Революционный террор в 1905-1907 гг.

Никогда еще в России революционный террор не был столь массовым и беспощадным. На смену редким точечным ударам народовольцев пришла волна террористических атак, жертвами которых стало около 9 тыс. человек (практически половину из них составили государственные служащие). Это вдесятеро больше, чем было казнено по приговорам судов Российской империи за предшествующие три четверти века.

Только на территории Царства Польского в 1905–1907 годах революционеры осуществили порядка 3200 боевых акций. На разгул террора царское правительство ответило введением чрезвычайной юстиции. «Желаю, чтобы немедленно были учреждены военно-полевые суды для суждения по законам военного времени», – потребовал император Николай II от премьер-министра П. Столыпина сразу после покушения на последнего 12 августа 1906 года.
Свернуть

Это потом пришедшие к власти большевики будут рассказывать, что «реакция залила страну кровью». Цифры говорят об обратном: за 8 месяцев существования «скорострельных», как их называли либералы, военно-полевых судов – с 20 августа 1906 года по 20 апреля 1907 года – было приведено в исполнение, по разным подсчетам, от 700 до 1100 смертных приговоров.

Тысяча казненных по суду, хотя бы военно-полевому, против 9 тыс. убитых революционерами бессудно, «именем трудового народа».

Террористические методы борьбы использовали как общероссийские леворадикальные организации (эсеры, эсеры-максималисты, большевики, анархисты), так и национальные – польские, армянские, латышские.

Классическим образцом революционного террора в России тех лет долгое время было принято считать его эсеровскую разновидность; она же лучше других и изучена. Окутанная героическим ореолом «БО» (Боевая организация) при ЦК партии социалистов-революционеров, созданная осенью 1901 года, к началу революции произвела три громких политических убийства – министра внутренних дел Д. Сипягина (1902), уфимского губернатора Н. Богдановича (1903) и министра внутренних дел В. Плеве (1904).

В стремлении дать террору идейное обоснование эсеровские идеологи указывали на его троякую роль – как метода «обуздания насильников» (когда «самодержавный произвол переходит всякие границы и становится нестерпимым»), как способа устрашить и дезорганизовать правительство (то, что сегодня именуют технологией умышленного порождения страха) и, наконец, как мощного агитационного, революционизирующего массы (или «эксцитативного») средства. «Отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда», – уверяла газета «Революционная Россия» - центральный орган партии в 1902 году.

Впрочем, в ходе 1-ой русской революции лицо эсеровского террора определяли не разрозненные, пусть и резонансные, выступления центральной «БО», а деятельность партийных летучих боевых отрядов и дружин. С начала 1905-го до середины 1907 года они в общей сложности произвели 220 террористических актов (174 из них – в 1906-м и 1907 годах), жертвами которых стали 242 человека – 162 убиты и 80 ранены. Подавляющее большинство этих жертв составляли служащие полиции, охранки, судебных органов и военные, то есть средние и низшие представители репрессивных государственных органов. Стремление слить «революционный терроризм и массовое движение», высказанное еще в начале революции и получившее одобрительную оценку в том числе на большевистском олимпе, так и не было осуществлено: эсеровский террор преимущественно шел в арьергарде революции.

Подход большевиков к террору был более прагматичным, «военно-техническим»: они относились к нему как к средству партийной самозащиты и как к способу обучения и тренировки «офицеров» будущей «пролетарской армии». Надо отметить, что большевистским боевикам нравственные терзания, столь свойственные некоторым эсерам, были совершенно чужды.

Характерно описание убийства пристава Бамбурова в Уфе летом 1907 года (уфимская боевая рабочая дружина считалась тогда в РСДРП(б) одной из лучших, еще в 1905-м ее устав был рекомендован Таммерфорсской конференцией большевиков к всероссийскому распространению). Рабочий-террорист поджидал свою жертву у крыльца летнего театра. «Когда Бамбуров в антракте вышел в сад, тот трижды выстрелил в него в упор. Бамбуров упал на брюхо, завертелся, как шмель на иголке, и завизжал, будто недорезанная свинья. Умер он по дороге в больницу». А исполнитель как ни в чем не бывало отправился в глубь сада и беспрепятственно скрылся. Кстати, стрелял он не из привычного браунинга, а из маузера. Как утверждает тот же большевистский мемуарист, «Бамбуров был очень толст, и наши опасались, что пуля браунинга его не прошибет».

Как и многие другие «боевые вылазки» большевистских боевиков, это преступление власти раскрыть не смогли, и никто за него наказания так и не понес. Агитационное значение террора большевики отрицали, свои боевые акции не афишировали (тем более, что их тогдашние однопартийцы – меньшевики – не признавали столь радикального метода), и в результате подлинные масштабы террористической деятельности РСДРП(б) в 1905–1907 годах остаются тайной по сей день.

Пышным цветом террор расцвел в ходе Декабрьского восстания 1905 года в Москве. Хотя впоследствии лавры организаторов и руководителей московского восстания большевики старались приписать исключительно себе, на самом деле в этих трагических событиях крупнейшие леворадикальные партии сыграли примерно одинаковую роль. Ни ясных целей, ни соответствующей организации, ни более-менее продуманного плана действий ни одна из них не имела. Зато после результативного нажима на правительство методами всеобщей стачки в октябре 1905 года все были в равной мере убеждены в необходимости «раскачивать лодку» и дальше – по нарастающей.

