Зло Второй Мировой окончательно созрело лишь к ее завершению

Нижеследующая статья - из серии очерков о Второй мировой, публиковавшихся на портале "Кредо ру". Их тема - попытка посмотреть на войну с точки зрения христанства, являя  ложь как современного российского, так и современного западного мифа о Второй мировой.

Остальные очерки можно увидеть здесь:

http://www.portal-credo.ru/site/?act=fresh&id=1091

1. План Барбаросса (директива № 21) был окончательно утвержден в декабре 1940 года. Войдя в Россию практически в день вступления в Россию армий Наполеона, Гитлер сразу ощутил всю неоднозначность своего положения. Вот как передает это один из авторов книги "Итоги Второй Мировой войны. Выводы побеждённых"  (Bilanz des Zweiten Weltkrieges. Erkentnise und Verpflichtungen fur die Zukunft), вышедшей в 1953 г. в Гамбурге, а для русского читателя ставшей доступной в 1998 г.: "Война против России … коренным образом изменила положение немецкого солдата… Обстановка сразу стала неясной… Выступая против большевизма плечом к плечу с вооруженными силами Финляндии, Италии, Венгрии, Румынии, а также вместе со словацкими и хорватскими частями и добровольцами из Испании. Швеции, Дании и даже из Франции, Бельгии, Голландии и Норвегии, то есть с представителями тех стран, с которыми он только что воевал, немецкий солдат мог чувствовать себя защитником Европы. Но при выполнении этой задачи, которая казалась ему исторической миссией, оправданной всем ходом истории, он попал в безвыходное положение. В то время, как немец был убежден, что защищает дело Запада, Запад нанес ему удар в спину. До самого горького конца нас не покидала надежда, что Запад, наконец, поймет и признает, что мы защищаем Германию и, следовательно, всю Европу...". (Вернер Пихт, немецкий солдат)

Дело, конечно, не только в Западе. В России немцы попали в совершенно другой мир, и вели здесь совсем иную войну. И чем больше углублялись в "метафизические" пространства России, тем более начинала проявляться вся двойственность их положения. "Противник был заклеймен как человек низшей расы, по отношению к которому разрешаются любые действия. Население оккупированных областей, готовое вначале приветствовать немцев как своих освободителей, оказалось порабощенным. Это привело к усилению партизанского движения. За линией фронта эсэсовские отряды устраивали еврейские погромы. Нечеловеческое обращение с военнопленными привело к тому, что противник воевал крайне ожесточенно, до последнего патрона. И чем дальше немецкий солдат оставался в этой стране, тем большим адом становилась она для него…", - пишет далее Вернер Пихт. И когда, столкнувшись с непонятным упорством русских, немецкая армия стала терпеть поражения, за обликом сверхчеловека стала проступать нормальная (то есть вполне звериная) человеческая природа.

В то же время у русского человека, по большей части простого деревенского парня, из- под внешней бесформенности и всякого мусора (которым так богата русская душа) стало проступать и нечто вполне "достоевское", свойственное лучшим его героям – раскольниковым, мармеладовым, мышкиным. Здесь, в сердце России, немецкий дух напоролся на что-то превосходящее его упорством, уперся во что-то не поддающееся, вязкое, в чем он забуксовал и раскис. Эти бесконечные серые пространства, эти гекатомбы жертв, которые русские с фанатичной и почти бессмысленной упорностью бросали под гусеницы их танков, и все новые и новые дивизии, высылаемые из влажных туманных далей… Немцы были, конечно, богами, но не для этих хлябей, этих бездн им было не одолеть, этих небес не взять.

Россия – место ирреальное, проверяющее людей "по полной", и всякого, рано или поздно заставляющее (подобно "Зоне" Тарковского) проявить свою глубинную сущность. И с этим, а отнюдь не с "большевизмом", пришлось столкнуться здесь немецкому духу.

Здесь, в сердце России, встретились два великих безумия, два великих идеализма. И немцы растерялись. Эти метания Гитлера уже в первые месяцы войны, желание схватить все русские армии в единое кольцо, заманивающее его все дальше вглубь России; сомнения с выбором главного удара (Москва? Ленинград? Киев?), на которые терялись драгоценные недели.

Изначальная раздвоенность духа уже не покидала немцев, и, в конце концов, оказалась для них роковой. Отступающая немецкая армия являла уже нечто совсем другое: отчаявшаяся, озлобленная (как отчаяться и озлобиться можно только в России), оставляющая за собой выжженные земли… Тактикой выжженной земли не гнушалась, конечно, и Красная Армия, применяя ее (причем на своей территории) едва ли не в бóльших масштабах. Но наступающие русские солдаты этого уже не помнили. Они видели сожженные родные села, пепелища на месте когда-то цветущей жизни. И ненависть, неустанно распаляемая пропагандой, поднималась в их сердцах.

2. Ненависть – нормальное чувство естественного человека, а в таком иррациональном деле, как война, - даже и необходимое. Всему, однако, есть мера (которой, как известно, не знает русское сердце). Ненависть разрушительна для ее носителя, и далеко не каждому она по силам. Русский народ – мягкий, лиричный, живущий больше чувством, нежели разумом, – вообще с трудом ее переносит. В духовном организме русского нет от нее защитных ферментов. Хлебнув ненависти, русский впадает в безумие. Потому природа и бережет его, и русская душа предрасположена, скорее, прощать, чем ненавидеть. Русский не злопамятен, и при этом крайне доверчив (чем, увы, слишком часто пользуются всевозможные проходимцы). К тому же в нем очень слабо развито нравственное чувство, виной чему его слишком жестокая история. Нравственное чувство крепнет в постоянном усилии многих поколений, в упорном труде, целенаправленном выборе. Русская же история – сплошная смена смут и железных тираний, из огня – да в полымя, красно-золотое марево над бездной.

Эти рассуждения – прелюдия к разговору о том, как стало возможным то, что произошло на немецких землях во время наступления Красной Армии. Большинство материалов на эту тему до сих пор остаются закрытыми в военных архивах. Говорить об этом в Советской России было немыслимо. Не приветствуется и в сегодняшней. Но если мы хотим понять последнюю правду этой войны, промолчать об одной из самых трагических ее страниц просто не имеем права.

