«Человек на большой войне»

Издательство ЦК КПСС «Правда». «Смена». 1990. № 5 с. 32-35.

«Неизвестная война» - так называли американцы фильм о Великой Отечественной, снятый для зрителей США. Однако наша война до сих пор остается во многом неизвестной и для нас самих.

Что всплывает у нас перед глазами при слове «война»? Прежде всего фронт, армия, бой. Это стереотип. Но попытаемся разобраться, верны ли наши представления. В первую мировую войну да, 95 процентов погибло на фронте. Но в Отечественную большинство жертв – мирные жители. Беззащитные и безоружные. У этих детей, женщин, стариков не было ни пайка, ни командира, ни шанса погибнуть со смыслом,  «не задаром». А мы забываем о них и даже в минуты молчания поминаем лишь «погибших в борьбе».

Я знал шахтёра-ветерана, встретившего 1941 год двадцатилетним парнем. Не успели его мобилизовать – фронт продвинулся, и так сложилось, что человек сто беженцев, и он в том числе, очутились  на нейтральной полосе, меж своими и чужими. Степь. Стрельба с обеих сторон. Страшно. Люди прячутся в ямах. С риском для жизни парень дополз до ближайших кустов, а в кустах – немцы. Так и попал в плен. А бывало и хуже…

Федор Абрамов писал, что второй фронт был открыт 22 июня 1941 года в нашем тылу.

Да, то был настоящий фронт, с настоящими боевыми потерями.

«Вот фото победного часа

Над старой уральской горой.

Из нашего первого класса

Остался в ней каждый второй» - свидетельствует  поэт. А ведь на Урале не было бомбежек – «всего-навсего» голод и эпидемии. О тыле, конечно, написано немало, но как во время войны все внимание  было приковано к фронту, так до сих пор и сохраняется  инерция восприятия – все о фронте, все о победе. А вот они, тыловые будни: мать варит детям суп из лебеды, бросает траву в воду и приговаривает: это картошка, это морковка, это соль.… Так в войну жили миллионы!

Из уважения к труженикам тыла мы привыкли называть тыл героическим. И когда человек из последних сил, несмотря ни на что, работает, делает свое дело – это действительно геройство. Но в то же  время, если человек из последних сил цепляется за жизнь, это ужас.  И поэтому тыл наш был, во-первых,  ужасным, а уж героическим – во-вторых.

«Дни  и ночи у мартеновских печей», - так мы его себе представляем. А дни и ночи умирающих без хлеба и лекарств? Мы плохо помним, в  какой немыслимой жили тесноте, как искали потерявшихся родных и близких. Кто на себе испытал, тот, разумеется, не забыл… В сознании же новых поколений это где-то с краю.

Как-то ко мне в дверь позвонил незнакомый старик. Сказал, что жил, дескать, в этой квартире до войны – захотелось посмотреть. Он зашел в маленькую шестиметровую комнатку, похожую на кладовую, показал, как в ней помещались нары, и пояснил, что спало на них четырнадцать человек. Я тогда ему не верил…

А черный рынок? В нашей исторической памяти не отложилось, что теневая экономика жила-поживала, добра наживала посреди репрессий и войны, самой кровавой в истории. На то она и теневая.

Торговали фальшивыми карточками, поддельной «броней» от фронта, да мало ли чем … Были богачи, достававшие откуда-то много одежды и еды, что по тогдашним временам котировалось выше золота. В блокадном Ленинграде, например, случайно остались забытыми несколько небольших  продовольственных складов мирного времени, и их «владельцы» жили в вымирающем городе вполне благополучно. (Одна такая дама однажды брякнула: мол, слухи о ленинградском голоде сильно преувеличены, я всю блокаду ела шоколад…)

В ожесточении сегодняшней политической борьбы, готовые идти «стенка на стенку», мы забыли, что первыми погибают самые слабые и абсолютно безвинные, неизбежно попадающие между двумя силами, поднявшимися друг на друга «за правое дело». Если бы лучше помнили трагедию мирных жителей  в прошлой войне, память от многого уберегла бы нас  ив  настоящем, и в будущем. Подлинность истории – не прекраснодушное пожелание интеллигенции, а насущная потребность общества.

Теперь о фронте. Помню, к Дню Победы на моей работе устроили встречу наших сослуживцев-фронтовиков с молодежью. Ветеранов было трое. Мы приготовились услышать что-то среднее между «Войной и миром» и фильмом «Освобождение».

Встает один ветеран и говорит: призвали меня в сорок третьем, прибыл на передовую, через две недели ранило, попал в госпиталь, вернулся на фронт, пошли в наступление. Через две недели опять ранило -  и все, комиссовали меня вчистую.  Встает второй: а я сбежал на фронт подростком, взяли юнгой на торпедный катер, в четвертом или пятом походе  так обварило меня кипятком – три года лечили. Затем берет слово последний: а меня призывали в сорок пятом, прошел от Одера до Берлина.

Точка!

… Почему  же нас  не волнуют короткие фронтовые судьбы? Сколько было случаев, когда батальон полег в первой же атаке или когда  дивизии в наступлении «хватило» всего на два дня.

