Бунташное десятилетие

В российской истории XVII век принято называть «бунташным веком». После смерти царя-тирана, выплыли наружу старые обиды, нерешенные проблемы, скрытые амбиции, проблемы роста и усиление крепостничества. Эпоху правления Никиты Хрущева можно по аналогии назвать «бунташным десятилетием».

Причины происходящего уходят, как в эпоху правления Сталина, так и связаны с политикой новой власти. Новые власти на словах разоблачили Сталина и Берию, но продолжали аресты людей за крамольные речи, новые власти провозгласили возврат к «ленинскому» коммунизму, но не стали отказываться от своих привилегий. Освободили людей от приписки к заводам и колхозам, но подняли цены на продукты. Все эти меры напоминали во многом политику «царя-освободителя» Александра, призванную реформировать отсталое феодальное хозяйство, не затрагивая интересы правящего класса. Впрочем, это справедливо для любой эпохи реформ.

Эта переходная эпоха до сих пор в полной мере не осмыслена. Более того, это справедливо для истории СССР вообще. Одной из фундаментальных попыток разобраться, хотя бы в постсталинской эпохе, сделал Владимир Александрович Козлов, историк, автор книги «Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе». Книга содержит, как огромное количество фактов, так и анализа. Потому, мы в нашей статье будем неоднократно приводить оттуда интересные и красноречивые отрывки.

Всё началось с двух больших проблем, которые создал сталинский режим: ГУЛАГа и депортированных народов. Восстания в ГУЛАГе происходили еще в 40-е годы. Они имели форму, как вооруженных побегов, так и волынок (нечто вроде лагерных забастовок), массовых отказов работать. Но со смертью Сталина, они участились, перешли на новый уровень. На первый взгляд, относить подобные явления нужно к «криминалу», а не проявлениям социальной и политической борьбы. Однако, в государстве, где централизованная система тюрем и лагерей играла важную экономическую и политическую роль, борьба заключенных начинает приобретать иной смысл. Как отмечал Козлов:

Заключенные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что Гулаг при Сталине стал настолько большим и настолько перегруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил нашей социально-экономической формации, а отсюда имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью». [1]

Организаторами подобных выступлений становились наиболее сплоченные группы заключенных, как правило, землячества или политические объединения. Бывшие члены повстанческих организаций ОУН, УПА с Украины, «Лесные братья» из Прибалтики, поволжские немцы, чеченцы, жители Средней Азии, бывшие сотрудники силовых ведомств, заподозренные в предательстве и шпионаже. Подобные группы находились в сложных отношениях с администрацией лагерей: с одной стороны они претендовали или играли роль паразитической тюремной элиты, которая проявляла показную враждебность власти, но в то же время являлась чем-то вроде правящего сословия среди заключенных. Долгое время роль «блатных» играли неполитические заключенные, воры, с иронией называемые «друзья народа». Но в 40-е годы им конкуренцию начали составлять заключенные, организованные по политическому и национальному признаку, которых сталинское правосудие отправляло в ГУЛАГ во время войны в промышленных масштабах. Представителей паразитической прослойки оказалось слишком много, а ресурсов слишком мало. Это привело к масштабной войне между «блатными», которая получила название «сучья война». Формальной причиной конфликта были разногласия между «ворами» и «суками» (заключенными, которые пошли на сотрудничество с властью во время войны, сражались в рядах РККА). Этот конфликт окончательно добил сложившуюся в ГУЛАГе систему контроля над заключенными. Сталинские лагеря перестали быть контролируемыми. Иначе говоря, система рухнула под своей же тяжестью, превысив лимит заключенных. И самое важное, лимит пассионарных заключенных. Со смертью Сталина их агрессия переключилась на «начальников» и «вертухаев». Многие чувствовали витавшие в воздухе перемены, надеялись на амнистию, пересмотр своих дел. ГУЛАГ, как и вся тогдашняя страна, ждал свободы.

Важно, что в протестах заключенных после смерти Сталина смогли объединиться, хотя бы на короткое время, в общем-то, враждебные друг другу силы — от «упертых» украинских националистов до блатных. Описывая публичные похороны убитых охраной заключенных Речлага, М.Д. Байтайский писал: «Смерть невинных спаяла в одном порыве всех — русских и немцев, евреев и полицаев, бывших бандеровцев и бывших советских солдат». Подобные эмоциональные вспышки не означали, разумеется, действительного единомыслия и единодушия в действиях заключенных. Различные группировки и социальные типы демонстрировали разные модели поведения — от жесткой конфронтации до готовности к компромиссам и верноподданнических заявлений о советской конституции. Но тот факт, что протестные действия разнонаправленных сил, сформировавшихся в лагерях и колониях к началу 1950-х гг. и тащивших за собой в общем-то аморфную гулаговскую массу, били все же в одну точку, косвенно свидетельствует о том, что конфликты были результатом эволюции всего гулаговского социума после войны. Группировки совпали в своем отношении к самому институту принудительного труда, а в средеполитических заключенных — и в отношении к политическим репрессиям как таковым.[1]

Но главную роль в массовой амнистии сыграли легальные забастовки в лагерях в 53-56 году. В них приняли участие разнородные организованные группы, как блатные, так и политические. Сам протест был организован своеобразно: были легальные комитеты, состоящие из разнообразных заключенных, которые выдвигали официальные требования и вели переговоры с властями. И были законспирированные ядра, где принимались главные решения, и откуда этот протест направлялся. Они были более сплочены и однородны по составу. Что важно, члены конспиративного центра не афишировали своих идей, соблюдали лагерные правила, не нарушали местных порядков. Иногда это были единственные лидеры, как учитель Павлишен, осужденный за измену Родине, или польский полковник Кендзеровский. Иногда группы, например литовские или украинские националисты. Последние примечательны тем, что в Степлаге организовали разветвленную подпольную сеть, похожую на ту, что действовала в 40-е в Украине. В неё кроме украинцев, входили так же чеченцы и уголовники. У них была даже боевая организация. Впрочем, нам известны эти организаторы благодаря тому, что они были раскрыты властями, благодаря казенным документам того времени. Не исключено, что роль этих конспиративных центров была значительно преувеличена самими следователями.