Вот что пишет о первых днях зимнего (1944-1945 гг.) наступления на Висле советский офицер, чья книга воспоминаний, изданная как самиздатская брошюра на Западе в 1947 году, стала одним из первых свидетельств масштабного террора Красной Армии: "Как вихрь, как ураган мести ворвались русские войска на территорию Германии. Это был поистине огненно-кровавый шквал. Если раньше на русской земле и в Польше генералы и офицеры сдерживали зарвавшихся и озверевших солдат, то здесь никто и ничего не хотел и не мог делать. Наоборот, много офицеров и генералов сами подавали пример... Основным мотивом было ...: дать людям почувствовать сладость мести... И результаты сказались быстро: от восточных границ Германии до Одера, от Балтики до Карпат – вся Германская территория была охвачена пожарищами, насилиями, грабежами и убийствами. Все это было в исключительных, ужасающих масштабах" (Сабик-Вогулов "В побежденной Германии")

О том же говорит Вальтер Людде-Нейрат, один из авторов книги "Итоги Второй Мировой войны. Выводы побеждённых": "Во многих населенных пунктах ничего не подозревавшие люди были застигнуты советскими войсками врасплох. Русские буквально упивались своей победой, а перед ними катилась волна ужаса и панического страха. Только теперь оживились дороги Восточной Германии. Несмотря на жестокий холод, население пыталось бежать, унося с собой свое имущество. Многие колонны беженцев были смяты и уничтожены русскими. Другие после нескольких недель ужасных скитаний также оказывались в руках русских где-нибудь между Вислой и Эльбой. Когда путь отступления на запад вдоль берега залива Фришес-Гафф был прегражден выходом русских к Эльбингу, колонны беженцев двинулись по льду залива и, понеся большие потери, вышли на косу Фрише-Нерунг. По ней под обстрелом авиации и артиллерии противника бесконечный поток беженцев устремился на запад, через низовье Вислы, Западную Пруссию, Померанию в Мекленбург и Шлезвиг. Но и этот путь отступления в начале марта был перерезан ударом русских на Померанию. Для спасения оставался только один путь — море. С самого начала этого "великого бегства" все военные и торговые корабли были брошены на эвакуацию беженцев из Кенигсберга, Пиллау, Данцига, Готенхафена, Хеля, а позже и из портов Померанни. На суше было не лучше: по дорогам между Одером и Эльбой шли сотни тысяч людей. Поэтому Дениц, ставший 30 апреля преемником Гитлера, продолжал оттягивать конец войны, чтобы дать возможность беженцам и отступающим войскам уйти за линию фронта западных союзников. Однако некоторых из них американцы не пустили на занятую ими территорию за Эльбой".

На территориях, занятых советскими войсками, оставалось не более 30% жителей. Они-то, не успевшие убежать за Одер, и расплатились сполна за все гитлеровские злодеяния,  замечает в своих воспоминаниях Сабик-Вогулов. О том же говорят и данные немецкой историографии. До войны на территориях Восточной Пруссии, Померании, Силезии проживало 10 миллионов немцев. В 1948 году в Западной Германии было зарегистрировано 7 миллионов беженцев из этих районов. За вычетом погибших на фронте получаем около 2,2 млн пропавших. Немецкие документы фиксируют цифру около полумиллиона поименно известных погибших восточных немцев. Судьба остальных неизвестна. Таким образом, от полумиллиона до двух с лишним миллионов мирных жителей стали жертвами тотального геноцида.

Русский офицер так глазами свидетеля описывает происходившее в одном из немецких местечек: "Кругом все пылало, по городу шныряли сотни солдат, офицеров, репатриантов, таща из квартир одежду, обувь, патефоны, радиоприемники. тысячи людей рылись по опустевшим квартирам, выбирая нужное для себя, как в гигантском универсальном магазине. Сигналом к пожарам послужил приказ командующего войсками: сжечь тот дом, из которого женщиной в день занятия города был сделан выстрел в проходивших русских солдат. Ее не нашли, а дом зажгли. Через сутки горел весь город. От него пожары перекинулись дальше и всюду, куда доставал взор, были видны зарева пожарищ от горевших сел и городов. И это продолжалось даже тогда, когда линия фронта была на Одере и наши войска уже зацепились за его левый берег" (Сабик-Вогулов "В побежденной Германии").

В исторической литературе череду зверств Красной Армии в Восточной Пруссии иногда именуют "жертвами Неммерсдорфа", по имени местечка, в котором вся картина зафиксирована неопровержимо и документально. Британский историк Макс Гастингс в книге "Армагеддон: битва за Германию, 1944-1945" ("Armageddon: The Battle For Germany 1944-1945") пишет об этом так: "Первое вторжение русских в восточные районы Германии произошло в октябре 1944 г., когда части Красной Армии захватили несколько приграничных деревень. Через пять дней они были выбиты оттуда, и перед глазами гитлеровских солдат предстала неописуемая картина. Едва ли хоть один гражданский избежал смерти от рук русских солдат. Женщин распинали на дверях сараев и перевернутых телегах, или, изнасиловав, давили гусеницами танков. Их детей тоже зверски убили. Сорок французских военнопленных, работавших на окрестных хуторах, предполагаемые освободители расстреляли. Та же судьба постигла и признанных немецких коммунистов. Действия красноармейцев не были проявлением бессмысленной жестокости – это был методичный садизм". "Во дворе фермы стояла телега, к которой, в позе распятых, были прибиты гвоздями за руки еще несколько голых женщин, – докладывал немецкий фольксштурмовец Карл Потрек (Karl Potrek). – Возле большого постоялого двора находится сарай; к каждой из двух его дверей была в позе распятой прибита гвоздями голая женщина. В жилых домах мы обнаружили в общей сложности 72 женщин и девочек, а также одного мужчину 74 лет – все они были убиты зверским образом; лишь у нескольких в голове обнаружены пулевые отверстия. Некоторым младенцам размозжили головы".

