Можно попросить Нину?

- Можно попросить Нину? - Это я, Нина. - Да? Почему у тебя такой странный голос? - Странный? - Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь? - Не знаю. - Может быть, мне не стоило звонить? - А кто говорит? - С каких пор ты перестала меня узнавать? - Кого узнавать?

 Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом деле Нинин голос лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.

- Ну ладно,- сказал я. - Послушай, я звоню тебе почти по делу

- Наверно, вы всё-таки ошиблись номером,- сказала Нина. - Я вас не знаю.

- Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой.?

- Ну вот! - Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор.- Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.

- Простите,- сказал я и повесил трубку.

Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели? Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких, как сигары. Их, наверно, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать. дома ли она. А если её нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что она тысячу лет не была в театре.

Я набрал номер. - Нина? - сказал я - Нет, Вадим Николаевич, - ответила Нина.- Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете? - 1494089 - А у меня Арбат-один-тридцать два-пять три. - Конечно,- сказал я.- Арбат - это четыре? - Арбат-это Г. - Ничего общего,- сказал я.- Извините, Нина. - Пожалуйста,- сказала Нина.- Я всё-равно не занята. - Постараюсь к вам больше не попадать,- сказал я.- Где-то заклинилось, вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает. - Да,-согласилась Нина. Я повесил трубку.

Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнётся в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. "Двадцать два часа ровно",- сказала женщина. Я вдруг подумал, что если её голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер "сто", когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда её сын или человек, который её любил, набирает сотню и слушает её голос.

Я позвонил Нине. - Я вас слушаю,- сказала Нина молодым голосом.- Это опять вы, Вадим Николаевич?

- Да,- сказал я.- Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте, что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.

- Конечно, конечно,- быстро сказала Нина.- Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите? - Нет,-сказал я - У вас важное дело к Нине? - Нет, я просто хотел узнать, дома ли она. - Соскучились? - Как вам сказать... - Я понимаю, ревнуете,- сказала Нина. - Вы смешной человек,- сказал я.- Сколько вам лет, Нина? - Тринадцать. А вам? - Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей. - И каждый кирпич - это месяц, правда? - Даже один день может быть кирпичом. - Да,- вздохнула Нина,- тогда это очень толстая стена. А о чём вы сейчас думаете? - Трудно ответить. В данную минуту ни о чём. Я же разговариваю с вами. - А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться. Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной? - Как когда. - И у Пушкина? - Не совсем. Мы как-то встречались у "России". - Где? - У кинотеатра "Россия". - Не знаю - Ну, на Пушкинской. - Всё-равно почему-то не знаю. Вы, наверно, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь. - Неважно,- сказал я - Почему? - Это давно было. - Когда?

Девочке не хотелось вешать трубку. Почему-то она упорно продолжала разговор.

- Вы одна дома? - Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. На ночь останется. Она могла бы прийти сегодня, но забыла дома пропуск. - Ага,- согласился я.- Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу. - Вы со мной заговорили, как с ребёнком. - Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой. - Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать в семь часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадёте. И разбудите меня, маленькую девочку.

Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошёл за сутки 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимая себя пустяками. И решил, что если опять попаду на девочку, сразу повешу трубку.

- Я так и знала, что вы ещё позвоните,- сказала Нина, подойдя к телефону.- Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать ещё рано. - Ладно,- сказал я.- Уже двенадцатый час.

Нина засмеялась. Смех у неё был хороший, мягкий. - Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас,- сказала она.- Сейчас октябрь, и поэтому стемнело. И вам кажется, что уже ночь. - Теперь ваша очередь шутить?- спросил я. - Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь? - Почему врёт? - А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль. - Нет, декабрь,- сказал я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. "Двадцать третье декабря" - было написано под заголовком.

Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет "до свидания", но она вдруг спросила:- А вы ужинали? - Не помню,- сказал я искренне. - Значит, не голодный - Нет, не голодный. - А я голодная. - А что, дома есть нечего? - Нечего! Хоть шаром покати. Смешно, да? - Даже не знаю, как вам помочь,- сказал я.- И денег нет? - Есть, но совсем немножко. И всё уже закрыто. А потом, что купишь? - Да,- согласился я.- Всё закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть? - У вас есть холодильник? - Старый,- сказал я.- "Север". Знаете такой? - Нет,- сказала Нина- А если найдёте, что потом? - Потом? Я схвачу такси и подвезу к вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмёте. - А вы далеко живёте? Я - на Сивцевом Вражке. Дом 15\25. - А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом. - Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте. - Если бы я помнил,- сказал я.- Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим

Я перешёл на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.