Правящий класс со своей стороны тоже пошел на уступки. По сути, уже после смерти Сталина, ни у кого из лидеров противоборствующих группировок власти не было желания закручивать гайки. С вопросом тянули лишь для того, чтобы именно себя представить освободителем народа. Одержи победу в борьбе Берия или Маленков, они бы сделали то же самое, что сделал Хрущев. Произошла массовая амнистия заключенных. Огромное количество бывших заключенных пополнило города СССР. И… борьба против власти продолжилась на улицах городов.

Массовый «выброс» в общество людей с лагерным опытом максимально усилил процесс люмпенизации определенных групп населения СССР. Маргинальные элементы (в узком смысле этого слова) — безработные, тунеядцы, мелкие базарные торговцы, хулиганы станут непременными участниками практически всех известных нам крупных беспорядков хрущевского времени. Их криминально организованная часть — блатные, неразличимые в толпе, растворявшие в общей сутолоке погрома, всегда играли в беспорядках свою отдельную тему и стремились к реализации целей, часто далеких от целей остальной толпы. В абсолютном большинстве случаев блатные не были главной движущей силой крупных волнений, хотя иногда и придавали им очевидный уголовный оттенок, делали жестокими и агрессивными, провоцировали участников на прямое столкновение с властями (нападения на отделения милиции и т.п.). Зато во множестве мелких групповых конфликтов и столкновений с властями именно эти «самоорганизованные полууголовники» были зачинщиками и лидерами.[1]

География их была обширна: Молотов (Пермь), Херсон, Новороссийск, Лудза и Клайпеда. Что показательно, что милиция рапортуя о бунте в Клайпеде не нашла лучшего определения для произошедшего, как лагерное слово «волынка». Власть в эпоху Сталина отвыкла от акций массового неповиновения и не могла адекватно выразить словами эту новую эпоху.

Но причиной «хулиганизации» городов были не только вчерашние уголовники, но и молодежь. Причиной этого была безработица и отсутствие внятных программ для вовлечения молодых людей в социальную жизнь. Молодежь, особенно из рабочей среды, была предоставлена сама себе. В синтезе с мощным потенциалом самоорганизации, эти факторы превращали многие города СССР в бочку пороха. «Хулиганские бунты» прошли по всей стране от Ленинграда до Новороссийска, от побережья Прибалтики до степей Казахстана.

Хулиганство было естественной прерогативой молодого и зрелого возраста. Вообще «крайне высокая преступность среди молодежи» существенно влияла на социальную конфликтность населения страны в целом. Молодые люди составляли почти половину всех привлеченных в 1956 г. к уголовной ответственности, а в Казахстане, Армении, Грузии и Белоруссии их доля была даже выше 5. Повышенную криминализацию молодежи МВД СССР напрямую связывало с социальным явлением, существование которого официальная пропаганда полностью отрицала - с безработицей. По неполным данным, только в Московской области насчитывалось около 20 тыс. человек в возрасте до 25 лет, не занятых учебой или работой, в том числе свыше 8 тыс. выпускников средних школ. Во многих крупных городах и промышленных центрах страны руководители предприятий отказывали молодежи в приеме на работу.

Особые затруднения при трудоустройстве испытывали молодые люди в возрасте до 19 лет (мужчины). Их, как правило, старались вообще на работу не брать, поскольку администрация предприятий не хотела тратить деньги и время на подготовку работников, которые через год-другой все равно должны были уйти на службу в армию. Десятки тысяч молодых людей, только что покинувших школу, находились вне зоны действия каких-либо социальных институтов (кроме милиции), накапливали опыт асоциальных действий и конфликтного поведения. [1]

Еще одним дестабилизирующим фактором были люди, которые были депортированы по приказу Сталина в Среднюю Азию. Самыми активными среди них оказались вайнахи: чеченцы и ингуши.

В конечном счете, тайная полиция преуспела в деле административного попечения о «беспокойных» вайнахах не больше органов МВД. В 1952 г., когда сваливать ответственность было уже не на кого, 9-е Управление МГБ СССР подготовило обширный документ — «Справка на спецпереселенцев по контингентам». Фактически он объявил чеченцев и ингушей неисправимыми. Оказывается, на заботу партии и правительства (ссуды, приусадебные участки, семенной фонд, окончательный расчет за принятые от них при переселении скот и зерно, освобождение в 1945-1946 гг. от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов и уплаты налогов) вайнахи ответили черной неблагодарностью. Они «выражали недовольство переселением, а наиболее враждебная часть из них в местах поселений начала восстанавливать антисоветские связи для перехода к борьбе с советской властью. Вместо трудовой деятельности они устраивали массовые беспорядки, драки с местным населением, занимались бандитизмом и хищением колхозного имущества». После длинного списка прегрешений чеченцев и ингушей следовало фактическое признание 9-го Управления МГБ в собственном бессилии: «В борьбе с уголовными проявлениями среди чеченцев и ингушей встречаются серьезные трудности, обуславливаемые пережитками родового и «тейпового» характера и религиозным панисламистским фанатизмом, что создало между ними сильную круговую поруку, подкуп и провокацию. Все это крайне затрудняет проведение документации как по совершенным, а также и готовящимся преступлениям»[1] .

Казахстан стал постоянной головной болью компетентных органов, стычки на национальной основе превратились в обыденность. Но местные жители не всегда оказывались враждебны спецпереселенцам. В погроме богачей Сагадаевых (1960), которые были ингушами, участвовали как ингуши, так и местные жители. Общая классовая ненависть объединила жителей поселка.