Выжившие при взятии Кенигсберга рассказывают, как, овладев городом, красноармейцы уничтожали мирных жителей, насилуя женщин прямо в родильных отделениях больниц. "Каждого встреченного мужчину они убивали, а каждую женщину – насиловали. В ночи отовсюду слышались крики и мольбы о помощи. Они запирали людей в подвалах и поджигали дома. Они сгоняли мирных жителей на бывшие поля сражений в окрестностях города, и там расстреливали или сжигали", – рассказывает еврей Михаэль Вик (Michael Wieck), замечая: "Сначала нас пытались уничтожить Гитлер и нацисты, теперь этим занялись русские".

Немецкий историк И. Гофман, 35 лет проработавший в Исследовательском центре военной истории Бундесвера, в своей книге "Сталинская война на уничтожение" (1995 г.) приводит десятки подобных эпизодов, документально зафиксированных в фондах Федерального военного архива во Фрайбурге. Среди прочего повествует и о следующем событии, отмеченном в рапорте командира немецкого инженерно-танкового батальона 7-й танковой дивизии: "В конце февраля 1945 г. советские офицеры из 1-й (или 160-й) стрелковой дивизии севернее Конитца загнали для разведки на минное поле детей в возрасте 10-12 лет. Немецкие солдаты слышали жалобные крики детей, тяжело раненных взорвавшимися минами, бессильно истекавших кровью, которая лилась из разорванных тел".

Картину зверств подтверждают и многочисленные воспоминания наших соотечественников: Г.С. Померанца, Кобелева, Плимака, Л.Н. Рабичева (в годы войны старшего лейтенанта, кавалера ордена "Красная Звезда", чьи воспоминания опубликованы в журнале "Знамя", № 2/2005 г.), А. И. Солженицына и многих других. "Все мы знали, что немецких девушек можно насиловать и убивать. Это воспринималось чуть ли не как отличие в бою", – писал Александр Солженицын, в то время офицер-артиллерист.

Память о массовых зверствах жива в немецком народе. Обмануть ее, как и скрыть следы столь масштабного террора, невозможно (в одном только Берлине 1945-го документально зафиксировано 130 тыс. обращений в больницы изнасилованных женщин). Но испытывать нервы читателей – не наша задача. Желающих ознакомиться с фактами отсылаем к книге И. Гофмана и статье Марка Солонина "Весна победы. Забытое преступление Сталина". Мы же ограничимся еще одним, последним примером из собранных Гофманом документов: "Западнее Метгетена, как сообщил капитан Зоммер, у дороги вплоть до Повайена всюду лежали трупы гражданских лиц, либо убитых выстрелами в затылок, либо "совершенно раздетых, изнасилованных и затем зверски убитых ударами штыков или прикладов"... У дорожного перекрестка перед Повайеном четыре раздетые женщины были раздавлены советским танком. Капитаном Зоммером, а также майором профессором д-ром Ипсеном засвидетельствована прямо-таки символичная гнусность: в церкви Гросс-Хейдекруга была распята молодая девушка, а справа и слева от нее повешено по немецкому солдату..."

Эти трое в церкви – символ не менее впечатляющий, чем памятник воину-освободителю в Трептов-парке – символ распятой победителями Германии.

3. Естественная защитная реакция на изложенное выше – отказываться всему этому верить. Но огромная масса свидетельств, сама логика сталинского режима и метафизический характер этой войны убеждают – да, так все и было, иначе и быть не могло. Но тогда остается главный вопрос – что это было? Чем была Красная Армия – армией освободителей или дьявольской кровавой ордой? Можем ли мы приписать случившееся демонической одержимости? И как совместить это с тем, что сами же мы писали несколькими страницами выше о "победительной жертвенности" русской души

…

Что ж, "широк русский человек, я бы сузил", – заметил однажды Достоевский. И, кажется, в "абсолютности" этой (русской, шире – человеческой – души) нужно искать ответы. Они, конечно, совсем не просты. Но если мы считаем себя христианами, то не вправе оперировать никакими "интересами", пусть даже и национальными. Подобные вещи вообще не оставляют возможности для бегства куда бы то ни было (в патриотизм, идеологию и проч.) Для их оценок и понимания у нас остается лишь последняя беспристрастность Слова.

Как говорят мудрецы: там, где близко человеческая душа подходит к своим пределам, рядом являются ей и абсолют добра, и абсолют зла. В этой же войне, воистину тотальной, отнюдь не было "абсолютных героев". Дух человеческий плавился здесь в магмах безумных страстей, а три ведущие идеологии времени представляли собой, скорее, трех идолов на месте поверженного христианства. Человеческий (христианский) дух еле теплился в них. Дух же Свят дышит, как известно, где хочет. И если миг назад Он почивал на тебе, это еще не значит, что в следующий миг защитником высшей правды не может оказаться твой противник…

В начале Второй Мировой дух немецкой армии оказался сильнее духа поверженных ей демократий. Духовный крах тоталитарного нацизма стал по-настоящему очевиден, лишь когда задымили трубы крематориев (и возможно, в этот миг человеческая история ближе всего подошла к реальности абсолютного зла). В этот миг "удерживающим" христианские основания мира от окончательного разгрома оказалась беспримерная жертвенность русской души. Бог явил в ней Свою святость в миг самого глубокого краха и поражения "идеи человека". Но и сама русская душа в этот исторический миг была глубоко пленена злом. И когда, выстояв в беспримерном противостоянии, Красная Армия стала теснить немцев, когда, нарастив мощь, распаленная ненавистью, она ворвалась на территорию врага, сама эта "русская душа" уже стремительно скользила к иному полюсу духа – своей демонической изнанке.

