«Нет имени страшнее моего»

Дзержинский, присвоив себе право казнить и миловать, создал систему полной несправедливости 

Леонид Млечин <small class="_2AcGa">журналист, историк</small>

Уже в роли председателя ВЧК, наводившей страх на всю Россию, Феликс Дзержинский писал сестре: «Для многих нет имени страшнее моего. И я чувствую, что ты не можешь примириться с мыслью, что я — это я, и не можешь меня понять, зная меня в прошлом… Ты видишь лишь то, что доходит до тебя, быть может, в сгущенных красках. Ты свидетель и жертва молоха войны, а теперь разрухи. Из-под твоих ног ускользает почва, на которой ты жила. Я же — вечный скиталец — нахожусь в гуще перемен и создания новой жизни. Ты обращаешься своей мыслью и душой к прошлому. Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания». Пытался объяснить сестре, почему он стал таким жестоким. А она помнила его идеалистом и романтиком, ненавидевшим жандармов, провокаторов, пытки, тюрьмы, смертную казнь...

«Сегодня кто-нибудь будет повешен» 

Фото: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images

Я был в доме неподалеку от Минска, где вырос будущий председатель ВЧК. Хороший дом, красивое место. На старых фотографиях милый юноша с тонкими чертами лица, натура открытая и благородная. Из хорошей дворянской семьи. Учился в гимназии, но бросил. Работу искать не стал, вступил в социал-демократический кружок, потом в партию. До 1917 года ничем, кроме революционной деятельности, не занимался. Шесть лет провел на каторге, пять — в ссылке. Жандармы предлагали ему свободу в обмен на сотрудничество. Отказывался. Готов был к худшему. Явно не отрекся бы от своей веры и перед эшафотом.

«В ночной тиши я отчетливо слышу, как пилят, обтесывают доски», — записывал он в дневнике 7 мая 1908 года. «Это готовят виселицу, — мелькает в голове. Я ложусь, натягиваю одеяло на голову. Это уже не помогает. Сегодня кто-нибудь будет повешен. Он знает об этом. К нему приходят, набрасываются на него, вяжут, затыкают ему рот, чтобы не кричал. А может быть, он не сопротивляется, позволяет связать себе руки и надеть рубаху смерти. И ведут его и смотрят, как его хватает палач, смотрят на его предсмертные судороги и, может быть, циническими словами провожают его, когда зарывают труп, как зарывают падаль».

Он полагал, что нет оснований быть снисходительным к тем, кто держал его на каторге. В борьбе не на жизнь, а на смерть не считал себя связанным нормами морали.

Говорил, что для революционера не существует объективной честности: революция исключает всякий объективизм. То, что в одних условиях считается честным, — нечестно в других, а для революционеров вообще честно только то, что ведет к цели.

Он не был патологическим садистом, каким его изображают, не получал удовольствия от уничтожения врагов, но считал это необходимым. 

Отменили все законы 

Через 10 дней после октябрьского переворота в «Известиях ЦИК» появилась статья «Террор и гражданская война». В ней говорилось: «Странны, если не сказать более, требования о прекращении террора, о восстановлении гражданских свобод». Это была принципиальная позиция советской власти: переустройство жизни требует террора и бесправия. Дзержинскому поручили создать и возглавить Всероссийскую чрезвычайную комиссию при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

Феликс Эдмундович обратился в Совнарком: 

«Не имея собственной автомобильной базы, комиссия наша не в состоянии справиться хоть сколько-нибудь удовлетворительно с возложенной на нас задачей борьбы с контрреволюцией, саботажем и мародерством... Предоставьте нам право реквизиции автомобилей, бензина, смазочного масла и других автомобильных принадлежностей». Он просил не выделить ассигнования на покупку или аренду автомобилей, а разрешить реквизировать, то есть отбирать машины.