Власть, хоть и действовала в отношении восставших репрессивно, сделала для себя выводы, приняла меры (зачастую полумеры) для профилактики будущих беспорядков, для решения тех или иных проблем населения, которые вели к взрыву возмущения. Но меры эти приводили к новому недовольству. Так, возвращение депортированных вайнахов на родину, вызвало новую цепочку бунтов и столкновений. Люди, которые вернулись после ссылки, застали в своих домах других людей, которые заселились туда после депортации. Это приводило к росту напряженности. Но взрыв произошел в городе, где традиционно местных жителей было не так много, в городе Грозный (1958). Все началось, как типичный черносотенный погром, только с портретами Ленина и Сталина вместо икон, а в роли евреев выступили недавно вернувшиеся ингуши и чеченцы. Но по мере разрастания конфликта, гнев восставших был направлен против правителей. После нескольких попыток был взят штурмом и разгромлен местный обком. В город были введены войска.

В списке пострадавших очень мало людей с чеченскими фамилиями — лишнее доказательство того, что волнения, начавшиеся под античеченскими лозунгами, явно переросли рамки этнического погрома и превратились в бунт против власти. Отсюда и вывод МВД о том, что беспорядки в Грозном «по своему характеру являлись антисоветским выступлением»[1]

Попытка властей решить проблему занятости молодежи, отправляя молодых людей на масштабные стройки и освоение целины, но, не заботясь о снабжении всем необходимым, приводило к «целинным восстаниям», самым крупным из которых было восстание в Темиртау (1958).

Местное начальство не только не хотело или не умело улучшить положение дел на производстве и в быту, но отказывалось даже выслушивать претензии. Обычно жалобщиков грубо выгоняли из кабинетов, а у некоторых руководителей в приемных рядом с обычными секретаршами сидели еще и дружинники, которые просто не пускали рабочих на прием1. Фактически в Темиртау была полностью отключена необходимая для поддержания стабильности и жизнеспособности советского бюрократического государства система обратной связи с населением - отсутствие реакции начальства на жалобу закрывало для людей последнюю легальную возможность изменить положение к лучшему. [1]

Но что было общего у всех этих разнородных бунтов? А то, что вышеуказанные группы (хулиганы, депортированные, молодежь, бывшие заключенные) являлись всего лишь катализаторами конфликта, авангардом восстания, но массу недовольных составляли обычные советские граждане. Истинными причинами конфликтов были милицейский беспредел, общая нищета масс на фоне благополучных начальников и бюрократов, как их называли «толстопузых», несправедливая, а зачастую и плохо работающая система распределения продуктов. Иначе говоря, пресловутое классовое неравенство, которое бичевала официальная советская пропаганда в капиталистических странах. "У нас хорошо живется лишь Юрке Гагарину да Маньке буфетчице" — так говорили восставшие в Новочеркасске.

Но гнев бунтовщиков в СССР зачастую не был направлен против системы, как таковой. Они объявляли своими врагами тех, с кем сталкивались непосредственно, с исполнителями воли правящего класса в лице милиционеров и дружинников.

В попытках местных властей уговорить бунтовщиков был один примечательный эпизод. Заместитель начальника милиции, выступая перед толпой, «рекомендовался представителем горкома партии», скрывал свою принадлежность к милиции, что впоследствии было оценено как нерешительность. За этим малозначительным, на первый взгляд фактом, стоит в действительности, инстинктивное понимание мудрым милиционером Клягиным избирательной агрессивности в действиях участников беспорядков. Он понадеялся на бОльшую легитимность партийной власти, осознавая, что милиция из «зоны послушания» уже выпала, и принадлежность к ней лишает говорящего всяких шансов докричаться до разума бунтовщиков. [1]

Власти обычно действовали по одной схеме: попытка договориться, силовое подавление (оружие применялось в крайнем случае), аресты зачинщиков (в которые часто записывали первых попавших под руку), показательные суды с суровыми приговорами (высшая мера или максимальный срок тюремного заключения), замалчивание под страхом уголовного преследования произошедших волнений, в некоторых случаях снятие части местного руководства и даже принятие некоторых полумер для разрешения ситуации, которая спровоцировала восстание.

Когда система ослабла, те инструменты, которые помогали ей контролировать угнетенных обернулись против нее. Официальная идеология, представляла СССР, как принципиально иное общество, которое смогло преодолеть капитализм. Идеология сбивала с толку многих протестующих, заставляла апеллировать к центральным властям, списывая проблемы на «перегибы на местах». Впрочем, что говорить о середине прошлого века, если и сейчас многие теоретики не могут понять, что СССР было таким же капиталистическим государством. Но идеология лишь инструмент, который может быть обращен против того, кто претендует на монопольное им владение. Как отмечал Марлен Инсаров в статье «К истории классовой борьбы в СССР» :

Несостыковка капиталистических реалий социальной жизни с государственной идеологией была причиной и слабости, и силы СССРовского эксплуататорского режима. В реальности господствовали неравенство и эксплуатация, государственная идеология обещала всеохватывающее освобождение, уничтожение неравенства и эксплуатации. Коммунистические стремления, превратившись в государственную идеологию, были обкорнуты, образовывали чудовищный симбиоз с державничеством, шовинизмом и т.п., но до того момента, когда правящий класс в 1991 г. осуществил идеологическую перелицовку, в таком уродливом виде коммунистические элементы формально признавались и проповедовались эксплуататорским режимом. Отчасти это объяснялось тем, что этот режим возник как контрреволюция внутри революции, и не мог до поры до времени отказаться от словесных пережитков революции вследствие своей конкуренции с прочими разновидностями контрреволюции, отчасти тем, что после соответствующего препарирования смысл коммунизма стал означать «работайте больше, потребляйте меньше и полагайтесь на начальство — а уж оно приведет вас к коммунизму». Подобное препарирование в реальной жизни получалось плохо, и, столкнувшись с несоответствием социальной реальности СССР коммунистическим стремлениям, весьма многие обращали коммунистическую теорию против капиталистической действительности.[2]

На XXI съезде было заявлено, что социализм в нашей стране уже построен. Явное несоответствие между тем, что утверждала власть, и окружающими реалиями заставляло людей делать выводы. И выводы эти были зачастую более правильными, чем выводы иных современных левых интеллектуалов. «Блог Толкователя» в статье о подпольных организациях, которые критиковали власть СССР с коммунистических позиций, приводил пример такой листовки:

«Но где же эта свобода? Где свобода, которая была завоевана Лениным? Диктатура Сталина похоронила свободу. Исчезла политическая активность народа, на место свободного слова пришли молчание и шепот. Друзья! Под знаменем ленинизма уничтожим оковы политического бюрократизма!»