Для немецкой же армии, встававшей на защиту своих детей, жен и матерей, война в этот миг действительно становилась священной. "Поведение советских войск на немецкой земле действительно было таким, каким его рисовала немецкая пропаганда. – пишет Вальтер Людде-Нейрат. – Здесь никто и не помышлял о плене: все думали только о том, как спастись бегством. Характерно, что с начала 1945 года все население Западной Германии стало считать неоправданным безумием каждый следующий день войны, в то время как миллионы немцев на Востоке страстно ожидали ее продолжения, по крайней мере, до тех пор, пока они сами не скроются от русской опасности. Это различное отношение немецкого народа к войне значительно повлияло на течение конечной фазы войны".

Быть может, в этой героической обороне дух немецкого народа и искупал грехи нацизма (символично, что последние свои бои на восточном фронте немецкая армия вела уже после смерти Гитлера, под командованием гросс-адмирала Деница, который никогда не был членом НСДАП). А духовным плодом этой обороны стало быстрое восстановление Германии после ее сокрушительного поражения. В то же время русская армия, выстояв в своем страшном противостоянии с немцами в 1941-43 гг, и действительно, спася мир от нацизма, оказалась вновь соблазнена и пленена злом, склонив выю под привычное иго. Это обернулось для русского народа новыми десятилетиями тоталитарного кошмара, не закончившегося и доныне.

4. Конечно, говоря о преступлениях Красной Армии, мы говорим не о каком-то уникальном "отягощенности злом" именно русской души. ТАК вели себя не только русские, но и поляки, и чехи, и югославы. Так, уже после окончания войны, с мая 1945 г. в Чехословакии были убиты четверть миллиона мирных немцев. В Югославии в 1944-45 гг. погиб каждый третий из 200 тыс. немцев, не успевших бежать из страны. Поляки на отошедших к ним германских землях, выгнав из своих домов всех оставшихся в живых немцев, обрекли их на голодную смерть. При этом они заставляли немцев носить повязки с буквой N (немец), подобно тому, как это делали нацисты с евреями. Это была, конечно, месть. Но тем самым победители лишь свидетельствовали о своем "метафизическом" месте - на одной доске с нацистами.

Не отставали и союзники. Уже прекрасно зная, что творилось на землях Восточной Пруссии, командующий союзными войсками генерал Эйзенхауэр отказывался пропускать немецких беженцев через линию фронта, вынуждая Деница к прекращению боевых действий и обрекая на смерть новые сотни тысяч. Затем, уступая давлению Сталина, признавая аннексию немецких территорий, союзники обрекли на смерть новые сотни тысяч. Вспомним и выдачу англичанами Сталину сотни тысяч русских военнопленных на верную смерть, и выдачу ими же белых казаков. Наконец, последовал и новый (подобный Версалю) передел Европы, обрекающий на коммунистическое рабство новые миллионы европейцев. Венчали же эту "великую победу над фашизмом" вспышки над Хиросимой и Нагасаки и фарс Нюрнбергского процесса, на котором одни звери обвиняли в зверстве (причем, зачастую, в своем собственном) других. Как это ни парадоксально, но зло этой войны окончательно созрело лишь к ее завершению и дни "великой победы" явилось во всей своей силе.

Но нам сейчас важно разобраться в причинах. Запад скармливал дракону сотни тысяч жизней, чтобы умиротворить его. Поляки, чехи, югославы, евреи стихийно мстили немцам за зверства эсэсовцев и Холокост. Но как до подобного градуса безумия могла дойти действующая армия?

На этот вопрос Сабик-Вогулов отвечает определенно: "Это Сталин и его опричники сделали зверем еще вчера нормального человека". Подчеркивая, что все происходящее было следствием намеренного совращения армии усиленной пропагандой ненависти и прямым поощрением террора. При этом он делает важное замечание: "От восточных границ до Одера все немецкие пылающие села и города были наполнены тыловыми частями ... и не передовая линия, а эти "отважные" товарищи тыловики творили чудовищные дела на занятой территории".

Параллельно этому Сабик-Вогулов приводит и другие примеры, показывающие, что русская душа в существе своем оставалась прежней. Например, описывая показательный случай, произошедший на станции Кюстрин (на территориях, отошедших к Польше). К одному нашему солдату подошла немка с ребенком, показав, что три дня ничего не ела. Солдат отрезал по большому ломтю хлеба ей и ребенку. То же сделали и солдаты, сидящие рядом. Увидев это, солдат из польской Комендатуры, подойдя к русскому, стал отчитывать его за то, что тот дал немке хлеба, на что солдат ответил: Немцы в России наделали больше зла, чем в Польше. Но это не значит, что нужно также относиться ко всем немцам и заставлять их умирать от голода. На этих словах взбешенный поляк выхватил револьвер и застрелил русского и немку.

Сабик-Вогулов говорит и об уголовном элементе, в большом количестве наводнившем армию в последнюю фазу войны. О радикальном падении уровня кадрового состава Красной Армии пишет Марк Солонин. В конце войны, в условиях кадрового голода в армию стали призываться "западенцы" с освобожденных от немецкой оккупации территорий, а это был тот еще "контингент"! "Начиная с середины 1943 г. начался массовый переход "полицаев" на сторону партизан. Настолько массовый, что семитысячная "русская национальная бригада СС" под командованием Гиля-Родионова превратилась в "1-ю антифашистскую партизанскую бригаду", и к лету 1944 г. четвертую часть всех партизан Белоруссии составляли бывшие "полицаи" и "добровольцы" вермахта... Всю эту разношерстную публику "органы" после более-менее поверхностной проверки передавали в распоряжение военкоматов. Бывшие "полицаи", бывшие дезертиры, бывшие "партизаны" и просто бандиты, одинаково постриженные наголо, надевали красноармейскую форму и шли на фронт. … Я не могу с уверенностью сказать – были ли среди советских солдат, бесчинствовавших в Неммерсдорфе и Штригау (равно, как и в сотнях других городов и поселков Германии), "перековавшиеся" каратели из 118-го полицейского батальона, спалившего Хатынь вместе с жителями. Но номер батальона в данном случае не столь важен", – замечает Солонин.(В Хатыни, как известно, под началом СС действовал карательный батальон, сформированный, главным образом, из частей Красной Армии, попавших в окружение под Киевом – В.М.).