- Итак,- сказал я,- открываем холодильник. - А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком. - Конечно, могу. А ваш телефон где стоит? - В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике? - Значит, так... что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно. - Яйца? - Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы её сварите, совсем проголодаетесь. И мама придёт с работы. Лучше мы возьмём колбасы. Или вот, нашёл марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть ещё полбанки майонеза. Вы слышите? - Да,- сказала Нина совсем тихо.- Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.

- Это ещё почему? В самом деле так проголодались? - Нет, вы же знаете. - Что я знаю? - Знаете,- сказала Нина. Потом помолчала и добавила:- Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра? - Нет. Зато есть филе палтуса. - Не надо, хватит,- сказала Нина твёрдо.- Давайте отвлечёмся. Я же всё поняла. - Что поняла? - Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно? - Из окна? Дома. Копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И ещё виден "Мосфильм". И пожарная команда. И железная дорога, по ней сейчас идёт электричка. - И вы всё видите? - Электричка, правда, далеко идёт. Только видна цепочка огоньков, окон. - Вот вы и врёте! - Нельзя так со старшими разговаривать,- сказал я.- Я не могу врать, я могу ошибаться. Так в чём же я ошибся? - Вы ошиблись в том, что видите электричку. Её нельзя увидеть. - Что же она невидимая, что ли? - Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали. - Почему? Я стою перед самым окном. - А у вас в кухне свет горит? - Конечно, а то как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня в нём лампочка перегорела. - Вот видите, я вас уже в третий раз поймала. - Нина, милая, объясни, на чём ты меня поймала? - Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно? - Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли? - Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли? - Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток... Я не об этом. - И я не об этом... Постойте, а вы инвалид? - К счастью, всё у меня на месте. - У вас бронь? - Какая бронь? - А почему вы тогда не на фронте?

Вот тут я впервые заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьёзно, что чуть было меня не испугала.

- На каком я должен быть фронте, Нина? - На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьёзно говорю, я не шучу. А вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врёте о курице и яйцах? - Не вру,- сказал я.- И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам? - Так я в самом деле не шучу!- почти крикнула Нина.- И вы перестаньте. Мне сначала было интересно и весело, а теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. - Честное слово, девочка, я говорю правду,- сказал я. - Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все тёплые вещи на себя накутала.

И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:- Вы почему не на фронте? - На каком я могу быть фронте?- Уже и в самом деле шутки зашли куда-то не туда..- Какой может быть фронт в 72-м году?

- Вы меня разыгрываете?

Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами - то, что было со мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. Когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла "буржуйка". И я сижу на диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это была керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице...

- Вы почему замолчали?- спросила Нина.- Вы лучше говорите. - Нина,- сказал я.- Какой сейчас год? - Сорок второй,- сказала Нина.

И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в её словах. Она не знает кинотеатра "Россия". И телефон у неё только из шести цифр. И затемнение...

- Ты не ошибаешься?- спросил я. - Нет,- сказала Нина.

Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела ещё тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?

- Послушайте,- сказал я спокойно. Не вешать же трубку.- Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете? - Нет,- сказала Нина. - Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час... Ну как вам объяснить? - Ладно,- сказала Нина покорно.- Я тоже знаю, что вы не привезёте курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает. - Почему? - Во Франции немцы. - Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас. - Как так? Кто их пускает? - А почему не пускать? - Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто вредитель или шпион? - Нет, я работаю в СЭВе, в Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми. - Вот и опять врёте! В Венгрии фашисты. - Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия - социалистическая республика. - Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А всё-таки вы всё выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте, что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так грубо с вами разговаривала. Я просто не поняла.