Из воззвания "Рабочее-крестьянской подпольной группы, Ростовская область, 1957-58 годы (лидеры партии были осуждены: Косторнов — на 10 лет, Тарануха и Болдырев — на 8 лет, Полиров — 4 года, остальные члены — по 3-4 года):

"Изверг Хрущев разделил народ нашей России на 4 класса.

1 класс — коммунисты-капиталисты-миллиардеры, у которых находится вся власть, а народ порабощают.

2 класс — это такие же коммунисты, но только приславуты и карьеристы, выполняют приказы коммунистов-капиталистов.

3 класс — это тоже коммунисты, но только бедняки, доходов никаких не имеют.

4 класс — это батраки, те рабочие, которые порабощены и не имеют никакого права и не могут ни на каких тайных коммунистических собраниях бывать.

Товарищи! Берите оружие в руки, хрущевскую невзгоду гоните. Берите власть в свои руки.

Товарищи воины Советской Армии! Снабжайте оружием рабочих! Не бейте своих братьев, сынов, сестер и матерей. Арестовывайте на месте своих штабов своих врагов.

Бейте хрущевское диктаторство, освободите народ от эгоистического образа жизни! Долой крепостное право крестьянства!

Да здравствует свободная народная демократия! Воля и свобода всему народу!"[3]

Такого рода листовки выпускали подпольные группы, что возникали среди рабочих. Но эффекта они зачастую не достигали. Подпольщики и остальные протестующие вели борьбу отдельно друг от друга. Это кардинально отличало ситуацию в СССР от Венгрии. Но в Венгрии, как на Украине и Прибалтике имела место мощная национальная консолидация.

Общее количество так называемых «враждебных проявлений» в первом полугодии 1962 г. в 2-3 раза превысило уровень 1961 г3. Среди авторов антисоветских документов (писем и листовок) около трети составляли рабочие, почти половина была моложе 30 лет, 40% имели среднее и высшее образование. В 1960-1962 годах на территории Советского Союза было распространено более 34.600 антисоветских анонимных документов, в том числе 23.213 листовок. В начале 1960-х гг. заметно активизировалось создание подпольных антисоветских групп. В первом полугодии 1962 годы органы госбезопасности «вскрыли» 60 таких групп, а за весь 1961 г. — только 47. [1]

Но не нужно думать, что критика Хрущева была только со стороны «большевиков-ленинцев», немалую долю протестующих составляли сторонники Сталина и Берии. Однако, факты заставляют усомниться в том, что большинство этих «сталинистов» были последовательны в своих убеждениях. Здесь речь скорее о поддержке уже умершего царя против ныне здравствующего, как распространенная с давних времен форма оппозиции.

Один из заключенных писал матери (с жуткими грамматическими ошибками): «Спрашивается, за что сняли из ЦК партии Молотова, Маленкова, Кагановича, а то, что Маленков стал создавать рабочим и крестьянам условия, чтоб народ расцветал. А Хрущеву не понравилось, нашел нужным обвинить старых наших революционеров, которые строили социализм, и они оказались враги народа…». [1]

Самым масштабным восстанием эпохи Хрущева является вовсе не Новочеркасская стачка, а события в Тбилиси (1956). И официальным поводом тут послужило «развенчание культа Сталина» на том самом XX съезде. Все началось, как траурные манифестации в годовщину смерти вождя. Сталин, как известно, умер 5 марта. Но за неделю до этой даты, в 1956 году прошел тот самый XX съезд. Покойный подвергся жесткой критике, во все республики СССР были разосланы закрытые письма «О культе личности», которые предлагались к ознакомлению членам партии и комсомольцам. В Грузии культ Сталина был особенно силен, имел архаично-культовую форму. Формулировки, принятые на очередном съезде вызвали оторопь и резкое неприятие, как у местных членов партии, так и рядовых обывателей. Развенчание культа вождя воспринималось, как национальное унижение со стороны Москвы. Траурные манифестации 5 марта уже были своего рода акцией протеста. В авангарде движения оказалась молодежь, в основном студенты. Главную роль, как это бывает, сыграли лишние люди, наиболее маргинальные представители данной прослойки. Уже в первые дни возникали конфликты с военными и милицией. Но пика события достигли с 8-10 марта. Протестующие, помимо просталинских лозунгов выдвигали откровенно националистические. События все больше принимали масштабнее и неподконтрольнее. Восставшие требовали отставки Хрущева, восстановления культа Сталина и даже выхода Грузии из состава СССР. Когда протестующие решили захватить Дом Связи, чтобы отправить телеграмму Молотову, стянутые в Тбилиси войска открыли огонь. Было убито не менее 15 человек, ранено полсотни, несколько сотен задержано. Грузия внешне успокоилась, но напряжение осталось. Волнения были и в других городах Грузинской ССР.

В этом же году, один из участников событий в Тбилиси, молодой Звиад Гамсахурдия основал националистическую организацию, которая начала борьбу за независимость страны. Власти, устрашенные этими событиями, заметно смягчили риторику по поводу культа личности.

