Баллада о любви.

Они могли бы встретиться в 43-м, в блокадном кольце, когда его десант Ленинградского фронта был сброшен на соединение с её Волховским.

Но встретились Зинаида Константиновна Иванова и Леонид Иванович Рогаль только в начале XXI века, в санатории для ветеранов. Отжив мирную жизнь, похоронив супругов.

Вот уже десять лет они вместе. У них общая память, несмотря на то что они шли разными дорогами войны, так и не дойдя друг до друга тогда, в 43-м.

Золушка

Зинаида Константиновна: На войну я сбежала после окончания шестого класса. В родном Чудове забралась тайком в грузовик, идущий на фронт. Фронт был всего в 18 километрах от дома. «Ты кто такая?» — спросил меня, поймав за косы, капитан. «Приехала воевать!»

Капитан пытался отправить меня домой, но я сказала, что родных нет. Папа погиб в августе 41-го, мама сейчас где-то сражается. Про бабушку, которая жила в деревне под Ленинградом, — ни слова. Меня отвели к командиру дивизиона. «А что ты умеешь?» — спросил тот. «Красиво писать!» — честно ответила я. Так я стала писать полковые книги и похоронки — с мокрыми кляксами от слез.

В полку меня звали Золушкой. Девушкам приходилось все делать: и таскать по незамерзающим болотам боеприпасы на передний край, и в банно-прачечном отряде за лесом, чтобы немец не увидел, смывать с бинтов кровь в ледяной воде. А потом пришел приказ сформировать женскую снайперскую роту — и все прачки ринулись в снайперы. Ну и я туда же.

Пошли на задание с моей напарницей Симочкой, лежим. Немецкий окоп — рукой подать, а в оптику и мельчайшие детали видны. Смотрю, офицер поднял строй и что-то им объясняет, стоит ко мне спиной. Беру его на мушку. Поворачивается лицом к нам. «Ба, красавец какой… Молодой…» Налюбовалась. Нажала на курок. Он упал. Я зарыдала. «Симка, я понимаю, враг, но человек же, красивый».

Симка донесла командованию. Из снайперской роты меня уволили. Сказали — нельзя было ребенка на убийство посылать. Больше я не убивала.

Выучилась на связистку. Вся связь командирского наблюдательного пункта с батальонами — через меня. «Пятый, пятый, я десятый, подбросьте “огурчиков”!» И вдруг — связь потеряна, где-то обрыв провода. Со мной два солдата. Один пополз восстанавливать связь. Второй. Тишина. Где пехота? Куда ушли батальоны? «Товарищ командир, можно я сама проверю?» Отпустил. Ползу по-пластунски, кругом воронки, рвутся снаряды. Доползла вдоль провода до первого солдатика. А вдруг все-таки живой?! Перевернула — из виска кровь. Сижу, плачу, а боевое задание стоит. Вытерла слезы и поползла дальше, нашла обрыв, соединила провода — и бегом назад. Уже и огня не боюсь, главное — добежать побыстрее, командиру похвастать, ведь это я связь наладила! Так я получила первую награду — медаль «За отвагу».

Мы так воспитаны были, и мыслей не возникало бояться за свою жизнь. Моей подруге Майе Додоновой было всего 20 лет. Снайпер. И вот зеленая ракета, командир поднял роту в атаку — и упал, скошенный пулеметной очередью. Майино дело было лежать в засаде и держать немца на мушке, а она подползла к командиру, выхватила из-под него пистолет, встала во весь рост и как заорет: «В атаку-у!»

Ту деревеньку взяли. А Майю к нам принесли в плащ-палатке, без ног. Она в горячке была, пела. Я искала ее потом после войны. Не нашла.

А однажды наш наблюдательный пункт попал в окружение. Зима, мороз, немцы в белых маскхалатах все ближе. Лежим не двигаясь. И тогда командир говорит: «Посчитайте сколько у нас осталось гранат и патронов. Без моей команды не стрелять. И я вас очень прошу: последний патрон — для себя». Он не приказывал, он просил. Но это и так было ясно. И я тогда подумала только об одном: «Господи, сейчас умру, а еще даже не целовалась».

Последний патрон

Леонид Иванович: В ночь, когда началась война, я лег спать на рассвете — после выпускного бала, счастливый. Мой отец был директором школы белорусского города Речицы. Я мечтал стать хирургом. Совсем скоро мы с отцом и моими одноклассниками ушли в партизаны.