Марк Солонин также предполагает, что особо циничные зверства на немецкой территории совершали отряды НКВД в ходе спецакций устрашения: "Может быть, я остаюсь неисправимым идеалистом, но мне трудно поверить в то, что нормальный русский мужик, призванный в армию из смоленской деревни, крещеный в детстве, воспитанный в трудовой семье, мог прибивать немецких детей языками к столу и распинать женщин на алтарях храмов".

Но зачем понадобились Сталину эти акции устрашения? Зачем было нужно другу народов устраивать тотальный геноцид немецкого населения, разлагая при этом собственную армию? Конечно, и он мстил "собиному другу" Адольфу, предавшему когда-то его доверие. Мстил за страх и унижение первых дней войны (помня дни своего позорного малодушия). Известно, что Сталин никогда не забывал и не прощал унижений. Но такого объяснения еще недостаточно. Слишком уж велика цена для столь приватной мести. Сталин был все же рациональным человеком, и реноме освободителя Европы было ему, конечно, выгоднее заслуженного звания убийцы.

Марк Солонин выдвигает следующую, вполне рациональную версию: Сталин хотел зачистить территорию Восточной Пруссии, чтобы безболезненно ее затем аннексировать (частью забрав себе, частью передав Польше, своему будущему сателлиту). "Был только один способ радикального решения этого вопроса, и Сталин его отлично знал: "Нет человека – нет проблемы". Эту версию косвенно подтверждают и переговоры Потсдамской конференции, где на все вопросы союзников: почему мы эти территории отдаем Польше, ведь там живет 8 миллионов немцев? – Сталин неизменно отвечает: "На этой территории нет никаких миллионов. Там осталось очень мало немцев, да и те бежали от Красной Армии. Эта территория стала пуста. Мы ж не будем туда назад завозить немцев, поэтому там сама собой возникла польская администрация"...

При этом союзники прекрасно понимают, каким образом "немцев там не осталось". Более того, они и сами косвенно к этому причастны (отказ Эйзенхауэра принимать беженцев). И Сталин играет на этой причастности, все глубже втягивая их в свою игру. Очень характерные для друга народов методы, не правда ли? Отсюда мы сделаем следующий шаг и выдвинем еще одну версию, отчасти иррациональную.

Утверждать власть над своими вассалами, унижая и компрометируя их, было всегдашней и первоочередной заботой вождя. Он, например, любил подвергать аресту жен соратников (жена Калинина 15 лет провела в лагерях, жена Молотова – пять лет в ссылках).Через подобные обряды инициации должны были пройти все высшие советские чиновники, без этого никто в глазах Сталина не мог быть совершенно благонадежен. Вынудить предать свои святыни, оклеветать друзей, морально растоптать, уничтожить – это был излюбленный (по сути единственный) метод, которым вождь утверждал свою власть над людьми. Но те же самые методы применял он и в отношении целого народа. Отсюда связанность всего советского общества сетью доносов и предательств.

Так же, вероятно, обстояло дело и с армией, победившей в войне. Сталин просто не мог допустить, чтобы домой вернулась армия, сияющая ореолом освободителей, армия, которая была бы морально выше его. Такой армии он не мог доверять, такая армия (видевшая к тому же правду о сытой западной жизни) его просто пугала. Эту армию нужно было растлить, окрестить в невинной крови, связать круговой порукой зла. Армия победителей должна была стать армией преступников - только так можно было сохранить власть над ней. Только так можно было вновь завладеть внутренне освободившимися за время войны душами, вновь получить власть над ними и над всей страной. Лишь тогда люди станут тебе по-настоящему благодарны, а впоследствии начнут еще и искренне славить тебя! (Известно, что в хищнический разврат окунулась после войны и столица, в которую хлынуло награбленное немецкое добро).

Несомненно, в психологии тирании Сталин далеко превзошел Гитлера. Гитлер, будучи романтиком и идеалистом, был, как известно, не чужд морализма, ценил в людях честь и достоинство. Конечно, мораль фюрера была не христианской моралью, но героико-языческой моралью сверхчеловека, славящая силу и приписывающая убить в себе жалость (Бог живет тольков гордых сердцах – его слова). Мораль же Сталина была типичной моралью уголовника, для которого люди были лишь заложниками его властолюбия. Выбившийся из нищеты и ничтожества "человекобог" Сталин стал духовной вершиной Русской революции, явленным результатом духовной трансформации человека, подлинно "новым человеком", выращенным коммунизмом: кто был ничем, тот стал всем.

5. Уяснив причины, поговорим теперь о непосредственных исполнителях. Начало "науке ненавидеть" положила речь Сталина от 6 ноября 1941 г.: "Что ж, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат. Отныне наша задача… будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов…".

Выполнять госзаказ была поднята целая когорта пропагандистов, среди которых немало отличились красный граф Алексей Толстой, поэт Константин Симонов ("Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!"). Но, конечно, главным героем этой позорной и трагичной эпопеи стал Илья Эренбург (именно ему принадлежит знаменитая фраза "Хороший немец - мертвый немец").

Однако, после всего учиненного большевиками, научить русского человека ненавидеть врага, было не так просто. Вспоминая первые дни войны, Эренбург писал: "У наших бойцов не только не было ненависти к врагу, в них жило некоторое уважение к немцам, связанное с преклонением перед внешней культурой". Бойцы считали, что "солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики… что если рассказать немецким крестьянам и рабочим правду, то они побросают оружие".

Прекрасно понимая трудность задачи, Сталин не мог не привлечь к ее решению еврейских националистов, жаждущих отмстить немцам за Холокост. Еще осенью 1941-го вождь одобрил идею Еврейского Комитета, который, по его мысли, должен был помочь аккумулировать ресурсы мирового еврейства в борьбе против Гитлера. Сталин рассчитывал также, что влиятельное мировое еврейство поможет ему лоббировать открытие Второго фронта. Но первой архиважной задачей оставалась пропаганда. В 1942 году начинает работу Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) при Совинформбюро, во главе которого встают Соломон Михоэлс, Перец Маркиш, Давид Бергельсон и Илья Эренбург. В газете "Красная звезда" регулярно начинают выходить пропагандистские статьи Эренбурга.