Жесткая система наказаний также дала о себе знать с неожиданной стороны. Люди, чья жизнь оказалась изуродована системой правосудия, копили в себе злость, обиду. Часто восстания начинались с какого-то малозначительного эпизода. Но он становился той самой «последней каплей». В Краснодаре волнения начались с задержания солдата-срочника, который продавал на базаре казенную одежду, в Бийске — с задержания нескольких пьяных. Если посмотреть на все описанные инциденты, а их несколько десятков, то все они начинались как конфликт с милицией и дружинниками. Подавленный гнев выплескивался наружу, разъяренные люди разжигали пламя бунта, которое не различало правых и виноватых. Лидерами восставших становились случайные люди, которых толпа будто бы выдвигала, когда нужна была решительность, не проходило нескольких часов и эти лидеры растворялись в толпе, но появлялись новые. А эти люди после расследования объявлялись зачинщиками, виновниками произошедших событий.

…Но решающую роль в критический момент погрома сыграла истерическая активность Зинаиды Клочковой. Эта женщина, как и многие другие, попала на площадь случайно (шла с подругой из кино), но вела себя так, как будто давно готовилась к этому «звездному часу». В каком-то смысле это не так уж и далеко от истины. В 1961 г. Клочковой было 30 лет, и работала она поваром в поликлинике Красноярского аэропорта. Но, наверное, всю свою жизнь помнила об обиде юности. В 16 лет (в 1947 г.) ее приговорили к одному году лишения свободы за покушение на грабеж, совершенное без насилия. Фактически же, речь скорее всего шла о какой-нибудь попытке стащить кусок хлеба у торговца на базаре или о чем-нибудь подобном. Но жестокий сталинский режим в то время проводил свою очередную кампанию — боролся с преступностью, действительно захлестнувшей страну после войны. Применялся тот же, что и в политике метод репрессивного массового устрашения, а наказание сроком в один год давали тогда «просто так», «ни за что» — чтобы другим неповадно было. Жизнь девушки-подростка переехало колесо бездушной государственной машины.

В 1961 году Зинаида Клочкова попыталась вернуть старый долг, и действовала она при этом по образу и подобию обидевшей ее власти — не разбирая правых и виноватых, слепо и жестоко, добавив к этому еще и полученный в «зоне» криминальный опыт. Не случайно, когда присутствовавшие на площади женщины возмутились поведением Клочковой («женщина, а что может делать»), из глубин ее подсознания выплыла лагерная фраза: «Замолчите падлы, а то горло перегрызу»

Все эти зачинщики, вытолкнутые толпой вперед, как бы отыгрывали свои роли и исчезали за кулисами событий, растворяясь в толпе, чтобы затем или отправится домой спать, как Горшков, или вынырнуть из бурного потока волнений — в другой роли, в другом месте или в другое время[1].

Козлов описывая те или иные события, довольно скрупулезно описывает того или иного «стихийного лидера» восстания, анализируя прошлое человека. В большинстве случаев выясняется, что поведение того или иного человека не является случайностью. Он мысленно давно уже был готов восстать против несправедливости, против правящего класса.

Большую роль в возникающих волнениях сыграл алкоголь. Как и официальная идеология, он оказался инструментом, который был использован против власти. Алкоголь с древнейших времен использовался властью, как инструмент подавления воли, контроля над личностью. К тому же монополия на его продажу давала большую прибыль казне. Все эти факторы привели к тому, что Российское государство, начиная с XVI века активно строило казенные кабаки во всех населенных пунктах, куда могло дотянуться. Советское государство на словах, провозгласившее борьбу с пьянством, на деле активно использовало алкоголь для контроля над трудящимися.

Лето 1961 г. было урожайным на пьяные бунты и волнения. Среди них (наряду с Муромом и Александровым) оказались события в Бийске (Алтайский край). В этом городе типичный для советской системы конфликт между «экономикой» (выполнение плана) и «политикой» (кампания по борьбе с пьянством) завершился победой «экономики». Торговые организации, стремясь выполнить план любой ценой, игнорировали ограничения на продажу крепких спиртных напитков, а в выходные дни торговали водкой на рынке прямо с машин. [1]

Но этот инструмент контроля, как любое оружие оборачивалось против угнетателей: алкоголь позволял людям раскрепоститься, не чувствовать страха, не думать о последствиях. Алкоголь толкал говорить их во всеуслышание то, что они думали на самом деле, действовать так, как считали правильным. Согласно протоколам многие из участников беспорядков были пьяны. Так было во всех описанных случаях, в том числе и в Новочеркасске.

Вся страна жаждала перемен, ситуация в стране напоминало пороховой склад, достаточно было небольшой искры, для масштабного взрыва. И этой искрой стали денежная реформа, повышение цен на основные продукты питания, пересмотр норм выработки (по сути снижение зарплаты). Произошло это во второй пятилетке правления Хрущева, в начале 60-х.

В известном смысле на рубеже 50-60-х гг. власть попала в заколдованный круг. Экономические проблемы невозможно было разрешить, не вызывая возмущения граждан, не создавая предпосылок для роста оппозиционных настроений, не провоцируя невыгодных для власти сравнений между декларируемыми целями (строительство коммунизма и т.п.) и унылой действительностью. Дисбаланс зарплаты и цен на потребительские товары и особенно продукты питания, отчасти вызванный уступками рабочим во второй половине 50-х гг., обострял традиционную (советскую) проблему дефицита. При низких ценах на сельскохозяйственные продукты и при относительном росте заработной платы дефицит становился катастрофическим и вызывал ропот недовольства.[1]

Восстание в Новочеркасске является продолжением этой цепи событий, однако имеет несколько важных отличий. Об этом хорошо написал Козлов:

Два обстоятельства делают волнения в этом южном городе исключительными. Во-первых, они (эти волнения) разворачивались на фоне массового недовольства политикой власти в целом по стране, а не были, как обычно, привязаны к исключительной ситуации в одном отдельно взятом городе или поселке. Это действительно высшая точка народного недовольства, спровоцированная решениями высшей власти и локализованная не столько географически (ведь призывы к забастовкам и бунтам раздались одновременно по всей стране), сколько во времени (начало июня, сразу после публикации Обращения ЦК КПСС о повышении цен). Во-вторых, впервые (такого не было ни до ни после!) в организации подавления беспорядков принимали непосредственное участие высшие партийные иерархи (члены Президиума ЦК КПСС А.И. Микоян и Ф.Р. Козлов), тем самым и ответственность за расстрел легла непосредственно на высшее руководство страны, а не на местные власти, военных, КГБ или милицию. Режим «подставился».

