Христос воскрес – воскреснет и СССР!

В России сейчас два народа, две страны. Они и мы. У нас все разное: доходы, способ заработка, политические взгляды, отношение к советскому прошлому…

Вот мне попались на глаза воспоминая одного из "них": "В 1981 году на центральном рынке Новосибирска на единственном мясном прилавке рубили что-то вроде дохлой лошади…"

Какая чушь! В командировках по Сибири тех лет я видел эти городские рынки, полные самого презентабельного товара – и за вполне, что называется, приемлемые деньги.

И тут я понял: мы ведь и тогда жили в двух разных мирах!

И мне аж стало жаль тех несчастных, живших в их горькой реальности.

Уже в детском саду их били воспитатели, ненавидели и изводили другие дети, кормили насильно мерзкой липкой кашей.

А в моем садике все было будь здоров: воспитатели читали нам добрые книжки, к нам приходили шефы с кукольными спектаклями. Были огромные кубики, из которых можно было строить корабли и замки.

На праздники мы устраивали утренники, стремясь изо всех сил порадовать родителей. Декламировали стихи, пели. Папы и мамы млели от счастья!

А их даже на Новый год одаривали маленькими, сморщенными, кислыми мандаринками. Но я-то помню, что мои мандарины были волшебно вкусными!

И дома их кормили какими-то ужасными синими курами, серой лапшой – и сахар был у них серый, мокрый и несладкий.

И в школе над ними издевались тупые учителя и гнусные "дети пролетариев"; в библиотеках от них прятали лучшие книги.

А в моей школе мне выдавали книжные новинки с ещё не просохшими штампами. И учителя у меня были замечательные, и друзья – не разлей вода. Жили мои школьные товарищи чаще всего в коммуналках – но когда мы всей ватагой забегали к кому-то в гости, родители не говорили нам худого слова, обычно появлялись какие-то угощения, мы чувствовали себя радостью и смыслом жизни взрослых…

А еще их всех насильно загоняли – сначала в октябрята, потом в пионеры, а там и в плохие ВУЗы, в партию, в заведующие отделов проклятых оборонных НПО.

Их реальность можно было лишь переносить, сжав зубы. Ведь в их комсомоле надо было только молчать, набрав в рот воды. В их партии –  не высовываться, не то могло случиться что-то страшное. Такое, о чем они даже сейчас сказать не могут.

Я же на первом своем комсомольском собрании выступил от души, после чего оказался в комитете комсомола, где говорил все, что думал – и не имел за это ни одного нагоняя.

Их с самого детства отрезали от заграницы. Им не давали встречаться с иностранцами, а если вдруг такое и случалось – то забирали все, что иностранец подарил бедному ребенку.

А в моей замечательной стране был Дворец Пионеров с клубом интернациональной дружбы, где мои сверстники свободно переписывались с юными американцами, англичанами, немцами. Встречали их здесь, летали в гости к ним…

И еще мне очень жалко их родителей. Они были такие хорошие – но их всегда затирали злые начальники. Денег им всегда не хватало, они искали какие-то левые приработки, но им запрещали это – и тоже загоняли их силком в партию.

Один из них почему-то очень гордится сегодня, что комбайны, которые изобретал его папа, очень плохо работали. Хотя папа был очень хороший.

А все, что делала моя мама, служило на ура – чем я горжусь по сей день. Она родилась в Магадане от отца, "пожелавшего остаться неизвестным", потом перебралась с моей бабушкой в Москву, встретила тут моего папу-фронтовика, выходца из ставропольской глубинки, окончила заочно биофак МГУ…

Родился я в бараке, где ходить учился боком – так тесно стояли там кровати моей бабушки и моих мамы с папой. Но они оба работали на славу, с радостью – и к моим 20-и годам у нас уже была роскошная 4-комнатная квартира. Мой папа вступил на войне в партию – а маму никто туда не загонял. Но она как передовой ученый объездила весь мир при СССР, ее даже в шпионки в Штатах вербовали – но как она могла изменить родине, давшей ей ее фантастически счастливую жизнь?

Сегодня это звучит как сказка – но все это так и было в той нашей фантастической стране по имени СССР, ни убавить, ни прибавить.

И наши реальности разошлись с "ихними" даже еще до моего рождения.