В 1942 г. в статье "За Русь Святую" (подобные невиданные ранее призывы стали с некоторого времени активно использоваться советской пропагандой) Эренбург писал о том, как немцы уничтожают русскую культуру, убивая русских священников и уничтожая храмы: "Мы, русские люди, не позволим врагу разрушать наших белокаменных храмов и не дадим ему ходить по русской земле". В другой своей знаменитой статье "Убей немца!" взывал: "Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал… Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! - это просит старуха-мать. Убей немца! - это молит тебя дитя. Убей немца! - это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!". И так, до самых последних дней войны, как замечает Сабик-Вогулов, в тысячах своих статей Эренбург "со сладострастием пророка … продолжал свою гнуснейшую работу по подбадриванию озверевших и звереющих русских людей".

Тогда же пропаганда ненависти стала давать и первые результаты. В декабре 1942-го на Сталинградском фронте почти без боя сдались итальянская и румынская армия. Пленные тысячами гибли в результате обморожений и массовых расстрелов. Русский офицер рассказывает о некоем сержанте, которому в станице Казанской сдались в плен 150 итальянцев. Этапируя пленных, сержант каждые сто-двести метров расстреливал по 20-30 человек, в итоге доведя до места только пятерых. Никакого наказания не последовало. "С этого момента уже не считалось безнравственным уничтожение сдающегося врага", – пишет Сабик-Вогулов.

Но то были только первые раскаты. Чтобы понять, как одержимость последней фазы войны могла захлестнуть Красную Армию, позволю себе привести небольшую подборку из кропотливо собранных И.Гофманом статей Эренбурга, изо дня в день обрушивающихся на красноармейцев с первых же дней войны:

"Они (немцы) бесчестят женщин и вешают мужчин, они пьют на своих оргиях и спят после этого как свиньи", "Они пытают детей, вешают стариков и насилуют девушек", "Они пытают детей и мучают раненых", "Немцы зарывали людей живьем", "Они зарывали детей живьем", "Это не люди, Это страшные паразиты. Что перед ними все вредители… Их надо уничтожить", "Сами скоты, они жили среди скотов", "Они всюду ведут себя как скоты", они "выкапывают трупы и сдирают мясо с костей. Они демоны и вампиры, пожирающие трупы". День обычного немецкого унтер-офицера изображается так: "Однажды вечером он пришел пьяный и схватил Нину (15 лет)… Потом он стал мучить Химу, младшего сына в семье… Он взял маленького мальчика в лес, отрезал его руки, выдавил его глаза и сломал ему ноги". Но "Когда их берут в плен, они скулят и причитают… Они клянутся, что не виноваты…", "Сидят и плачут — плачут не от чувств — какие могут быть чувства у этих зверей? Нет, плачут от мороза". "Побежденный немец дик и бесчеловечен. Летом он убивал женщин. Теперь он убивает детей." "За день, иногда лишь за час перед тем, как сдаться, они еще мучают до смерти безоружных людей", "Проиграв сражение, они вешают женщин или мучают детей".

"Мы презираем немцев, поскольку они морально и физически бесстыжие", "Мы презираем немцев за их тупость", "Мы презираем немцев, поскольку они лишены элементарного человеческого достоинства", "Мы презираем немцев за их алчность", "Мы презираем немцев за… их кровожадность, граничащую с половым извращением", "Мы презираем немцев за их жестокость — жестокость хорька, который душит беззащитного", "Мы презираем немцев за их деяния, за их мысли и чувства, за их клятвы…", "Мы презираем их, поскольку мы люди, и к тому же советские люди". "Облик немецких мужчин и женщин выворачивает желудок", "Самка этого сорта ждет добычи в своем логове", "Что касается немок, то они вызывают в нас одно чувство: брезгливость. Мы презираем немок за то, что они воровки и хипесницы. Нам не нужны белокурые гиены. Мы идем в Германию за другим: за Германией. И этой белокурой ведьме несдобровать", "Германия прольет столько слез, что гадкая Шпрее превратится в широкий поток… Мы пришли в Германию, чтобы покончить с ней". "Мы покончим с Германией", "Мало победить Германию. Она должна быть уничтожена". "Стреляй, чтобы убить, товарищ!" "Тебе поручено их убить — отправь их под землю!", "Убивай немцев!" "Немец должен быть убит. Его надо убить… Тебе тошно? Ты чувствуешь удушье в груди? Убей немца! Ты хочешь поскорее домой? Убей немца! Если ты справедливый и совестливый человек — убей немца!.. Убей!" "Вероятно, микробы в своем кругу считают Пастера душегубом. Но мы знаем: тот, кто убивает носителей бешенства или чумы, — истинный гуманист". "Единственная историческая миссия, как я ее вижу, скромна и достойна, она состоит в том, чтобы уменьшить население Германии".…. Наконец, молодого танкиста, который уже не мог вспомнить, сколько немцев он убил, Эренбург хвалит: "Его слова сродни скромности и силе художника, только что завершившего большое полотно"…

Чем-то похоже на нашу сегодняшнюю рекламу, не правда ли? С той только разницей, что после нее граждане должны идти не покупать "Тайд" и "Олвейс", а жечь, насиловать, грабить и убивать. Можно себе представить, чем прорвались все эти напоенные черным ядом эскапады, когда зимой 1944-го Красная Армия подкатилась к границам Германии, и Эренбург в статье "На Берлин" с холодной ненавистью объявил - "Будем вешать": "Германии нет: есть колоссальная шайка, которая разбегается, когда речь заходит об ответственности", Воин красной армии - мститель и судья, ему нет ничего приятнее, чем труп врага…".