3–5 декабря в Москве прошла череда партийных конференций, которая была увенчана резолюцией пленума Московского совета рабочих депутатов об объявлении всеобщей политической забастовки. Это решение Совет принял вечером 6 декабря, а уже утром следующего дня его газета «Известия» опубликовала постановление о начале этой забастовки с 12 часов пополудни того же 7 декабря. Там особо подчеркивалась задача превращения стачки в вооруженное восстание, руководителем которого был объявлен Федеративный совет, или комитет. Однако 7-го же декабря этот боевой штаб восстания был арестован в полном составе, а новый появился только в ночь на 10 декабря, когда Москва уже стала стихийно покрываться баррикадами. Накануне власти объявили в городе и губернии чрезвычайное положение.

Понимая свое бессилие, Федеративный совет нового изготовления перепоручил руководство восстанием районным советам; несколько из них, в свою очередь, образовали собственные боевые организации. После этого мятеж распался на ряд очагов, никак не связанных между собой. В создании районных штабов городские партийные комитеты прямого участия не принимали, но направляли в них своих представителей – отнюдь не лидеров, кстати, большинство из которых старалось держаться подальше от баррикад (Ленин, например, провел декабрьские дни в Петербурге и в Финляндии), а третьестепенных партийных функционеров. Те либо являлись в районы в качестве «командированных», либо входили в боевые штабы явочным порядком.

Так, в боевой комитет Пресненского совета Московский комитет РСДРП командировал З. Литвина (Седого) и З. Доссера (Лешего). Там их ближайшими соратниками стали представители «левой» эсеровской оппозиции, будущие эсеры-максималисты М. Соколов (Медведь) и Г. Ривкин (Ильин), явившиеся на Пресню по собственному почину. Соколов вместе с большевиком Литвиным выполнял руководящие функции и, по общему признанию, был душой Пресни; Ривкин, химик по образованию, наладил в лаборатории Прохоровской мануфактуры кустарное производство бомб и фугасов для боевиков, численность которых только в этом районе достигала 400 человек (всего в городе их действовало тогда до 2 тыс.). Тот же Ривкин с эсером Зоммерфельдом (Мартыновым) взяли на себя организацию возведения баррикад.

Под руководством комитетчиков дружины рабочих-прохоровцев устраивали перестрелки с правительственными войсками с баррикад и из засад в домах и подворотнях, нападали на полицейских и отнимали у них оружие, именем революции расправлялись со «слугами правительства».

«Отсталых» рабочих, не желавших участвовать во всем этом, принуждали угрозами и силой.

Из газетных сообщений: «В ночь на 8 декабря—перестрелка дружинников с городовыми. В 3 ч. ночи разграблен дружинниками оружейный магазин Биткова на Большой Лубянке. Днём один торговец на Тверской, фруктовщик Кузьмин, не пожелавший подчиниться требованию забастовщиков, был тут же уложен на месте тремя револьверными выстрелами. В ресторане „Волна“, в Каретном ряду, забастовщики изранили ножами швейцара, не пожелавшего их впустить».

Однако первые выстрелы в Москве прозвучали все же не на Пресне, а поблизости – у сада «Аквариум», что рядом с Триумфальной площадью. Вечером 8 декабря эсеровская боевая дружина обстреляла здесь казачий отряд, присланный для разгона митинга, который она охраняла.

Московские революционеры не ограничились призывами убивать городовых без разбора и громить полицейские участки. Вечером 15 декабря они привели в исполнение собственный приговор в отношении начальника московской сыскной полиции 37-летнего Александра Войлошникова, хотя тот по роду службы не имел прямого касательства к преследованиям по политическим делам. Вот как рассказывала об этой расправе консервативная газета «Новое время»: «Около 6 часов вечера у дома Скворцова в Волковом переулке на Пресне появилась группа вооруженных дружинников… в квартире Войлошникова раздался звонок с парадного хода. Прислуга не отворила… С лестницы стали кричать, угрожая выломать дверь и ворваться силою. Тогда Войлошников сам приказал открыть дверь. В квартиру ворвалось шесть человек, вооруженных револьверами… Пришедшие прочли приговор революционного комитета, согласно которому Войлошников должен был быть расстрелян… В квартире поднялся плач, дети бросились умолять революционеров о пощаде, но те были непреклонны. Они вывели Войлошникова в переулок, где тут же у дома приговор и был приведен в исполнение… Революционеры, оставив труп в переулке, скрылись. Тело покойного было подобрано родными».

В те же декабрьские дни пресненские боевики «предали смерти через удушение» А.Н. Юшина, брандмейстера пожарной части при Прохоровской мануфактуре; ими также были расстреляны околоточный надзиратель Пресненской части В.А. Сахаров, надзиратель Сущевской части Яковинский, десятки рядовых блюстителей уличного порядка.

