Деревенские курьёзы

                           ДЕРЕВЕНСКИЕ КУРЬЁЗЫ


Каких только курьёзов не случалось при выполнении государственного налога на молоко! Трудно приходилось людям многосемейным или тем, у кого телилась первотёлка, или жирность была низковата, но скидки ни на что не делалось.

Приёмщиком молока долгое время был у нас Степан Павлович Рублёв. Хитроватый мужик с бельмом на глазу. Был он на фронте или нет, никто не знал, потому как семья приехала к нам из других краёв, но всегда был одет в видавшую виды гимнастёрку и штаны с пузырями — галифе.

Его «зрительный» изъян способствовал тому, чтоб хотя бы попытаться надуть подслеповатого мужика и выйти из воды сухим. А способов надуть было несколько, но самый распространённый — это подлить в молоко воды.

Рублёв без предупреждения брал пробу на жирность, и по ней считалось количество внесённых литров. У одной не менее хитрой бабы сработала логика: раз пробу брал вчера, завтра он уже будет брать у других. Ну и разбавила молоко водой из пруда. Только начала лить содержимое ведра в молокомер, Рублёв вдруг приостановил процесс и сунул в вылитое молоко длинную трубку для забора.

- Павлович, да ты ж вчера у мине брав..., што ли, забыл?
- Брав, брав, - передразнивает перепуганную бабу Рублёв, обладавший средне-русским наречием.

И пошёл к столу колдовать с жирностью. Чистый глаз его вдруг расширился, а тот, что с бельмом, стал подмигивать.
- Ну вот, дорогуша, жирность у твоей коровки сегодня — 2,5%. Так с этим показателем и будем принимать в дальнейшем.

- А чёй-то так?
- Спроси у своей коровы, чёй-то так...

Отошла баба в сторонку, бурчит себе под нос вся недовольная. Ситуация как у детского писателя Бориса Заходера:
« Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски!»

На следующий день обманщица так скромненько стояла с ведром в стороне, дожидаясь, пока уйдут все бабы.
- Павлович, ну померяй жирность, оно ж такое бывает: напьётся корова воды без меры — вот и разбавилось малость...
- Брехать не нужно без меры, Лукьяновна.

Вылила содержимое ведра в молокомер, а Рублёв ни одним глазом не моргнул — ни здоровым, ни бельмовым. А в книжку, как и обещал вчера, записал на полтора литра меньше.

Побрела баба домой с опущенной от уныния головой. - От, чёртов камбул одноглазый, как он вчера усёк, что молоко с водой? По цвету, наверное, определил. Оно ж как веяное становится — чуть голубоватое. Один только раз (ну, может, от силы -два...) попробовала сдать женатое молоко — и то получила от бога успитка.

Ладно, попробуем с другой стороны атаковать этого дергача.
Дело в том, что Рублёв постоянно пребывал в одних и тех же военных штанах, от колен зауженных, чтобы легче их было заправлять в сапоги. Летом за неимением ботинок или туфель на ногах его красовались неглубокие узконосые галоши, которые почему-то называли чеченскими.

Ноги в таком виде выглядели у мужика длинными, как у той скороходной птицы — дергача.

« Не по себе ты дерево рубишь, кацап заезжий, - пылала жаждой мести Репчиха. - Видать, ты раньше не жил в деревне и не знаешь,  что тут без воровства не проживёшь: кто где работает, оттуда и тащит что плохо лежит: комбикорм - с МТФ и чабарни, яйца - с птичников, овощи - из колхозных огородов. Думаешь, правление не знает об этом? И знает, и облаву устраивают на несунов, и ловят иногда. И что? Постыдят на общем собрании, выговор закатают. Но ещё ни одного человека в тюрьму не посадили. Кто ж тогда будет работать в колхозе?

   Любит Лукьяновна себя на людях несчастной показать. Как же?  Мужика на войне убили... Коровка так себе, жирность средняя...
А то что эту самую коровку надо вечером подкормить, то бишь травы  серпом нажать, бурачка да тыквы нарезать с ведро, - это, дескать,не про меня.

Писаренчиха вон то и дело подкалывает: "У тебя, Лукьяновна, от работы рукава болят, а девки  твои, если  в  кино , так и жеребцов обгонят".  То-то и оно, дорогуша, как говорят,  " в чужой п....е  соломинку заметишь, в своей же не заметишь и бревна..." Будто сама святая, видела я своими глазами, как ты маслице для продажи морковным соком подкрашивала.

А что если женатое молоко подкрасить морковочкой? Что я, хуже Писаренчихи?
   Стала утречком колдовать, говорят же: кто рано встаёт, тому бог даёт. Не пожалела дождевой воды, собранной на варево, бурханула в молоко литра полтора, потом через марлю выдавила морковный сок - на глаз получилось очень даже привлекательным.

К Рублёву выстроилась очередь: бабы, девочки-подростки, реже - согбенные старушки. Какую ж позицию выбрать — стать в середину, чтоб в спешке ничего не заметил? А вдруг обнаружит чего и начнёт стыдить при всём народе? Нет уж, лучше подойти попозже и пристроиться в хвосте. Так и сделала. Напустила на себя весёлое настроение, щебечет с впереди стоящей бабой, как ласточка в ясную погоду. А бедное сердце — тум, тум, тум. Хосподи, хоть бы свистун не напал от страха! До дома-то бежать далековато.

- Доброго здоровьица, Степан Павлович! Вон сколько у тебя работы сегодня, дай бог справиться, - заговаривает зубы истлевшая духом Репчиха, развязывая марлю на ведре. И вдруг у самой глаза по шесть копеек сделались: на поверхности молока извивались предательские жёлтые круги... Ноги сами, как по команде свыше, подкосились — и обессилевшая баба упала, нечаянно зацепив рукавом дужку ведра. Две подошедшие  молодицы кинулись ратувать несчастную: молоко напополам с пылью изъелозило всю грудь и бок, в растопыренных пальцах — комья серой грязи. Бессловесную бледную Лукьяновну усадили на стул Рублёва, а он, спокойный, как слон, даже ни одним глазом не моргнул.

И родятся же на белом свете такие чёрствые, бездушные люди!