«Бездна миротворчества»

(поэма)

Алекс Манфиш

Эту поэму я публикую здесь (в сокращённом варианте), откликаясь на замечательные строки Эллы Грайфер («Храм жертвы и его жрецы», 08.01.21):

«… самое первое, самое основное право — это право на жизнь».

«… Ну как же вы, евреи, что сами были жертвами?.. (а в подтексте — так ими же и оставайтесь, вам не привыкать!). Это действует».

Поэма написана в основном более двадцати лет назад, когда в Израиле бушевал терактами «мирный процесс» и когда после каждого из чудовищных взрывов заупокойно звучало — «враг не заставит нас свернуть с тропы мира».
И думалось: да как же ему заставить, если мы — такие?..

Память о жертвах былого — священна. Но, увековечивая её, неужели не сумеем мы навсегда исторгнуть из своих душ кошмар «виктимности»?.. Усвоение роли жертвы как «должной» и «присущей», её «интернализация» — нравственное преступление перед близкими и собой.

* * *

Белый флаг. Померкший щит Давида,
Синий, как пощёчины печать…
Белый флаг — и чёрная обида,
В горле спазм — ни взвыть, ни закричать.
Спрячь, солдат, поруганную гордость.
Выстрел вверх… слезинка на скуле…
Вновь почтил ты, сумеречно горбясь,
Прах убитых, преданный земле.
Но слукавит тот, кто, их оплакав,
Сокрушённо вымолвит «война»…
Нет войны! А просто — вурдалакам
Кровь сограждан в жертву отдана!
Преданы земле? Сказать бы проще:
Преданы! Зачем притворства дым?
Ведь и землю ту, что нынче топчем,
Мы кровавой стае отдадим.
Отдадим… но вестником геенны,
Серым, серным — времени под стать, —
Пепел нашей чести убиенной
Будет нас, предавших, осыпать…
Чести нет… Но ненависть хмельная
Есть ли в нас — за зло, за боль, за ложь?
Даже раб за муку проклинает:
Ведь и рабья кровь — не рыбья всё ж…
Всеми загнан, жалок и осмеян,
Чтит и трус извечный тот закон:
Он отмстить, конечно, не посмеет,
Но мечтать о мести — будет он!
Но увы! И ненависти тоже
Чужды, словно призраки без тел,
С бешеною стаей мы — о Боже! —
Мира жаждем! Флаг упрямо бел!
Мертвенно он бел — мы просим мира,
Не пылает ярости свеча,
Словно нашу кровь враги-вампиры
Впрямь пожрали, лакомо урча…
Мы — сама эфирность неземная;
Мы прощаем всё… проклятий нет;
И пожата лапа та чумная,
Что в крови детей… иль стёрся след?…
Ненависть за кровь — завет и бремя
Всем, в ком зов родства… иль он погас?…
Это долг. Кто хочет быть добрее,
Не живёт — вершит самоотказ.
Видно, впрямь без дна терпенья чаша,
Мы смиренней кукол восковых;
Мы гуманны — вот кликуха наша!
Мы живём, презрев закон живых…
И ухмылку жабью шлёт с экрана
В клетчатом своём сатанозверь…
Нет страны! Одна сплошная рана —
Вот и всё, что есть у нас теперь…

——————————————————-

Почему — в висках стучит до боли, —
Нас топча, жиреет, точно спрут,
Враг любой, лишь бросить соизволит
Лживо и надменно: «Пусть живут»…?
Почему лишь мы — не те вампиры, —
Ёжась, словно раб перед битьём,
За обман, за лживый призрак мира
Землю, честь и душу отдаём?
Почему — пусть скажут свитки грамот,
Мудрых книг затёртые тома, —
Им — ни страха гибели, ни срама,
Нас — под суд… и ставка — жизнь сама?
Почему — спрошу у всех империй, —
Наш — не тех, кто мучил, резал, жёг, —
Шанс на жизнь — и тот нетвёрд, неверен,
Словно взят у смерти под залог?
Почему — ответьте мне, державы,
Чья горда властительная стать, —
Их — и всех, — на жизнь бесспорно право,
Можно нас — лишь нас, — не признавать?
Почему — ответь мне, глупый глобус,
Пёстрый шар, людская колыбель, —
Нам — не им, — вина, подсудность, робость,
Им — не нам, — всесилья пряный хмель?
По чьему закону и реченью
Можно нас… а их — не смей, не трожь;
Им — не нам, — победы предвкушенье,
Нам — не им, — затравленности дрожь?…
Кто б твою, история, косую
Вправил длань? Иль вправду твой указ,
Что кровавый зверь ненаказуем,
Если только зверства — против нас?…

Доброты вселенской сладкопевец,
Гуманист! Смотри — не прячь чела, —
На врага, что злобой дышит пенясь!
Всё ль ещё ты добр, как был вчера?
Глянь вокруг — всемирный суд вершится
Меж врагом и нами; ну, так что ж,
Как блаженный — пенья райской птицы,
Всё ль ещё оттуда правды ждёшь?
И в закон, единый для народов,
Веришь ли ещё? И в братства миф?
Или, и узрев, что всеми продан,
В жертву рвёшься, дальних возлюбив?…
Всё ль ещё твердишь — в сетях обмана, —
Что чужой иль свой — тебе не в счёт,
Что стоишь за всех… Что негуманно —
За семью, за землю, за народ?

