О лицемерии социалистов после Второй мировой войны

В послевоенной Европе коммунисты эксплуатировали тенденции, к возникновению которых не имели отношения. Электорат сдвинулся резко влево отчасти в результате реакции на нацистов, которые почитались крайне правыми, а отчасти потому, что с левыми связывалась надежда на реформы, которых желали многие европейцы. Принесенная войной разруха усиливала стремление к немедленной перестройке общества таким образом, чтобы с помощью структурных изменений и перераспределения дохода если не ликвидировать бедность, то хотя бы уменьшить ее. К концу войны Советы воспринимались как сила абсолютного добра: в конце концов, они потеряли многие миллионы своих соотечественников в боях с «германским фашизмом» и пытались «научными» методами решать те же самые материальные проблемы, которые стояли перед западноевропейцами. Таких взглядов придерживались не только левые радикалы, но и такие «демократические социалисты», как Пьетро Ненни и Анайрин Беван, который в годы «холодной войны» постепенно стал сторонником американцев.

Признание этих фактов послевоенной истории не означает их оправдания. Необходимым условием такой снисходительности к коммунистам и их советским хозяевам было забвение того, что в 1945 году было совсем недавним мрачным прошлым. Сторонники Советов с готовностью забывали о том, как итальянские и французские коммунисты служили нацистам с конца 1939 года до весны 1941 года, когда Гитлер и Сталин еще были союзниками, предпочитали не помнить о предательстве Мориса Тореза, впоследствии главы «антифашистской» Коммунистической партии Франции, который, дезертировав из французской армии, предложил свою помощь гитлеровцам после падения Франции 26 июня 1940 года, и старались ничего не знать о массовых казнях «классовых врагов» в Советском Союзе. Сомнительно, что в 1945 году просоветски настроенные европейцы знали о советском ГУЛАГе меньше, чем о нацистских концентрационных лагерях, хотя левая французская пресса, включая Le Monde, набрасывалась (как и в наши дни) на всякого, кто упоминал об этом факте, с обвинениями в нежелании бороться с фашистской угрозой. Если бывший итальянский коммунист Лючио Коллетти прав в том, что «существовала ложь [bugia], именовавшаяся Советским Союзом», то множество его соотечественников, в том числе и не являвшихся членами компартии, охотно ее заглатывали. Почему они так поступали, это другой вопрос, но обращаться к нему стоит лишь после того, как мы признаем, что в Западной Европе и коммунисты и некоммунисты питали сходные надежды на Советский Союз и что стремление не замечать жестокости и вероломства Советов и коммунистов было присуще не одним лишь членам компартий.

Столь же важным для коммунистических интеллектуалов был взгляд на партию как на связующее звено между ними и движением сопротивления фашизму в период Второй мировой войны. Хотя роль коммунистов в этой борьбе была по меньшей мере двусмысленной, к концу войны они сумели представить себя в качестве наиболее последовательных и отважных résistants. (Их утверждение, что во Франции семьдесят тысяч коммунистов были расстреляны немцами, так и осталось недоказанным.) Но и достижения в борьбе с врагом послевоенных восхвалителей Сопротивления, ставших коммунистами, тоже были сомнительны. Так, участие Сартра и Бовуар в Сопротивлении ограничивалось участием в коммунистических антифашистских ритуалах и в наклеивании ярлыков «коллаборационист» на своих личных врагов. То, что они действительно делали в период немецкой оккупации, значило куда меньше, чем то, как они преподносили свое сопротивление, а также чем те права, которые из этого проистекали. Иллюстрацией этого ритуала переоценки прошлого могут служить протесты и навешивание ярлыков, в которых активно участвовали Сартр и другие сторонники партии, когда некоторые участники Сопротивления, которых занесло в Россию, стали утверждать, что Сталин бросает людей в концентрационные лагеря, ничем не отличающиеся от нацистских. Среди нефранцузов, публично засвидетельствовавших эту практику, были невозвращенец Виктор Кравченко, советский инженер и хозяйственник, и бывшая коммунистка Маргарет Бубер-Нойман, которая, спасаясь от нацистов, бежала с мужем в Россию, где ее муж был расстрелян, а сама она угодила в лагерь. Приверженцы коммунистической версии Сопротивления спешили заклеймить каждого, кто заговаривал о советских лагерях, как патологического лжеца, агента американского капитализма и «арьергард нацистского врага». Когда в 1947 году появилась во французском переводе автобиография Кравченко «Я выбираю свободу», для французских коммунистов и их compagnons de route одной из задач в борьбе с нацизмом стало то, чтобы эта книга не попала в библиотеки. Lettres Françaises и L’Humanite сообщали своим читателям, что Кравченко и его злонамеренные сторонники хотят затопить своих соотечественников потоком «нацистской пропаганды».

Пол Готфрид. Странная смерть марксизма.

Найдено здесь: https://vk.com/astankevichyus?w=wall-73250085_131507