21 февраля 1918 года Совнарком утвердил декрет «Социалистическое отечество в опасности!». Он грозил расстрелом как внесудебной мерой наказания «неприятельским агентам, германским шпионам, контрреволюционным агитаторам, спекулянтам, громилам, хулиганам».  

Важно отметить эту формулировку:

внесудебная мера наказания! Большевики отменили все законы. Взялись сами осуществлять правосудие. Принцип: политическая целесообразность важнее норм права.

Главный постулат кадровой политики: отсутствие сомнений в правоте руководства. Дзержинский сразу определил, кто ему нужен: «Если приходится выбирать между, безусловно, нашим человеком, но не особенно способным, и не совсем нашим, но очень способным, у нас, в ЧК, необходимо оставить первого».

Он объяснил, как проверять аппарат: 

«Надо составить список вопросов, которые должны быть выяснены. Среди них должны быть: 

1. Среда и лица, среди которых живет и с которыми связан сотрудник.
2. Семья.
3. Болтливость сотрудника, выпивает ли, и если да, то с кем.
4. Берет ли на дом дела и документы.
5. Как хранятся они здесь.
6. Спаянность и близкая жизнь сотрудников вне работы.
7. Где живут: в общежитии или отдельно.
8. Падок ли к бабам, или падка ли к мужчинам. 
9. Интеллигент или рабочий.
10. Кого (из личной жизни) знает из враждебно к нам настроенных.
11. Родственники — враги наши, члены чужой партии.
12. Ходят ли в увеселительные места.
13. Кого из врагов Советской власти изобличил сам, помимо даваемых ему дел». 

Фото: Universal History Archive / Universal Images Group via Getty Images

Мятеж в Москве 

Его ведомство проморгало настоящий мятеж, когда в Москве в июле 1918 года левые эсеры убили германского посла фон Мирбаха и подняли восстание. Об убийстве посла Дзержинский узнал от Ленина. Поехал в подчиненный ему кавалерийский отряд в Большом Трехсвятительском переулке. Отрядом командовал эсер Дмитрий Попов. В его штабе и собрались члены ЦК партии эсеров.

Дзержинский им сказал: «За голову Мирбаха ответит своей головой весь ваш ЦК».

Член ЦК партии левых эсеров Владимир Карелин, недавний нарком имуществ (ушел в отставку в знак протеста против Брестского мира), предложил разоружить охрану Дзержинского. Она не стала сопротивляться. Председателя ВЧК арестовали. 

Подчиненные Дзержинского не знали, что делать. В критической ситуации растерялись. 

Ликвидацию мятежа взял на себя нарком по военным и морским делам Троцкий. Он вызвал из-под Москвы два латышских полка, верных большевикам, подтянул броневики и приказал обстрелять штаб Попова из артиллерийских орудий. К вечеру мятеж был подавлен. Дзержинского освободили.

Не получилось у председателя ВЧК и подавить отряды вождя анархистов Нестора Махно. Противостоять на поле боя вооруженному и умелому противнику — не то что руководить арестами безоружных людей.

26 июня 1920 года председатель ВЧК отчитывался перед Лениным из Харькова: «Дорогой Владимир Ильич! Спешу ответить, что я не на даче, но усиленно лечусь водолечением. Врачи нашли только нервное переутомление, а все остальное в полном порядке, в том числе и легкие. С Махно мне не везет. С ним можно было скоро расправиться, имея конницу. У меня ее не было. Только теперь удается мне сколотить полк из эскадронов, которые удалось выклянчить. Надеюсь через неделю пустить этот полк в действие».

Расстрельно-вешательная статистика

Масштабы террора в Гражданскую войну трудно установить. Своими подвигами все хвастались, но расстрельно-вешательной статистики не вели. Разница между тем, что творилось при белых и при красных, в масштабе террора и в отношении к нему.

Белый террор был, скорее, самодеятельностью отдельных военачальников. Советская власть декларировала уничтожение врагов как государственную политику.

