Русский язык поразил смертельный вирус

Теперь, когда приходится по телефону общаться с роботами, явственно чувствуешь грядущее омертвление слова. «Неужель он не знает, что живых коней / Победила стальная конница?» Металлические или, напротив, елейно-приветливые голоса роботов совершенно беспощадны — их лингвистические алгоритмы невозможно одолеть. Искусственные голоса завидно рациональны. Их цель — отшить вопрошающего, вселить в него чувство бессилия перед молохом цифровизма.

Слова — живые существа, как, допустим, пчелы. Можно ли их приручить? Развести улей, ухаживать, беречь пчел от ветров и болезней, и тогда — да, будет тебе «мед жизни». А бывают слова — безжалостные осы, они «жалят» человека так больно, что он может умереть. Есть слова — сторожевые псы режима, есть паразиты, есть вирусы, есть надоедливые мухи, есть слуги, воины и холопы. Есть диверсанты и слова-разведчики, есть врачеватели, дебоширы и провокаторы. А еще есть слова-сокровища, которые даже великий писатель спрячет, не покажет миру. Хотя в чувстве своем он возвращается к ним каждый день. Это слова сокровенной любви: «Когда соскучусь я и затоскую, Счастливой тайне радуясь при всех…»

В мире так много страданий и бед, так много искусственно-мертвого, что художественность — это почти утраченный людьми дар, нуждающийся в заботливой защите. Вот почему, мне кажется, юному человеку его нужно скрывать, прятать до времени, пока его слово не окрепнет, не обретет устойчивость против торжества бесстыдства.

В канун Нового года меня пригласили в гости в одну хорошую, благополучную семью. Небольшой дом дышал гармонией и уютом — много картин, цветов, книг, фотографий дорогих сердцу людей, много музыки — хозяйка прекрасно поет, предпочитая классику. В доме царила та особенная душевность, которую невозможно создать внешними усилиями: уборкой к празднику или дорогим дизайном.

Молодое поколение было представлено широкоплечим, румяным юношей, улыбчивым и спокойным. Будущий программист, он уже сегодня достиг в своем деле немалых успехов, и оттого на хлопоты и беспокойства старших смотрел чуть снисходительно, с высоты человека нового времени.

Мы разговорились, и он обронил, что, общаясь между собой, его ровесники выражаются «исключительно матом», не придавая этому значения, потому что «так принято» и так «делают все».

— А вам не кажется это странным или ненормальным?

Он пожал плечами. Нет, даже из вежливости он не собирался соглашаться со мной.

— Если язык программирования «битый», заражен вирусами, на нем нельзя написать ничего дельного. Но ведь русский язык — это «программирование» огромного народа с богатейшей историей и литературой. Как же можно его так преступно обеднять?.. Неужели вы, такие умные, «продвинутые» молодые люди, не видите, что вам этот стиль отношений навязывают «силы зла»? Общаясь на примитивном языке, вы не просто говорите скабрезности, но постепенно начинаете так же мыслить — упрощенно, шаблонно; в координатах нескольких десятков слов, обозначающих половые органы и животные инстинкты. То есть это даже не язык прислуги, должной учтиво выговаривать «чего изволите?» Это речь людей, готовых принять участь зоопарковых животных и как бы примеривающих на себя эту роль. То есть добровольно отказывающихся от главного дара, от осознания себя в мире.

— Если бы слово ничего не значило, — продолжала я, — то за него бы так не боролись, вкачивая миллионы в продвижение непристойных клипов, грязных кумиров, в опошление классики. Проведите эксперимент: попробуйте прожить хотя бы один день, не употребляя нецензурных слов. Вы с удивлением обнаружите, насколько в эти сутки изменится пространство вашей жизни. А, представьте, если бы миллионы ребят и девчат повторили бы этот фокус! Родилась бы огромная энергия преображения. А сколько бы красивых чувств появилось в мире, сколько юношей и девушек разглядели бы свою судьбу, в будущем создали семьи, родили детей. Значит, эту силу намеренно понижают? «Гасят пассионарность». Кто же и зачем это делает? Да так ловко, под видом «свободы выражения», что народ это даже не понимает. Посмотрите, как ужали политические права, отовсюду грозят карами за клевету на власть и при этом в государственном театре награждают званием «человек года» грязного сквернослова, возведенного рекламой и пиаром в кумиры детям и подросткам.