А это ленинская методичка для красных террористов: «В боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете 16.Х. 1905…Я с ужасом, ей-богу, с ужасом вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят - ученейшие люди... Идите к молодежи, господа! Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду, и у студентов, и у рабочих особенно, и т. д., и т. д. Пусть тотчас же организуются отряды от 3-х до 10, до 30 и т. д. человек. Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога и т. д. Пусть тотчас же эти отряды выбирают себе руководителей… Проповедники должны давать отрядам каждому краткие и простейшие рецепты бомб, элементарнейший рассказ о всем типе работ, а затем предоставлять всю деятельность им самим. Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях, тотчас же. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападение на банк для конфискации средств для восстания, третьи — маневр или снятие планов и т. д. Но обязательно сейчас же начинать учиться на деле: не бойтесь этих пробных нападений. Они могут, конечно, выродиться в крайность, но это беда завтрашнего дня, а сегодня беда в нашей косности, в нашем доктринерстве, ученой неподвижности, старческой боязни инициативы. Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч…» Впервые напечатано в 1926 г. в Ленинском сборнике» (ПСС, т.11, с.336, 337, 338).

Как вскоре выяснилось, бессудной и бессмысленной казнью Войлошникова, не вызванной никакой, даже революционной, необходимостью, руководил знаменитый тогда среди московских революционеров сорви-голова Володя – 24-летний Владимир Мазурин, будущий максималист-экспроприатор, одним из революционных титулов которого был «истребитель городовых». Этого представителя известной московской купеческой фамилии и бывшего студента Московского университета близко знавшие современники (в числе которых писатель Леонид Андреев) запомнили как «прирожденного бунтаря», человека «отчаянного мужества». Его головорезы (одного из них, безработного Евгения Зверева, в своем кругу так и называли – «Зверем») отличились не только на Пресне, но и на Чистых прудах, и на линии Казанской железной дороги.

После подавления Декабрьского восстания Владимир Мазурин бежал из Москвы, но прятался недолго. В революционных кругах о нем снова заговорили в марте 1906 года, когда он организовал и возглавил невиданное по дерзости и масштабам ограбление Московского купеческого общества взаимного кредита на Ильинке. «Экспроприированный» почти 1 млн нынешних рублей (875 тыс. царских) пошел на организацию упомянутого выше покушения на Столыпина, совершенного на Аптекарском острове в Петербурге 12 августа 1906 года. Вскоре Мазурин был арестован и 1 сентября повешен в Таганской тюрьме по приговору военно-полевого суда. В закономерности такого исхода не усомнились даже соратники террориста.

15 декабря полиция задержала несколько дружинников. При них оказалась переписка, из которой следовало, что в восстании замешаны такие известные предприниматели, как С. Морозов и 22-летний Н. Шмит, унаследовавший в Москве мебельную фабрику, а также — часть либеральных кругов России, переводивших через газету «Московские ведомости» значительные пожертвования «борцам за свободу». Сам Шмит и две его младших сестры все дни восстания составляли штаб фабричной дружины, обеспечивая работу самодельного печатного устройства — гектографа. Для конспирации Шмиты пребывали не в семейном особняке при фабрике, а в съемной квартире на Новинском бульваре.

К нормальной жизни Москва вернулась только 20–21 декабря 1905 года, когда мятеж был окончательно подавлен. За прошедшие полторы недели от рук революционеров и правительственных «успокоителей» погибли сотни простых горожан, в том числе 86 детей. Но не это заботило партийных лидеров. Размышляя впоследствии об итогах декабрьской бойни, они любили порассуждать о «партизанской» тактике боевиков, доказавшей возможность успеха в уличной борьбе с войсками и посрамившей пессимизм западноевропейской социал-демократии на этот счет; правда, в то же время Ленин упрекал инсургентов за оборонительный характер их действий.

Но главное все же заключалось в другом: в декабре 1905 года русские революционеры впервые действовали в условиях гражданской войны и, ослепленные «классовой ненавистью» и движимые ложно понятой «революционной целесообразностью», научились убивать сограждан, отбрасывая самые элементарные нормы цивилизованного человеческого общежития. Партизанщина им в дальнейшем не пригодилась, но этот опыт, как потом верно отметил Ленин, «не пропал даром».

Всего с 1901 по 1917 год жертвами революционного террора стало около 17 тыс. человек (из них примерно 9 тыс. – в период Революции 1905–1907 годов).

По данным полиции, только с февраля 1905-го по май 1906-го было убито: генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников – 8, вице-губернаторов и советников губернских правлений – 5, полицеймейстеров, уездных начальников и исправников – 21, жандармских офицеров – 8, генералов (строевых) – 4, офицеров (строевых) – 7, приставов и их помощников – 79, околоточных надзирателей – 125, городовых – 346, урядников – 57, стражников – 257, жандармских нижних чинов – 55, агентов охраны – 18, гражданских чинов – 85, духовных лиц – 12, сельских властей – 52, землевладельцев – 51, фабрикантов и старших служащих – 54, банкиров и крупных торговцев – 29.

Найдено здесь: https://vk.com/forgotten_russia?w=wall-53362694_1112606