Каждому солдату было, таким образом, официально объявлено, что теперь грабить и убивать можно, сколько угодно. (Впоследствии на грабежи были введены даже своего рода тарифы. Каждому разрешалось отправлять на родину посылки с награбленным добром: генералам - 15 кг, офицерам - 10 кг, солдатам - 5 кг в месяц). Солдаты смотрели на офицеров, офицеры на генералов. Маршалы же могли грабить вагонами. Волна насилий, мародерств и грабежей поощрялась, таким образом, сверху донизу… до тех пор, пока не началось катастрофическое разложение армии: "Только когда дезертирство из армии дошло до пределов и когда озлобленные остатки немецкого населения стали сотнями убивать безоружных и пьяных насильников, когда мы уже не знали. где расквартировывать подходившие резервы, ибо все лучшее было сожжено разложившимися тыловиками, только тогда забегали в штабах, в политическом отделе и заинтересовалась контрразведка" (Сабик-Вогулов).

6. Конечно, во всем этом разливе зла чуется нечто столь демоническое, что возникает законный вопрос – где же была Церковь?

Сейчас мы это увидим. Речь Сталина с искренним пожеланием истребить всех немцев до единого была произнесена 6 ноября 1941 г. А уже через пару недель с высоких амвонов зазвучало вот что: "Заповедь Христа о любви к ближнему неприменима к немецким убийцам, любить их абсолютно невозможно" (митрополит Николай (Ярушевич)); "Сердце христианина для фашистских зверей закрыто, оно источает только уничтожающую смертельную ненависть к врагу" (митрополит Сергий (Старогородский), Послание от 24 ноября 1941 года).

Эти и другие проповеди (в которых в глаза бросается, прежде всего, прямое и бескомпромиссное отрицание Христовых заповедей) предназначались, конечно, в первую очередь, самому товарищу Сталину. Это был сигнал полной лояльности и готовности идти до конца. Без подобных верительных грамот Церковь никогда не стала бы легитимной в глазах "верховного советского демона". И лишь после того, как высшие иерархи прошли этот "обряд инициации", Сталин дал (не сразу, конечно) команду к ее восстановлению.

Несомненно и то (и мы должны сказать об этом), что эти священные благословения открывали (мистически) врата ненависти, в которые входила трагедия последних дней войны. Потому и вины на первосвященниках больше, чем на сталинских пропагандистах. Эренбург был хотя бы искренен в своей ненависти к немецкому племени (хотя, возможно, отчасти искренни были и сталинские иерархи: немецкие власти, десятками тысяч открывавшие храмы на освобожденных от большевиков территориях, воистину должны были казаться им ангелами-мстителями Страшного Суда!)

Сталин по достоинству оценил заслуги тех, кто стоял над кровавой купелью, в которой он крестил русский народ. В 1943 году был полностью реконструирован бюрократический аппарат Православной Церкви (со всеми причитающимися высшим советским чиновникам привилегиями – машинами, дачами, спецпайками). Илья Эренбург после войны "за активную миротворческую деятельность" получил Сталинскую премию мира. Он еще успел даже стать крестным отцом шестидесятников (название его романа "Оттепель" дало имя этому времени).

Впрочем, беззаветное служение дьяволу в прок не идет никому. Гонения на Церковь в СССР даже усилились, лишь только нужда в церковной пропаганде миновала. Не суждено было сбыться и заветной мечте Еврейского антифашистского комитета о еврейской республике в Крыму. Все участники его (кроме Эренбурга) были впоследствии уничтожены Сталиным. Более того, в ходе естественного развития своей государственной доктрины Сталин довольно скоро пришел к идеям, близким национал-социализму. И его собственное окончательное решение "еврейского вопроса" предполагало отнюдь не крымские курорты. Спасла советских евреев от очередного Холокоста, а советский большевизм - от окончательного падения в национал-социализм лишь скоропостижная (и видимо промыслительная) смерть тирана.

Заключение

Вторая Мировая война стала зрелым плодом разложения христианской идеи Европы, на развалинах которой сформировались либеральные демократии Запада (торжество политического компромисса) и русский коммунизм (извращенный библейский мессианизм и хилиазм). Реакцией на две эти, вырастающие из идей Просвещения, идеологии стал европейский фашизм, духовной вершиной которого стала фундаментальная языческая доктрина германского национал-социализма (идея нации-государства как богочеловеческого организма).

Обе тоталитарные доктрины увенчались на своих вершинах манифестациями вождей-человекобогов. При этом доктрина национал-социализма, с ее подозрением против самой человеческой природы (окончательное решение еврейского вопроса) стала более фундаментальным отрицанием христианства, чем доктрина коммунизма, вырастающая из иудео-христианских корней и признающая право каждого человека на истину. Мировая победа национал-социализма означала бы, таким образом, конец мирового христианства.

В то же время героико-языческая мораль национал-социализма качественно отличалась от чисто уголовной морали сталинизма. Неудивительно, что неизмеримо больший разлив зла явил сталинизм и на практике. Преступления фашистов в Польше и России более-менее ограничивались "окончательным решением еврейского вопроса" и другими локальными "эксами" (при этом регулярная армия в этнических чистках участия не принимала, преступления эти были скрыты не только от немецкого народа, но и от большей части элиты). Преступления же Красной Армии в Германии были воистину беспрецедентны. Красная армия реально осуществила все, что могла только измыслить садистская фантазия сталинских пропагандистов.

Нельзя, однако, не видеть и того, что сами эти преступления стали лишь естественным отражением самой нацистской идеи "окончательного решения", ее логически завершенным итогом (око за око, зуб за зуб; как вы относитесь к людям, так будут относиться и к вам).

В сущности, частичными отражениями друг друга были все три конкурирующие идеологии, явившиеся на обломках христианской идеи (и напоминающие чем-то три личины дантовского Люцифера). И языческая гордость нацизма отражалась в уголовщине сталинизма так же, как сама эта уголовщина – в расчетливости либеральных демократий Запада.