Чтобы вполне понять истерическую реакцию властей на события в Новочеркасске, нужно ясно представлять себе то негативное информационное поле, в котором оказались высшие руководители после объявления о повышении цен. Сообщения об антиправительственных листовках и высказываниях, оскорблениях в адрес лично Хрущева, призывах к бунтам и забастовкам в начале июня 1962 г. Приходили отовсюду. Власти испугались политических последствий собственного решения, а в фокусе их внимания в этот критический момент оказался именно Новочеркасск — место наивысшего накала страстей. [1]

Согласно официальному марксизму-ленинизму, самыми сознательными, самыми продвинутыми являются рабочие наиболее развитых промышленных предприятий. Ленин называл рабочих-металлистов «передовым отрядом всего пролетариата», Троцкий в «Истории русской революции» противопоставлял сознательных матросов с более современных крейсеров отсталым матросам с канонерок. Но практика показала, что наиболее мощные революционные движения порождали отверженные, лишние. Русские пролетарии начала XX века не были классом в становлении, новой нишей, куда бежали люди из распадающихся деревенских общин или просто не нашедшие себя на иных поприщах. «Революционным классом» это люди, которые откололись от старых классов, создали свою нишу в обществе, и пытаются официально занять определенное место в системе. И если старая система оказывается недостаточно гибкой, чтобы отвечать на этот запрос, то такая система ломается под напором тех, кто хочет жить иначе. Потому русские пролетарии совершили революцию, их более «продвинутые» собратья в Германии, Англии, США и Франции, которые уже прошли свою эпоху синтеза, полноценно влились в систему, пошли на классовый компромисс. Исходя из вышесказанного, можно заключить, что восстание началось именно с НЭВЗ, не является случайностью.

НЭВЗ, будучи формально передовым и преуспевающим заводом, реально был одним из самых технически отсталых в городе. На нем, особенно в «горячих» цехах, преобладал тяжелый физический труд, бытовые условия были неудовлетворительны (недостаток бытовок, перебои в подаче воды и т.п.). Зарплата у большинства — низкая. В результате — текучесть кадров и готовность администрации принимать на работу всех без разбора, в том числе и тех, кого никуда больше не брали — освободившихся из заключения уголовников. По сообщению И.Мардарь, со ссылкой на ветеранов завода, среди рабочих попадались и люди непосредственно обиженные властью — бывшие раскулаченные и расказаченные [1].

Новая власть амнистировала огромное количество людей из ГУЛАГа, начала более либеральную политику в отношении крестьян. И вот вчерашние узники, ссыльные, колхозники пополнили ряды пролетариев. Эти люди представляли собой опасную для власти, гремучую смесь. Как отмечал Петр Суида:

С 1-го января 1961 г. на крупнейшем Новочеркасском электровозостроительном заводе в очередной раз начала проводиться кампания снижения расценок оплаты труда во всех цехах завода. Расценки снижались до 30-35 процентов. Последним цехом завода, где были снижены расценки в мае месяце, был сталелитейный. К этому времени рабочие других цехов уже как-то попривыкли в очередной раз к очередному ущемлению их интересов. Для рабочих же стальцеха снижение расценок еще оставалось болезненным.

Утром 1-го июня 1962 года по центральному радиовещанию было объявлено о резком, до 35 процентов, «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца и другие продукты. Это был неожиданный и сильнейший удар по социальному положению всех трудящихся в СССР. Повышение цен не могло не вызвать всеобщего недовольства. Но возникновению забастовки именно на Новочеркасском электровозостроительном заводе способствовал ряд других обстоятельств.

В городе и на заводе практически никак не решалась жилищная проблема. Строительство жилья велось в слишком малых объемах. Плата за квартиру в частном секторе в ту пору составляла от 35 до 50 руб. в месяц, т.е. от 20 до 30 процентов месячной зарплаты рабочего.

Новочеркасск считался в ту пору городом студентов. Соответственно было и его обеспечение продуктами питания. В магазинах практически не было мясных продуктов, масла, а на рынке цены на них были чрезмерно высокими. Очередное повышение государственных цен неизбежно влекло за собой подорожание продуктов питания на рынке [4].

Началось восстание тоже классически, как будто ремейк Великой Французской Революции. Рабочие недовольные повышением цен бросили работу, вышли в заводской сквер, где начали стихийный митинг. К ним подошла делегация, возглавляемая директором завода Курочкиным. В ходе возникшей словесной перепалки в ответ на жалобы рабочих, что им нечего есть, он издевательски предложил питаться пирожками с ливером.

Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Рабочие остановили работу, перекрыли прилегающую к заводу железную дорогу, вывесили плакаты, где требовали продукты и жилье. Большая толпа собралась на площади перед заводоуправлением. Прибывшая милиция была вынуждена бежать, сменившие их солдаты не торопились активно вмешиваться в события. По словам очевидца и участника восстания Петра Суиды, солдаты братались с восставшими. На площади весь день продолжался митинг.

Ночью в город вошли войска. По городу ехали танки, были столкновения с местными жителями, которые пытались эти танки остановить.