Всё ль ещё твой долг универсален,
И, свечу вселенскости неся,
Так ты добр ко всем под небесами,
Что вот-вот взлетишь на небеса?…
Если да — нам не о чем с тобою
Толковать. Исчерпан слов запас.
Двигай к бездне тихою стопою:
Финиш — там. Твой путь — самоотказ.
Если ж гнев живит и будоражит
Плоть и кровь — стряхнув усталость с плеч,
Слушай дальше. Ясен облик вражий,
А теперь — о нас, товарищ, речь.

———————————————————-

Вот вокзал. Подходит электричка.
Спят старушки, школьники галдят.
День как день… но меньше, чем обычно,
В увольненье едущих солдат.
День как день, но в парке и у школы
Патрули усилены вовсю…
Взлом? Налёт? Облава? Полно, что вы —
Улыбнитесь! Праздник на носу!
Так живём мы, к празднику готовясь:
В гости к нам, совсем как дед Мороз,
Входит страх… Причудливая повесть —
Жизнь в стране прапрадедовских грёз…
Вот аэропорта зал предлётный
Близ Парижа, Рима иль Москвы…
Пассажиры — стайкой беззаботной
В дьюти-фри, в кафешки… но не вы…
Ну, а вам, сограждане, куда же?
Вам — гуськом в багажное крыло,
Где, вздохнув, охранник в форме скажет:
«Опознать извольте барахло…».
Злись не злись — так надо. Прав служивый.
Вас самих, не правда ли, томит
Страх — быть может, нелюдем-вражиной
В самолёт подброшен динамит…
Вот телеэкран. Заставка блёкнет.
Новости… Сюжет, увы, не нов:
«В спину нож… диагноз средне-лёгкий…
Биржа… спорт… погода… добрых снов…».
День как день… Хороший день, точнее:
Нож — не мина. Ранен — не убит…
Нам про взрыв — мы всё ещё мрачнеем;
С тем, что режут — свыклись. Это — быт…
Дайте срок — и бомбы станут тоже
Нашим бытом… сутью бытия…
Пассажир, водитель и прохожий —
Кто теперь? Кто завтра? День спустя?…
Женщина в окне, за зыбкой шторой —
Ждёшь… Тревога терпкая в душе —
О любимом, призванном на сборы,
Об ушедшем в садик малыше.
Ветеран, в чьей памяти — Блокада,
Подмосковье, Курск иль Сталинград,
Ты боишься, воин, — врать не надо, —
За детей… за близких… за внучат…
Пассажир, водитель… ребятишки,
Что, смеясь, за вафлями к ларьку, —
В светлый день довериться затишью
Не спешите… Будьте начеку…
Так живём мы, взрослые и дети,
Вот такая выбрана стезя:
В нас зверюга бешеная метит.
Можно ей… а нам её — нельзя…
Нет всесокрушающего мщенья,
Есть — миропоклонничества блажь…
Это — не шальное сновиденье,
Это — быт! Кошмарный. Дикий. Наш.
Быт людей, чья суть — не гимн, не знамя,
А нутро, — приемлет подлый глас:
Так ни с кем нельзя… но можно — с нами;
Так никто не должен… кроме нас…
Быт людей, чья суть — в глуби подкожной, —
Вторит в лад, покорствуя клейму:
Так ни с кем нельзя, но с нами — можно,
Было так, и будет по сему.

————————————————————

Над страною — тьма. И, скалясь криво,
Алча жертв утробой неживой,
Под кошмарный гимн медоточивый,
Не у диких — здесь, не чей-то — свой,
Встал кумир… И прочат нас в поживу,
И стократ бесстыж эфирный вой.

Мир — кумир кукующих кикимор!
Вдосталь жертв: ведь капище — страна!
Иль поверим спятившим факирам,
Что твердят: змея укрощена?
Люди, впрямь ли разум нас покинул,
И в мозгу — дурмана пелена…

Миролюбец, слышишь: бомбы мечет,
Поит кровью щупальца и рты
Нами же отпущенная нечисть!…
Что ты скажешь? В ужасе ли ты?
Иль не видишь (кто ж тебя излечит?),
Что глаза у идола пусты?

Мы стоим одни пред вражьей злобой;
На удар, на ярость права нет.
Нам нельзя. Наш меч изъят и сломан.
Сломан — кем? И кто изрёк запрет?
Демо… кто доскажет это слово?
Букву вставьте: демон — вот ответ!

Демон… он замыслил просто, люди:
Миру — корм, кремированным — мрак…
А потом за морем, нежась в блуде,
Выслушают весть, что пал наш флаг…
Иль спасут вас, верите? Иль будет,
Мните вы, умилостивлен враг?

Ну, тогда — дерзай и адской лаве,
Миролюбец, дружбу посули
И, любя гуманность, к вящей славе,
С ней — ты добр, — обитель раздели…
Ты владеть страной своей не вправе?
Тенью стань! Твой нрав — не для земли!

Пусть же тень, удел земной гуманно
Уступив, в бесплотность перейдёт…
Тот, кто жив, развеет смрад дурмана
И тропу смиренья проклянёт.
Жертвой мира — злого истукана, —
Никогда не станет наш народ.