Дзержинский быстро привык к тому, что вправе лишать людей жизни. 2 августа 1921 года, уже после Гражданской войны, Феликс Эдмундович приказал начальнику Всеукраинской ЧК Василию Манцеву:

«Ввиду интервенционистских подготовлений Антанты необходимо арестованных петлюровцев-заговорщиков возможно скорее и больше уничтожить. Надо их расстрелять. Процессами не стоит увлекаться. Время уйдет, и они будут для контрреволюции спасены.

Поднимутся разговоры об амнистии и так далее. Прошу Вас вопрос этот решить до Вашего отпуска».

Иначе говоря, приказал казнить без суда и следствия. А ведь понимал, что этих людей амнистируют и выпустят на свободу... Феликс Эдмундович твердо был уверен, что уж он-то, прошедший через тюрьмы и ссылки, справедлив и зря никого не накажет. И, наверное, не думал о том, что, присвоив себе право казнить и миловать и позволив своим подчиненным выносить смертные приговоры, он создал систему полной несправедливости.

«Мы» и «вы»

Гражданская война завершилась. Выполняя указания высшей власти и делая себя нужным, ведомство госбезопасности брало под контроль все стороны жизни страны.

21 апреля 1921 года Дзержинский отправил в ЦК протест против ходатайства наркомата просвещения, который просил позволить выезд за границу отдельным деятелям культуры и театрам.

Феликс Дзержинский, Швейцария, 1910 год. Фото: ТАСС

3 апреля 1801 года император Александр I разрешил свободный выезд за границу. Большевики вновь запретили людям свободно уезжать из страны и возвращаться домой — пересечение границы только с разрешения органов госбезопасности. 6 июня 1920 года наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о заграничных паспортах, которая фактически действовала до 1991 года. На выезд требовалось разрешение чекистов.

Характерна уверенность государственного аппарата в том, что если советскому человеку позволить выехать на Запад, то он там обязательно останется! А если начнет рассказывать о советской власти, то обязательно самое дурное.

Иначе говоря, с самого начала вожди социалистического государства сознавали, что их подданные готовы при первой же возможности бросить все и бежать? И что советский человек знает им цену, ненавидит и презирает их самих и их политику? Поэтому все десятилетия советской власти государство тщательно изолировалось от внешнего мира: никого не впускать и никого не выпускать. 

Ректор Московского университета биолог Михаил Новиков обратился к заместителю наркома просвещения Михаилу Покровскому: почему одного за другим арестовывают преподавателей, чего в истории России никогда не происходило?

— Вы как биолог должны знать, сколько крови и грязи бывает при рождении человека. А мы рождаем целый мир, — последовал хладнокровный ответ.

Новиков отказался от поста ректора МГУ. 1 февраля 1922 года университет прекратил занятия. 

Профессора составили петицию в Совнарком: 

«После разрушения средней школы теперь гибнет и высшая, почти лишенная материальных средств и отрезанная от мировой науки. Провинциальные университеты, десятки лет служившие с честью народу и науке, закрываются или превращаются в средние школы. Огонек науки едва теплится в столичных университетах… Надо решиться на одно из двух: или высшие учебные заведения закрыть, или прямо и решительно покончить с бывшим до сих пор отношением к высшей школе и преподавателям». 

Скандал! Делегацию профессоров принял заместитель Ленина Александр  Цюрупа. Обещал им академические (то есть высшей категории) пайки. Пригласил на заседание Совета народных комиссаров, чтобы найти общий язык. От имени университетских преподавателей речь держал декан физико-математического факультета профессор Всеволод Стратонов. Он закончил описание положения высшей школы словами:

— Мы вам об этом говорим прямо и серьезно.