И при менее трагическом раскладе средняя продолжительность  жизни рядового на передовой исчислялась отнюдь не годами. Я не видел ни фильма, ни книги, где бы описывалась  такая стандартная судьба: едет солдат на фронт, волнуется, надеется, приехал – на третий день его покалечило, и живет он всю жизнь инвалидом. Вот и все подвиги. Нет, такая война нам не интересна.

Вроде бы много сказано о госпиталях, а все же слишком мало. Ведь раненых всегда больше, чем убитых. Следовательно, медслужба как бы  несколько раз пропустила через себя действующую армию.

Нам подавай фотогеничный героизм. Между тем на вопрос: «Было ли лично вам страшно на войне?» - я чаще всего слышал ответ: «Нет, потому что жутко хотелось спать». Приведу два примера. Курская дуга. Идет ваше контрнаступление. Выписавшийся из госпиталя офицер догоняет свою часть. Он идет пешком, а его обгоняют грузовики с солдатами. У солдат как-то странно мотаются  головы. Офицер не сразу понимает, что все солдаты поголовно спят… Подмосковье. Взвод идет по дороге. Налетают немецкие самолеты. Все бросаются в лес и падают на землю. Немцы, отбомбившись, улетают. Но командир не может поднять своих с земли: все солдаты, попадав,  мгновенно заснули.

Если война  для нас – это фронт, то фронт, в свою очередь, - сплошной бой, беспрерывные отступления и наступления. Так интереснее писать и снимать, так интереснее читать и смотреть, так оно и остается в сознании: или нас атакуют, или мы атакуем. В действительности не было редкостью, когда войско с  обеих сторон на каком-то направлении находится в обороне более года, не предпринимая попыток изменить положение. На  некоторых участках линия фронта оставалась неизменной более двух лет. Шла нормальная жизнь в ненормальных условиях, причем боевые действия  зачастую были неглавной заботой. Так, в труднопроходимой местности – в горах или на болотах – приходилось подносить все необходимое, включая пищу, на себе. С утра десяток километров «пустым» на кухню, затем столько же обратно с обедом для товарищей. Во второй половине – такой же путь. Порой этим было занято до половины личного состава. По дороге, если не повезет, можно и погибнуть: противник разведывает маршруты и обстреливает их.

Ходьба по сорок верст изо дня в день – вот такая война …

Видели вы фильмы о чем-нибудь подобном? Я тоже нет. Мы  не хотим  видеть в войне прозаические будни. Пусть она будет страшной, но яркой. Ее мрачная обыденность подробно описана в мемуарах, хорошо  известна историкам, но с трудом доходит до широкой общественности. Одна женщина, еле живой  вывезенная из Ленинграда, на мой вопрос, что ей больше всего запомнилось из блокадных месяцев, неожиданно ответила: скука.

Но больше всего, на мой взгляд, мешает нам увидеть истинное лицо войны непроизвольный «начальственный» уклон. Желание постичь причины событий порождает обостренный интерес в происходящему в штабах  и правительственных  кабинетах. В поисках истины мы мысленно уходим в «верха», и забываем спуститься оттуда на грешную землю. (Спасибо Астафьеву, Кондратову, Носову, Быкову, Генатулину  и немногим другим писателям, рассказывающим о черных солдатских буднях.) То, что было человеческой трагедией, начинает казаться азартной игрой. С увлечением обсуждать, кто и когда сделал не тот «ход», - необходимо, но отнюдь не достаточно для понимания прошлого.

Естественно стремление уразуметь, «как это делалось», встречает ответное движение: так, в огромной  серии мемуаров, изданных Воениздатом, мне не попадалось воспоминаний хоть одного рядового или в крайнем случае лейтенанта военного времени. Из разных фрагментов складывается картина «Война. Вид сверху». Картина интересная, важная, поучительная, но явно неполная. Дальше – больше. Берем учебники – видим панораму, снятую не то что с птичьего полета, а откуда-то с птичьего полета, а откуда-то с орбиты: ЦК решил… Комитет Обороны постановил… Народ откликнулся… Проведена операция…

Может, так оно и было, но где же история людей? Где ожидания и отчаяния, где трусость и труд? Частные лица появляются, дабы выкрикнуть положение и погибнуть. Или получить орден. Начало этой традиции положил сталинский фильм «Великий перелом» (не путать с 1929 годом!), в котором Сталинградскую битву  ведут одни генералы и маршалы. Однажды возникший в кадре чумазый лейтенант с волевым лицом произносит: «За Волгой для нас земли нет!» - и исчезает с глаз долой…

Я упомянул лишь несколько примеров ложных стереотипов, связанных с войной. Старался избегать тех заблуждений, что воспитывались в нас целенаправленно, и сосредеточиться на иных, сложившихся и выросших стихийно. По-моему, таких «дикорастущих» предрассудков достаточно для того, чтобы сделать вывод: попытки соорудить всеобъемлющую государственную мифологию создают благоприятную обстановку для расцвета мифологии неуправляемой.

… Когда в 1986 году на экраны вышел мужественный и точный фильм «Иди и смотри», были разговоры, что народ на него не идет, потому что людей перекормили военной темой. Мне кажется,  людей перекормили военными мифами. Если музыкант упражняется на расстроенном инструменте, его абсолютный слух испортится.

Если человек читает не совсем правдивые статьи и книги, он перестает отличать правду от лжи…