Не можем мы обойти вниманием и еврейский вопрос, ставший "камнем преткновения и соблазна" этой войны. Не секрет, что национал-социалистическая революция в Германии стала реакцией на угрозу "мировой революции" большевизма (о беспрецедентном же засилье евреев в большевистской верхушке нет смысла говорить особо). Не было случайным и явление Ильи Эренбурга (домашнего еврея Сталина – как окрестила его нацистская пропаганда). И как в "вожде народов" воплотился дух большевизма, так в Эренбурге явилась сама душа большевизма с его всепоглощающей ненавистью.

Несомненно, каждый "национальный" преступник, будучи явлением индивидуальным, являет, вместе с тем, и особый характер, свойственный народу. Мусульмане-исламисты, убивающие детей в Беслане во имя "Аллаха милостивого, милосердного"; русские красноармейцы, насилующие восьмилетних немецких девочек и разбивающие младенцам головы о камень в пьяном кураже; или проигрывающие чужие души за карточным столом английские джентльмены – все это классические проявления "национального" зла. Патологическая фигура Эренбурга уникальна в том смысле, что едва ли во всей мировой истории можно найти явление более убедительное, чтобы проиллюстрировать им все сказанное о евреях в "Майн Кампф".

Загребать жар чужими руками – черта шекспировского Шейлока – явилась в Эренбурге (отнюдь не только патологическом эксцессе) особенно красноречиво. Миссия этого сталинского клеврета и была, вероятно, лишь в том, чтобы "обновив зраки образа", показать сегодняшнему человечеству, что подобное зло и подобные преступления вообще возможны. (Не забудем, конечно, о том, что именно идеями "Майн Кампф" демон "эренбурга" и был вызван. И именно из "Майн Камф" можно было сделать вывод о том, что можно убивать детей, – вывод, в конце концов, и сделанный нацистами). Эренбург лишь завершил этот порочный кровавый круг, явив народам мира правду об абсолютной (правовой, человеческой, божественной, какой угодно) тождественности любого "фашизма" – германского, советского, еврейского, etc. (И, наверное, шестьдесят лет неустанных покаяний немецкой стороны – достаточный срок для того, чтобы быть уравновешенными хотя бы несколькими словами извинений от лица мирового еврейства и российских властей за учиненный сталинской кликой геноцид немецкого народа).

Что же до вопросов вроде – кто виноват больше? или – кто начал первым? – то чем с бóльших исторических дистанций мы будем наблюдать события мировой истории, тем, вероятно, менее эти вопросы будут различимы и значимы. Кто начал первым? Гитлер, готовившийся к завоеванию мира и убивавший евреев? Сталин, так же точно готовившийся к завоеванию мира и заключивший с Гитлером сепаратный мир? Евреи, финансировавшие революцию в России? Немцы, занимавшиеся тем же самым? Западные демократии, расчленившие Германию, а затем отдавшие на растерзание Гитлеру Чехословакию? Сербский студент Принцип, стрелявший в эрцгерцога Фердинада? Царь Николай, стрелявший в собственный народ 9 января 1905 года? Народоволец, убивший царя-освободителя Александра II? Каин, убивший из зависти брата Авеля? Или те самые евреи, архиереи, демократы, патриоты, консерваторы, националисты-зелоты и империалисты-римляне, распявшие Христа?

На чьей стороне была правда в той войне? Немцев, ополчившихся против западной алчности и кровожадности большевизма? Запада, защищавшего право каждого человека на его собственную, Богом данную жизнь? Русских, защищавших… трудно сказать что, впадавших при этом в страшные соблазны, но, в конце концов, каким-то одним им ведомым образом, спасавших саму жизнь на земле?

Вероятно, главным результатом этой войны стало то, что она перевела духовное состояние мира на качественно новый уровень. В пламени этой войны сгорала правда идеологий, правда воющих стран, и являлась правда общечеловеческая, и правда каждой отдельной души (души народа). А выбор каждой отдельной души в этой войне становился выбором совести (как выбор того русского солдата, который в последние дни войны, не выдержав вакханалии насилий, застрелил своих однополчан-насильников и сдался немцам).

И то, что именно в конце Второй Мировой был явлен тот максимум зла, которым эта война была беременна с самого своего начала, то, что победным аккордом этого зла стали ядерные вспышки над Хиросимой и Нагасаки – тоже, наверное, далеко не случайно. С капитуляцией Германии война отнюдь не кончалась, но лишь переходила на новый – глобальный - уровень.А в самой своей сердцевине победа уже была беременна новой войной.

Потому и после этой победы большевизм целые десятилетия продолжал пожирать новые миллионы душ, а новая Мировая война (напуганная атомной бомбой и чуть присмирев) продолжала зреть под мировым ядерным зонтиком. И лишь сейчас,в начале ХХI века, когда мы вплотную приблизились к возрождению фашизма в России под знаками "святого Сталина", "нордического неоевразийства", "государственной Церкви", этнического национализма, власти спецслужб и многого другого, мы в полной мере начинаем пожинать плоды этой "великой победы"…

Но и миг настоящей победы в этой войне (у каждого, конечно – свой), и миг воскресения (каждой отдельной души) все-таки был, и он уже – неустраним (даже если плодов этого воскресения наш народ оказался лишен в полной мере). Но именно благодаря этой "метафизической победе" большевизм (пусть и не сразу) начал отступать, и (пусть и не сразу) началась реабилитация гуманизма в уголовной "зоне" советчины.

Так ведь и Воскресение Христа было засвидетельствовано вначале лишь горсткой учеников. А Церковь Христова, лишь возникнув, тут же стала гонима, – сперва иудейскими первосвященниками, затем империей, следом другом-кесарем, а потом собственными лже-иерархами, и так – всю земную историю.

Таким же тихим и незаметным было воскресение народной души, свершавшееся в средоточии самых чудовищных преступлений тем же духовным усилием, которым ее гении – Сергий Радонежский, Андрей Рублев, Серафим Саровский, Александр Пушкин – побеждали свой жестокий век: молитвой о всечеловеческой общности, любовью к свободе и милостью к падшим. Эти же "орудия победы" остаются актуальными и сегодня, как и слова другого, английского поэта, сказанные перед самым началом Второй Мировой войны: "Мы должны любить друг друга или умереть…"