Разве может семья, даже самая лучшая, дом, даже самый благополучный, противостоять этакой силище?! Значит, некий заказчик стоит за «программистами», взламывающими «крепости духа»?

 Внимательно выслушав мою взволнованную речь, молодой человек сказал:

— Вы придаете этому слишком большое значение. Нецензурщина давно никого не ранит, не трогает. Это стало «техническим языком», обыденностью.

Я отвечала, что защищать родное слово — обязанность каждого литератора, чувствующего принадлежность к своей нации. Да, сейчас время бессовестного «творчества», время людей, не стесняющихся обращаться со словом, как с несчастной, загнанной лошадью. Что же заставляет их выбирать сторону садистов и мучителей? Подлость? Невежество? Творческая слабость? Рационализм? Жажда занять место рядом с победителями? Но разве есть победа там, где нет красоты?!

Возвращаясь домой, я мысленно продолжала убеждать молодого программиста:

— Несмышленых детей оберегают от зноя и холода, от царапин и ожогов, от электророзеток и стиральных машин, от ножей и кипящих кастрюль. Но разве душа ребенка не так же нежна, как его кожа? Я помню, какую боль доставляла мне в отрочестве и юности нецензурная речь (в те времена она была редкостью в общественном пространстве, публично ее можно было услышать только от люмпенов, опустившихся людей). Как же теперь выживают дети в ядовитой среде?! Гадкое слово — шрам для души. Значит, чтобы защитить себя, нужно с малых лет ходить в броне, носить тяжелые доспехи, нейтрализующие губительные энергии. Но «нежной кожи» у таких детей не будет никогда, они состарятся до времени, как малолетние шахтеры Викторианской Британии. Да, сейчас эксплуататоры выкачивают не мускульную энергию, а духовную и интеллектуальную. Но механизм все тот же: своими чувствами, временем жизни дети питают голем порока, преумножая капиталы богачей.

Птица с перебитыми крыльями не сможет парить высоко и свободно. Ребенок, выросший среди мата и грязи, не сможет «кровью чувств ласкать чужие души». Нежность Есенина и откровение Лермонтова не будут ему доступны во всей полноте. Никогда не взрастут цветы жизни на отравленном слове. Неужели — это тупик, конец?.. «Зачем мне кажется, Россия, Что я последний твой поэт?»

Слово — продукт воли, слова рождаются всем предыдущим периодом истории жизни народа, а не просто произносятся человеком. «Недаром темною стезей Я проходил пустыню мира». А потому — «Нет, весь я не умру». Но если на земле всё будет вытоптано «жестяными людьми» с головами, отформатированными тестами «единого государственного экзамена» и «техническим языком», где же будет теплиться эта жизнь?.. Неужели в «национальных парках»? Сейчас там культивируют редкие растения, погубленные прогрессом. А в будущем, наверное, на специальных «клумбах» любителям экзотики покажут цветы пушкинского слова, вокруг которых будут виться механические пчелы. Торжество безумной цивилизации!

Это совсем не антиутопия, а очень даже программируемое будущее. Убиение языка — слом народной воли — «форматирование» человеко-единиц с функциями биороботов. И всё это, чтобы «богам капитализма» обеспечить бессмертие. Чтобы конвертировать накопленные материальные ресурсы в виртуальные миры, где оболваненное большинство служит биотопливом и обслугой для социальных сетей, а поводыри наслаждаются реальной властью над телами и душами простых смертных.

Но есть и другой путь — концентрация народной воли через оживление, восстановление, возрождение языка и художественности. И это — очень плохой сценарий для «сил зла».

Как это сделать? Задача не только для молодых программистов, но и для каждого думающего человека. Похоже на «общество трезвости» — начни с себя, и мир волшебно улучшится. Потому что «Музыка глухому не дается, Звездный свет слепой не различит. Если в сердце слову не поется, На губах оно не зазвучит».