Ночью в городе появились листовки, которые означали, что некоторые участники и очевидцы волнений начали идеологическую аранжировку событий. Автором одной из таких листовок был 24-летний электромонтажник НЭВЗ А.Ф. Жаров, в прошлом амнистированный, с семиклассным образованием. Листовка представляла собой достаточно любопытную идеологическую конструкцию и достойна того, чтобы привести ее текст полностью:

"О липовых ленинцах.

Сталина вы критиковали, сторонников частично в гроб загнали, остальных от руководства отстранили, но цены на все продукты и товары в апреле каждый раз снижать они не забывали. Хрущев из года в год в магазинах цены поднимает, заработок рабочим при этом он снижает, невольно возникает вопрос у нас, кто — враг народа был или есть. Какие же вы лгуны и лицемеры и власти жаждущие псы, народа угнетатели. К чему стремитесь вы? Сталин и сторонники его последовательно к коммунизму шли и всех вели, при этом не смотрели на проделки капитала и не указывали пальцем так, как вы лгуны" [1]

К утру солдаты захватили часть завода. Начальники и офицеры пытались вернуть забастовщиков на рабочие места. Но те предлагали поработать оккупировавшим завод солдатам. Рабочие отправили делегации к другим заводам Новочеркасска. Большая толпа прорвалась из завода и отправилась к центру города, где и произошла кровавая развязка.

Путь к центру был прегражден танками, но рабочие перелезли через них. Как отмечает несколько источников, заместитель Плиева — генерал Шапошников отказался исполнять приказ сверху о разгоне демонстрантов. «Не вижу перед собой такого противника, которого следовало бы атаковать нашими танками» - ответил он вышестоящему начальству. Так же он приказал солдатам разрядить оружие. За этот честный поступок, генерал был уволен в запас, исключен из партии и попал на скамью подсудимых. Впрочем, до тюрьмы дело не дошло.

На второй день волнений, местная власть была в панике. Первый секретарь Ростовского обкома КПСС Басов пытался увещевать собравшуюся перед горкомом толпу, но сделал это довольно топорно. Восставшие требовали Микояна, который спешно прибыл в город, но тот к рабочим не вышел, спрятался на территории военного городка. После колебаний, верховные правители приняли решение о силовом подавлении восстания. Официального приказа при этом не было. Распоряжение отдал тогдашний министр обороны Родион Малиновский по телефону. Исполнителем на месте был командующий СКВО Исса Плиев. Он же «отличился» при подавлении Краснодарского бунта. В этом случае он получил тоже устный приказ от самого Хрущева. Солдаты открыли по протестующим огонь. Суида, который использовал в своем тексте свидетельства очевидцев, описывал происходящее так:

Не один свидетель рассказывал, что офицер, получивший команду открыть огонь, отказался передавать эту команду своим солдатам и перед строем застрелился. Но кинжальный огонь все–таки был открыт. Вначале вверх, по деревьям, по детворе. Посыпались убитые, раненные, перепуганные. Партия, государство, армия так искореняли крамолу. Партия так утверждала единство партии и народа. Затем огонь был перенесен на массу. Это не огонь одиночными выстрелами из трехлинеек, это огонь из скорострельных автоматов. Рассказывали. Бежит пожилой мужчина мимо бетонной цветочной вазы на тумбе. Пуля попала в голову, его мозги моментально разляпались по вазе. Мать в магазине носит грудного убитого ребенка. Убита парикмахерша на рабочем месте. Лежит девчушка в луже крови. Ошалелый майор встал в эту лужу. Ему говорят: «Смотри, сволочь, где ты стоишь!» Майор здесь же пускает пулю себе в голову. Многое рассказывали. [4]

Козлов, который писал свою книгу по протоколам и архивным записям, историю о самоубийстве офицера не приводит. Более того, отдавшим приказ он объявляет Хрущева, исполнителем — начальника Новочеркасского гарнизона — генерала Олешко. Однако в любом случае кровавое подавление рабочего восстания произошло намеренно, и приказ войскам был отдан непосредственно членами президиума.

Официальная версия пыталась представить расстрел толпы как случайность, как своего рода недоразумение, а саму стрельбу подать как акт самозащиты, ответ солдат на угрозу для их жизни. Чтобы придать логичность и выстроенность этой версии, нападение на милицию и на горком связали единой причинно-следственной цепочкой: разозленные неудачей в милиции хулиганы вернулись на площадь, снова попытались отобрать у каких-то солдат оружие, а солдаты (без специального приказа) «вынуждены были» открыть огонь. Эта версия уже давно вызывает обоснованные сомнения. Почему-то не было установлено (в отличие от эпизода в милиции) ни имя солдата, который якобы подвергся нападению, а сделать это было совсем нетрудно, ни того, кто пытался отобрать у него оружие и угрожал жизни. Версии о самозащите противоречит и тот подтвержденный многими очевидцами факт, что стрелять в толпу начали все–таки одновременно, а не единичными автоматными очередями. Так стреляют по приказу, а не при спонтанных попытках защитить свою жизнь.[1]

В результате атаки армии на безоружных рабочих погибло 23 человека. Но поначалу восставших это не остановило, слишком велика была их ярость. Более умеренные отступили, разбежались, радикально настроенные продолжили сражаться. На следующий день рабочие НЭВЗа продолжили забастовку. Но восстание пошло на спад. «Толстопузые», почувствовав, что власть возвращается в им в руки, начали жестоко мстить за пережитый страх. Начались аресты, некоторых рабочих хватали ранеными прямо в больнице.