Я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как я сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И ещё узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал:- Мы победим фашистов 9 мая 1945 года. - Не может быть! Очень долго ждать. - Слушай, Нина, и не перебивай. Берлин мы возьмём второго мая. Даже будет такая медаль - "За взятие Берлина". А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут...

Я рассказывал это не Нине, я рассказывал это себе. И послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь её доверия, когда сказал, что Сталин умрёт. Но потом вернул её веру, поведав о Юрии Гагарине и о Новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клёш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придётся жить на одну её карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться, потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решётку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать то, что полагала хорошей сказкой:

- Ты знаешь Петровку? - Знаю,- сказала Нина.- А её не переименуют? - Нет. Так вот...

Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, накрытый решёткой. И если это октябрь 42 года, середина месяца, то в подвале, вернее всего, лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял.

- Какой ужас,- сказала Нина.- Я бы этого не пережила. Надо сейчас же её отыскать. Сделайте это.

Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся - мы были вне времени, ближе к её сорок второму году.

- Я не могу найти карточку,- сказал я.- Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты.

И в этот момент нас разъединили. Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал: - Это 143-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе. - Вы ошиблись номером,- сказал я  - Извините,- сказал голос равнодушно.

И были короткие гудки. Я сразу же набрал номер Нины. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получалась в общем чепуха...

-Да,- сказал голос Нины. Другой Нины. - Это вы?- спросил я - А, это ты,Вадим? Что тебе не спится? - Извини,- сказал я.- Мне другая Нина нужна. - Что?

Я повесил трубку и снова набрал номер. - Ты с ума сошёл?- спросила Нина.- Ты пил? - Извини,- сказал я и снова бросил трубку. Теперь всё было бесполезно. Звонок из Орджоникидзе всё вернул на свои места. А какой у неё настоящий телефон? Арбат-три, нет, Арбат-один-тридцать два-тридцать... Нет, сорок...

Взрослая Нина позвонила мне сама. - Я весь вечер просидела дома,- сказала она.- Думала ты позвонишь, объяснишь, почему ты так себя вёл вчера. Но ты, видно, совсем сошёл с ума. - Наверно,- согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной. - Какая ещё другая Нина?- спросила она.- Это образ? Ты хочешь заявить, что хотел бы видеть меня иной? - Спокойной ночи, Ниночка,- сказал я.- Завтра всё объясню.

...Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к "Ниве". Книги были не пыльными, но пахли старой, тёплой пылью. Наконец, я отыскал телефонную книгу за 1950 год. Книга распухла от вложенных в неё записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрёпаны и замусолены. Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог её забыть,- если бы не разговор с Ниной, так бы и не вспомнил о её существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьёвщику на верную смерть.

Четыре первые цифры известны. Г-1-32... И ещё я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15\25. Никаких шансов найти тот телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничего не поняла, улыбнулась только, проходя мимо, и сказала:- Ты всегда так. Начнёшь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец.

Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашёл этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К.Г. Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моём месте, делали бы то же самое. И я поехал на Арбат. Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жили ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с её помощью я узнал всё, что требовалось, через адресный стол. Уже стемнело. По новому району, среди одинаковых панельных башен гуляла позёмка. В стандартном двух-этажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести её, как обещал, хоть и с тридцатилетним опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил её. В квартире никого не было. И потому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что люди здесь не живут. Уехали. Я хотел уже было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом.

- Скажите, Фролова Нина Сергеевна - ваша соседка? Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно:- Они уехали. - Куда? - Месяц, как уехали на Север. До весны не вернутся. И Нина Сергеевна, и муж её.

Я извинился и стал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живёт не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения. И тут дверь сзади снова отворилась.

-Погодите,- сказал тот же парень.- Мать что-то хочет сказать.

Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат. - А вы кем ей будете? - Так просто,- сказал я.- Знакомый. - Не Вадим Николаевич? - Вадим Николаевич. - Ну вот,- обрадовалась женщина,- чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверно, ребята сорвали. Месяц уже прошёл. Она сказала, что вы в декабре придёте. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как...

Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас ей открою какую-то тайну, расскажу о неудачной любви. Наверно, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей:"Просто знакомый". Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

"Дорогой Вадим Николаевич! Я, конечно, знаю, что вы не придёте. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать..."