы. За невыполнение приказа — расстрел. За укрывательство евреев и коммунистов — расстрел».

Мои дедушка и бабушка — Евсей (Шика) и Соня Клемпнер и их дочь Маня

В субботу на площади собралось около двухсот человек. Это были старики, женщины и дети. Мужское население мобилизовали в Красную армию в первые недели войны. Собравшихся окружили румынские солдаты и местные полицаи. Людей построили в колонну и повели в сторону оврага, расположенного в километре от Мордаровки. Колонна преодолевала небольшой мостик, когда бабушка увидела рядом с собой полицая. Это был молодой парень, их сосед Гришка. Бабушка тихонько сунула Гришке в карман колечки и серьги, которые заранее сняла с себя, и прошептала: «Умоляю, спаси Маню!» Гришка схватил девочку за руку и рванул прочь из колонны. Но Маня накрепко вцепилась в бабушкин рукав. Гришка толкнул её прикладом. Девочка рухнула на колени и скатилась в кювет. Вдоль грунтовой дороги с одной стороны тянулась узкая лесополоса, и Маня отползла в кусты. Девочка упрямо следовала за колонной, прячась за кустами и немного отставая от идущих по щербатому тракту.

Последний путь

Колонну привели к оврагу. Вдоль него стояло несколько бортовых грузовиков. Построили там же, вдоль оврага, напротив автомашин. Офицер выкрикнул непонятную команду на румынском языке, полицай перевёл: «Всем раздеться!» Обречённые люди молча снимали с себя одежду, вероятно, понимая, что прошли свою последнюю в жизни дорогу. Кто-то шептал молитву, кто-то успокаивал плачущих детей. Дети прижимались к родителям. Полицаи собрали снятые вещи и отнесли к грузовику. Последовала новая команда. Несколько солдат откинули борта машин: в кузовах стояли пулемёты. Оглушительный звук пулемётных очередей слился с жуткими криками обезумевших жертв. Среди этой страшной какофонии послышались отчаянные детские вскрики: «Мама! Мама!» Тела расстрелянных скатывались вниз — в овраг. Маня, словно в ступоре, наблюдала эту чудовищную картину. Ногти впились в ладони. Из под них сочилась кровь. В безумном порыве она ринулась к родителям. Не добежала — подкосились ноги, и она упала без сознания: детский мозг не выдержал потрясения. Очнулась глубокой ночью от холода. Не сразу поняла, где она и что с ней. Сил не было. Полная луна озаряла мертвенным светом траву, кусты, обрывистый край оврага. Она поползла к его склону. Взглянула вниз и оцепенела. Тела казнённых были едва присыпаны землёй. В лунном свете кое-где белели обнажившиеся из-под тонкого могильного слоя руки и ноги убитых. Маня дико закричала и сползла вниз. Принялась исступлённо разгребать тощую могильную землю, до крови сдирая ногти и не чувствуя боли. Разрыла — и увидела лицо. Глаза и перекошенный в крике рот, забитые землёй… Она узнала женщину — соседку Иду. Её дочка Лия была Маниной одноклассницей и подружкой. Луна высветила детские руки, обнимавшие Иду, — Лиины руки. Маня вновь принялась неистово рыть землю, пытаясь откопать Лию, но внезапно обессилела. Вновь, наступило беспамятство. Придя в себя, девочка напрягла остаток сил, с трудом выбралась из оврага, шатаясь, побрела в сторону села. Приблизилась к крайнему дому. Вдруг вспомнила: здесь жили Степан с женой Оксаной и двумя сыновьями, чуть постарше Мани. Мальчики часто приезжали с отцом к мельнику, Маниному папе, — молоть зерно на мельнице.

Свет в доме не горел. Маня тихо постучала в окно. Проснулась Оксана, отодвинула занавеску, вгляделась в лицо за окном — и в ужасе отшатнулась. На неё смотрело страшное незнакомое существо, перепачканное землёй и кровью. В мертвенном свете луны оно казалось призраком. Перепуганная хозяйка разбудила мужа. Тот вышел на крыльцо, но никого не увидел. Наконец, заметил лежавшую на земле, прямо под окном, девочку — она была без сознания. Степан поднял её на руки и внёс в дом. Ни ему, ни жене даже не пришло в голову, что перед ними Маня, дочка мельника. Нагрели воды, отмыли бедняжку, на мгновенье привели в чувство — и только тогда узнали. А Маня три дня металась в горячечном бреду. Оксана отпаивала её травяными отварами. На четвёртые сутки девочка очнулась. Долго озиралась, не понимая, где она и кто рядом. Наконец, сознание вернулось к ней, и перед глазами поплыли овраг, тела убитых, катившиеся вниз по склону, мёртвые руки из могилы… Маня рванулась с постели — от нахлынувшей жути хотелось бежать куда-нибудь, хотелось истошно кричать. Но из горла вырывались только едва слышные хриплые рыдания. На странные звуки прибежала Оксана. По-матерински нежно прижала к себе, гладила детские плечи, приговаривала: «Поплачь, поплачь, дитятко…» А Маня будто онемела от горя — несколько недель не могла произнести ни слова. Лежала и молчала в каком-то странном оцепенении. Степан и Оксана заботливо оберегали несчастную девочку — и, прежде всего, разумеется, от чужих глаз. Они осознавали, что, приютив и пряча еврейскую девочку, смертельно рискуют и её жизнью, и своей. Но, чувство сострадания и желание спасти оказались сильнее страха.

Они помнили, как в гибельную пору голодомора мельник Шика пришел на помощь и не дал семье Степана и Оксаны умереть. Степан соорудил в глубоком погребе хитроумную перегородку со специально закреплёнными на ней полками, а в углу оставил небольшой лаз. Румынские солдаты, а они наведывались часто, первым делом спускались в погреб и тащили оттуда всё съестное. Погреб — место ненадёжное. Степан всякий раз замирал, когда румынские солдаты туда спускались. Маня могла испугаться и вскрикнуть, просто кашлянуть. К счастью, было ещё подполье под хатой. Туда и перевели Маню. Степан придумал специальный сигнал и умудрялся всякий раз предупреждать маленькую затворницу о приближении солдат. Оксана приносила скудную еду — хозяева сами жили впроголодь. А поздно ночью Степан сдвигал в сторону сундук, маскировавший подполье, и открывал крышку. Маня выбиралась из сырого и затхлого склепа, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом. Но однажды этот ночной целительный глоток воздуха едва не стоил ей жизни…

Продолжение следует