На подрыв мы ходили по одному: две толовые шашки в руках, чтобы заложить на рельсы, и одна граната в кармане — если попадешь на немецкий разъезд, чтобы взорвать себя вместе с ними. В 42-м по всей Белоруссии развернулась «рельсовая война» — нужно было удержать пополнение немецких войск. Немецкие посты были расставлены вдоль дороги, в небе — осветительные ракеты, лес на 200 метров по обе стороны полотна вырублен, чтобы мы, партизаны, не могли подползти незамеченными. Мы выбирали безлунные ночи, с дождичком, самое темное время — два-три часа ночи. И вот однажды я напоролся. Уже заложил шашки, слышу: лай собак — идут. Зарылся лицом в землю, граната наготове. И мысли у меня не было тогда сдаться в плен — чеку я уже выдернул.

Однажды к нам прибился бывший власовец, Василий, хороший парень, жил рядом с нашей землянкой. И вот когда под натиском немцев мы стали отступать, Василий отстал. А через пять дней во время построения партизанского отряда перед строем вытолкнули нашего Васю. «За дезертирство и мародерство» — расстрел. От строя отделился боец, подошел к Васе и выстрелил в упор. Отец после этого сел на завалинке, свернул козью ножку и говорит: «На, кури, сын». Это мой-то отец, директор школы, который гонял нас с братом за плохие оценки!

А когда уже немца погнали мы, мой любимый друг погиб на переправе через Березину. Перед боем, в окопе, строчил письмо жене, молился: «Хоть бы дошло!» — и чтобы ответный конверт пришлось вскрывать самому, а не товарищам. Как в воду глядел — убили его. А я расстрелял всю обойму, но последний патрон оставил: он до сих пор со мной, на память о друге.

Солдатская любовь

Зинаида Константиновна: Я всегда говорила: «Война — войной, а обед должен быть вовремя!» И вот нет и нет обеда! А солдатская кухня — там, за опушкой. Ну я и вызвалась пойти поискать, куда делся наш обед. Пришла, а у них осколками пробило котел, суп вытек, но гущи немножко осталось. Налили мне эту гущу в термос, термос — за плечи, кашу в судках дали, иду — и тут снова налет! Куда деваться? С термосом за плечами никак не лечь, мечусь между березок, а потом думаю: «А-а, будь, что будет». Прислонилась термосом к дереву. И вот будь я сантиметра на три выше, тот осколок бы меня точно убил! Так и остался торчать в стволе прямо над моей головой. Когда налет кончился, я к нашим побежала, сама не своя, лицо измазано. «Ты ранена? Что случилось?» «Ребята, я суп потеряла…» Этот осколок они мне потом из дерева вытащили, и я его все переходы с собой таскала.

Ох уж эти переходы! Винтовка, сапоги кирзовые, вещмешок — пот течет, особенно летом, еле идешь, только и думаешь о привале: «Вот как лягу — и больше не встану!» А как привал — уже и немецкие гармошки губные достали, кто-то вприсядку пошел, я — «Цыганочку», потом «Волховскую застольную» -- ее наш капитан Шубин сочинил!

-- девчонки запевают.

Запевалой у нас была Оля. Она — снайпер в женской роте, Федя — в мужской. Любовь у них была. Как затишье после боя, он то и дело бегал к Оле хоть поцеловаться. А потом мужская рота стала отходить, Федя их прикрывал, был ранен и взят в плен. Немцы нашли у него комсомольский билет. Пытали. А когда мы вошли в деревню, местные бабы сказали: «А ваш солдатик-то до сих пор там» — и показали на избенку. Оля бросилась внутрь. Федя еще теплый был. Немцы его, как Христа, распяли. Мы его сняли со стены, похоронили с почестями. Федору Хромченко присвоили звание Героя Советского Союза посмертно. Оля после войны вышла замуж. В прошлом году умерла.

Но кому-то и везло. Даже свадьбы играли — ЗАГСа не было, так комполка просто выдавал справку о браке. Летом столы накрывали под деревьями. Выпьем свои боевые сто грамм, поздравим — а утром снова в бой.

Одна пара у нас поженилась. Невеста — из нашей землянки, а нас в ней восьмеро жило. Девчата и решили: на первую ночь уступим землянку молодоженам. А ночью — прямое попадание в землянку. Они так и умерли вместе. А мы семеро остались живы.

Леонид Иванович: На увольнительные бегали в деревню, к девчонкам, знакомиться. Меня тогда уже на Ленинградский фронт перевели. И вот была у меня одна девочка, Аля. Вся такая тоненькая, хрупкая. А зима, морозы. Я коченел, она тем более, а молодые, глупые, сказать стесняемся, так и стоим посиневшими от холода руками обнимаем друг друга. Потом перебросили нас на другую точку, и Алю свою я потерял.