В их стране приходилось резать ночью своего кабанчика, чтоб не забрал "черный" комиссар...

А в моей стране красные комиссары вводили повальное образование, 8-часовой рабочий день, тотальную медпомощь, Дворцы культуры в городах и сельские клубы в каждом поселке. В моей стране мой папа, окончивший на отлично сельскую школу, поступил в самый элитный ВУЗ СССР – ИФЛИ. Ушел со студенческой скамьи на фронт и вернулся с войны героем, перед которым были распахнуты все двери жизни.

Они жили в какой-то "Верхней Вольте с ракетами" – а мы в великой мировой державе.

Даже Великая Отечественная у нас оказалась разной. В их реальности врага "завалили мясом" – и победил в той войне некий неотесанный народ, пока коммунисты поголовно отсиживались в тылах.

На одного убитого немца дескать приходилось по четыре, а то и по пять убитых "простых мужиков" – а Жуков и Сталин де спали и видели, как побольше извести этих "рабов страны".

И танки у нас были плохие. И автоматы, и самолёты. Только то, что поставляли нам союзники, было хорошим. И с помощью одной американской тушенки мы де и победили. Но злой Сталин забрал у народа все плоды победы – и сослал народ-победитель в ГУЛАГ…

В моей реальности тоже была война, в которой воевали все: и партийные и беспартийные, кому позволяли возраст и здоровье. И кому не позволяли – шли тоже воевать. Все мои предки воевали; выжившие вернулись с орденами и медалями, которые я в детстве с гордостью ощупывал и чуть не целовал.

С моим дедом, кавалером всех мыслимых орденов Гражданской и Великой Отечественной, вообще вышла самая невероятная история. Его спросили после войны: где ты хочешь дальше жить? Он, набравшись смелости, сказал: хочу жить в городе, но при своей земле. И ему выдали кирпичный дом на окраине Орла, на берегу реки Орлик, 10 соток участка – моя бабка там выращивала какую-то потрясающую огородину, которую я кушал все свое детство.

А их родичи отсиделись где-то в писарях, в проклятых лагерях, которые настолько загубили здоровье тех сидельцев, что они до 90 лет трещали, как плохо им там было.

Потери на той войне были и впрямь страшными – потому что враг не щадил наше мирное население. А наших солдат погибло почти столько же, сколько из числа гитлеровской коалиции на восточном фронте. К 1942 году у нас была достроена отличная боевая техника, которую производила наша, советская промышленность. И именно благодаря этой технике, пришедшей на подмогу нашим подмосковным ополченцам, в числе которых был и мой отец, мы победили в той войне.

А потом мы всласть жили, строили, думали о будущем, учились. Нас волновали мировые проблемы – и мы от души помогали Острову Свободы Кубе, Анголе, Мозамбику; воевали, как могли, в Афганистане, где против нас воевали Англия и США.

А эти "они" только и думали, как загубить эту ненавистную им систему. И когда она дала очень серьезный сбой, которым не преминули воспользоваться супостаты, они отомстили нам беспощадно за их "недобитого кабанчика".

Мы, те, кто был счастлив в той системе, отнюдь не лишенной массы недостатков, но, главное, делавшей из человека не хапка, а человека – даже не думали, что это счастье нужно защищать зубами и кулаками.

Вот и не защитили.

И тогда счастье настало у них: появились бесконечные бананы, 150 сортов колбасы, красивое женское белье, даже дворцы и яхты – весь тот "кабанчик", составляющий предел их мечты. Сила брюха победила силу духа. Отчаянный бессребреник Христос пал жертвой сребролюбивого Иуды.

А нас постигла полоса трагедий – развал науки, производства, огонь войны, охвативший экс-союзные республики, в которых бывшие советские граждане стали убивать бывших же советских граждан.

Старики остались с носом, угодив в нищету; молодежь ушла в сплошной балдеж; и все мы оказались в плену нефтяной скважины – даже без понятия, как жить после нее…

Но все же хочется закончить это рассуждение не столь печальной нотой. Христос, преданный Иудой, страшно напоминавшим нынешних "кабанчиков", воскрес на третий день после его смерти – и повел все человечество вперед дорогой бесконечных взлетов и падений. Воскреснет и СССР – пусть не так скоро и не как копия, а как идея возврата человека к человеческому.