Его слова разгневили Дзержинского:

— Значит, вы различаете — «мы» и «вы»? Значит, вы противопоставляете себя рабоче-крестьянской власти? Я знаю, что профессура бастовала по указанию из Парижа. Вас нарочно заставили забастовать, чтобы помешать советской власти…

Профессор Стратонов хладнокровно ответил Дзержинскому, что никаких указаний из Парижа они не получали, и уж самому Феликсу Эдмундовичу это должно быть прекрасно известно. И добавил:

— Нарком внутренних дел обрушился на меня за якобы сделанное противопоставление «мы» и «вы». Но иначе я выразиться не мог. Если бы, обращаясь к членам Совнаркома, я бы сказал «мы», можно было бы подумать, будто мы подозреваем членов правительства в желании стать профессорами, тогда как эта карьера едва ли их соблазняет. Или можно было подумать, что мы мечтаем стать членами Совнаркома, тогда как мы слишком скромны, чтобы мечтать о такой карьере…

В зале раздался смех.

Полицейский быт

В 1922 году, побывав у Ленина в Горках, Дзержинский приказал методично собирать сведения о наиболее заметных представителях интеллигенции — от писателей и врачей до инженеров и агрономов. Всю информацию он распорядился сосредоточить в «отделе по интеллигенции»: 

«На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами... Сведения должны проверяться с разных сторон так, чтобы наше заключение было безошибочно и бесповоротно, чего до сих пор не было из-за спешности и односторонности освещения».

Похороны Ленина. Фото: РИА Новости

В июне 1922 года политбюро образовало несколько комиссий, которые должны были составить списки тех, кого следовало выслать за границу. В июле все предложения были сведены в общий список. «Ненужную и нежелательную» интеллигенцию стали выгонять из страны.

Председатель Всероссийского союза журналистов Михаил Осоргин был арестован после того, как он вошел во Всероссийский комитет помощи голодающим Поволжья. Следователь задал ему обычный в те годы вопрос: 

— Как вы относитесь к советской власти?

— С удивлением, — ответил Осоргин, — буря выродилась в привычный полицейский быт.

В 1924 году местные органы госбезопасности получили указание: 

«ОГПУ предлагает всем губотделам строго руководствоваться следующим:

1. Не допускать к публичному исполнению как на эстраде, так и в клубах «новых эксцентрических», как они обычно именуются, танцев — фокстрот, шимми, тустеп и проч.
2. Равным образом означенные танцы не допускать на танцевальных вечерах в клубных и др. зрелищных предприятиях. 
3. Не допускать названных танцев в опереттах и др. сценических произведениях».

Сталин против

В большой политике Феликс Эдмундович не преуспел. Он так и не стал членом политбюро, остался кандидатом. Менее авторитетные в партии люди обошли его на карьерной лестнице. Ленин не особо жаловал Дзержинского и не выдвигал в первый ряд.

В юности врач предупредил Феликса, что через три года он умрет от туберкулеза. В последние годы жизни его постоянно наблюдали врачи. Вместе со своим заместителем Вячеславом Менжинским, тоже человеком больным, они ездили на курорты в Крым, в Кисловодск. Но роковым для него оказался не туберкулез, а сердечная недостаточность.

Феликсу Эдмундовичу стало плохо на пленуме ЦК 20 июля 1926 года, где он выступал, как всегда, страстно. Вернувшись домой, Дзержинский потерял сознание и упал. Вызвали врача. Тот сделал укол камфары. Но это уже не помогло. Создатель ведомства госбезопасности умер от приступа, как тогда говорили, грудной жабы (стенокардия). Ему не было и 49 лет. 

Через 6 лет после смерти Феликса Эдмундовича, в ноябре 1932 года, новый глава чекистов Менжинский предложил учредить к 15-й годовщине органов госбезопасности орден Дзержинского. Сталин написал на бумаге: «Против». А еще через пять лет, 2 июня 1937 года, когда начались аресты высшего командного состава Красной армии, на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны вождь потряс слушателей неожиданным открытием: 

— Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.

феликс Дзержинский и Иосиф Сталин. Фото: РИА Новости

Зал с изумлением слушал Сталина.

Если бы Феликс Эдмундович еще пожил, создателя ведомства госбезопасности тоже бы расстреляли — его собственные ученики?