А к капитану моему часто приезжала красивая блондинка, студентка. И надо же, подвернулась нашему капитану медсестра Софочка! Я ему говорю: «Товарищ капитан, такая красивая девушка к вам ездит, а вы…» Он как гаркнет: «Не лезь не в свое дело, вон отсюда, славянин!» И отправил на батареи. А та блондинка больше не приезжала.

Однажды мои товарищи, узнав, что я на гитаре играть мастак, поехали в Ленинград и купили там гитару. «Давай бренчи!» Я до сих пор и бренчу.

Победа

Зинаида Константиновна: Была у нас санинструктор Тамара. Как же мы ее боялись! Старались на глаза не показываться! Она все время проверяла нас на «бекасов» и если что, сразу стригла. Я ведь, когда приехала на фронт, блондинка была, с длинными волосами. А на первых военных фотографиях у меня под ушанкой — бритый ежик.

Зато когда наши части погнали Гитлера на Запад и мы освободили Ригу, то набросились с девчатами на рижские магазины, нахватали платьев — но не для того, чтобы себя наконец женщинами почувствовать, а для самодеятельности!

Как мы пели и плясали в день Победы! А меня все подбрасывали и подбрасывали вверх.

Леонид Иванович: На этих батареях в городе Пушкине, куда меня сослал капитан, я и встретил день Победы. После меня забрали в армию, и я служил до 1948 года. Вернулся домой, хотел пойти работать шофером в колхоз, но отец засадил меня за учебники — за семь лет я порядочно из школьной программы забыл. Больше 40 лет я проработал учителем. В 1955 году женился на москвичке.

Зинаида Константиновна: А я вернулась в родной город с вещмешком, в шинели и тремя тысячами рублей, огромной по тем временам суммой. Вернулась — и не нашла не то что своего дома, а даже своей улицы. Одна только фабричная труба валялась среди руин. Я поехала в деревню к бабушке. Мою офицерскую двубортную шинель мы променяли на картошку. Скоро вернулась и мама. Она дошла до Берлина, и я горжусь тем, что фамилия моего отца — на стенах Рейхстага.

После войны я часто ходила в форме, со всеми медалями на груди. Однажды меня остановил милиционер: «Ты где это украла?!» Я всегда была слишком молода для того, чтобы быть ветераном.

В 2008 году Зинаида Константиновна и Леонид Иванович вместе с «поездом памяти» побывали в Латвии. Там, где рота Зинаиды Константиновны освобождала города и где в последний день войны шальным осколком убило Василия Ивановича Горчакова, командира 1247-го стрелкового полка, в котором она воевала. Нашли военное кладбище с ровными, одинаковыми ухоженными белыми плитами. «Ты иди этим рядом, я — этим, увидишь моего Горчакова, кричи». Леонид Иванович увидел первым.

«Поезда памяти» уходят из Москвы по весне: с ветеранами на нижних полках, со студентами в плацкартных вагонах, с митингами у Вечного огня в городах-героях и чаепитиями под гитару в ветеранских купе. Стариков все меньше, и им все тяжелее одолеть недельный «переход» по местам своей военной юности, молодежь — все дальше от войны и все меньше ее понимает. «Как, а вы разве не на кроватях спали?» — удивлялась одна девочка, когда в середине пути узнала от Зинаиды Константиновны, что на войне люди спят на земле.

— Этих встреч ждут и студенты, и старики, — рассказывает организатор акции Лариса Комиссарова, президент фонда возрождения национальных традиций «Новый век». — Ветераны чувствуют себя востребованными, а для ребят, которые видят перед собой людей, переживших самое страшное и не сломавшихся, это такой нужный в их возрасте пример. В прошлом году, когда мы приехали на Прохоровское поле, один из ветеранов подошел к танку, обнял его и заплакал — это, оказывается, был его танк, он узнал его по номеру. Такие сцены берут ребят за живое. А самое главное — они видят жизнелюбие и оптимизм ветеранов, видят, как они умеют любить, как далеки от всего наносного, как умеют ценить каждую отпущенную минуту.

В последнем «Поезде памяти» Зинаида Константиновна потеряла сознание. Леонид Иванович сидел у нее в ногах, врач мерила давление — 60 на 40, до ближайшей станции Орел было полтора часа и Зинаида Константиновна, по всей видимости, умирала.

Но не умерла. Это было бы слишком невежливо по отношению ко всем участникам «пробега». Поэтому через час она очнулась, выпила глоток горячего сладкого чаю из гремящего стакана и спросила бледных врачей и студентов, стоящих над ней в тесном купе: «А что это вы такие грустные?! Дайте-ка я вам анекдот расскажу!»