Вскоре прошел суд над 14 обвиняемыми. Среди них были, как реальные лидеры восстания, так и притянутые следствие за уши. Семеро из них было расстреляно. В этот список попал и Сергей Сотников, который согласно следствию «вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал "интересы рабочего класса», во время событий участвовал в агитационном походе на другие заводы и отключил газ, прекратив его подачу предприятия города. Попал в список и Андрей Коркач, электрик электродного завода, бывший офицер, который организовал рабочих своего завода присоединиться к стачке. В их компанию попали и другие люди: Зайцев, Кузнецов, которые «призывали к насильственным действиям», и Владимир Черепанов, который якобы пытался вырвать у солдата автомат. Бориса Мокроусова расстреляли за то, что он требовал от Микояна и Козлова «чтобы они не прижимали рабочий класс». Более сотни человек было осуждено на разные сроки заключения. Среди них был и Петр Суида, который посвятил свою дальнейшую жизнь восстановлению картины тех страшных дней, срыву покрова тайны с этого преступления власти против трудящихся.

Чтобы понять, почему все привело именно к такой развязке, нужно вернуться немного в прошлое. Как известно, Новочеркасскому восстанию предшествовали бунты в Муроме и Александрове. Именно в тот момент власть выработала иной подход к подавлению беспорядков. Переговоры с «бунтовщиками» объявлялись «политической ошибкой», «проявлением трусости».

«Разве это были массы? Это не выступление народа, а выступление банды, которая сумела вовлечь какую-то часть отсталых людей для того, чтобы усилить этот эксцесс» [1]

Это вовсе не отрывок из резолюции по Майдану, это итог разбора полетов после событий в Муроме и Александрове. Власть меняла свою тактику в отношении восставших. Бунтующие больше не считались «народом». Они объявлялись преступниками, ставились вне закона.

Руководство СССР фактически сформулировало наиболее предпочтительный для себя алгоритм действий на будущее: бунтовщиков народом не считать, даже если в толпе полно «несознательных» и случайных людей, а насилие, коль скоро события приняли массовую форму, применять без колебаний: «В таких случаях нельзя уговаривать хулиганов и идти в оборону, нужно идти в наступление». Любые другие действия (не только бездействие) достойны всяческого порицания. [1]

Восстания продолжались и после Новочеркасска: Беслан (1961), Кривой Рог и Сумгаит (1963), Бронницы (1964)… Власть имущие, в конце концов, пожертвовали Хрущевым, чтобы удержать власть. Вождь был свергнут в ходе дворцового переворота, на него свалили все допущенные ошибки. Многие из бунтовщиков той эпохи были амнистированы. Но восстания продолжались вплоть до конца 60-х.

Прекратились они, когда начатые в 60-е реформы наконец начали приносить свои плоды: у людей появилось жилье, молодежь была вовлечена в жизнь общества, экономика, которая начала принимать сырьевой характер, стабилизировалась. Западный велфэр, государство всеобщего благосостояния по рецепту Кейнса, был результатом с одной стороны существования конкурентного общества в лице Советского Союза и отчаянной классовой борьбой, что вели рабочие в США и Западной Европе, с другой он был результатом ростом влияния и экономической экспансии США после Второй Мировой. Похожие процессы происходили в советском обществе, в 50-60-е годы. Брежнев с Косыгиным для стабилизации общества построили свой эрзац-вэлфер, впрочем, не дотягивающий до западных стандартов. Но и этого оказалось на тот момент достаточно. Многие до сих пор ассоциируют Советский Союз именно с этим временем, стабильным и застойным.

Прочность той или иной системы зачастую определяется ее гибкостью. Советская система в 60-е имела подобный запас гибкости, она смогла пойти навстречу бунтующим людям. Но при капитализме такие послабления всегда происходят за счет других. Европейский капитализм был построен за счет колоний, сталинский индустриальный подъем стал возможным за счет повторного закрепощения крестьян в колхозах, советский вэлфер стал возможен с одной стороны большей интеграции СССР в мировую рынок, торговле углеводородами, с другой — Союз втянулся во множество колониальных войн, стремясь расширить свою сферу влияния на периферии. Следствием этого были войны в Конго, Мозамбике, Анголе, Афганистане. Эти факторы привели к окончательному надрыву и краху советской экономики. У современной России такого запаса гибкости нет. Ее периферия — республики бывшего Союза отдаляются от нее. Даже лояльные Беларусь и Казахстан отвернулись от нынешнего российского руководства. Современная Россия — государство-банкрот. У нынешнего государства нет запаса гибкости, чтобы пойти навстречу людям, которых оно сделало лишними. Сейчас эта проблема решается отправкой наиболее активных из лишних людей на русско-украинскую войну. Но, как мы рассмотрели выше, подобные приемы могут легко обернуться против власти. Мы все прекрасно помним , что произошло, когда правящий класс вооружил большое количество крестьян, призвал их умирать в Первую Мировую. А значит, нас ждет гражданская война, окончательный распад России. Те, скрепы, о которых любят говорить власти, надуманны и искусственны. Реальных скреп, объединяющих граждан России в единую общность уже не существует. Государство в рамках оптимизации сделало все, чтобы различные регионы страны перестали быть связаны друг с другом, как экономически, так и культурно. Наш «большой Бонапарт» Сталин оставил после себя немало проблем, но система оказалась достаточно жизнеспособной, чтобы пережить социально-политический кризис. Но проблемы, оставленные сталинской эпохой, не разрешены до сих пор. К ним добавились проблемы, которые появились позже. Наш «малый Бонапарт» Путин добавил к неразрешенным проблемам еще большое количество новых. Недовольство растет, а власть не намерена исправляться. Она воспринимает народ, как вероятного противника и готовится к войне. Именно такое отношение привело к кровавому подавлению бунтов в Тбилиси, Краснодаре, Новочеркасске. Но тогдашние власти опомнились, как смогли, перенастроили систему. Нынешние власти не могут и не хотят что-то менять. Они активно вооружаются и принимают репрессивные законы. Уже были и первые столкновения, в 2011 году в Казахстане, в Жанаозене полиция расстреляла демонстрацию рабочих. А значит, в ближайшем будущем нас ждет эпоха гораздо более страшная, чем «бунташное десятилетие».