Гитарист

Это случилось в 59-м году. Я работал в "Литературной газете". У меня уже были первые песенки и первая широкая известность в узком кругу. Это очень вдохновляло меня. Я очень старался понравиться именно им, моим литературным друзьям. Один из них, назовём его Павлом, позвал меня на свой день рождения. Были приглашены и некоторые другие сотрудники нашего отдела литературы.

Я отправился к Павлу, конечно, вместе с гитарой и со своим ближайшим другом тех лет, начинающим писателем Владимиром Максимовым. Мы добрались до Плющихи, нашли дом. Нам открыли дверь. Гостей уже было в избытке, и наши уже были здесь.

И вот мы вошли в комнату и начали рассаживаться за уже накрытым столом. Слышался обычный возбуждённый галдёж, затем в него вмешался плеск разливаемого в бокалы шампанского, затем прозвучал тост в честь пунцового именинника... И звон стекла, и кряканье, и вздохи - и вдруг тишина и сосредоточенное поедание праздничных прлестей, и восторженные восклицания, и, в общем, как обычно, удовлетворённое журчание голосов, этакий ручеёк, постепенно, от тоста к тосту, превращающийся в мощный поток.

В доме Павла я был впервые, и родственники его были мне незнакомы. Судя по их лицам и разговорам, простые милые люди, в основном из московских работяг. Они и преобладали за столом. А наших было мало, и они, конечно, старались не очень-то "высовываться" и не нарушать господствующего климата своим интеллектуальным вздором. Так, нашёптывали друг другу всякие остроты и посмеивались украдкой. Только Володя Максимов был мрачен.

Наконец, когда было достаточно выпито и съедено, отяжелевшие гости потянулись в соседнюю комнату. Мои подмигивали мне многозначительно. Я шёл и и понимал, что, по установившейся традиции, предстоит петь. Меня это радовало. Я начал привыкать к интересу, который проявляли к моим песням мои друзья. Рядом двигался хмурый Максимов. Пока мы сидели за столом, я, зная о его пристрастии к спиртному, подумал, что наступил этот час и потому он так мрачен.

Но оказалось, что он трезв, трезвее меня и всех остальных, и это было непонятно.

В тесной комнате кто сидел, кто стоял. Мне подали гитару. Все замерли. Я чувствовал себя приподнято, хотя и волновался: очень хотел угодить слушателям.

- Что же мне вам спеть? - спросил я, перебирая струны, - что-то сразу и не соображу... - Может быть, "Сапоги"? - спросил кто-то из своих. Я подумал, что "Песенка о сапогах" - это военное. Это не ко дню рождения... И посмотрел на Максимова. Он был мрачен.

- Ну, "Неистов и упрям" - подсказали снова.

Нет, - сказал я, - начну-ка с "Последнего троллейбуса"... Всё-таки московская тема...

Я стал перебирать струны. Одна фальшивила. Принялся настраивать. Было тихо. Правда в соседней комнате звенела посуда: там суетились, приводя стол в порядок.

"Когда мне невмочь пересилить беду..." - запел я. Максимов опустил голову. Выпевая, я подумал, что следующей будет "Песенка о Лёньке Королёве". Да-да, подумал я, хоть и военная, но всё-таки московская. Я пел и попутно обмозговывал свой небогатый репертуар. И вот конец:"...и боль, что скворчёнком стучала в виске, стихает..." - и последний аккорд. Кто-то из своих захлопал. И вдруг из дальнего угла крикнули требовательно:"Весёлую давай! Цыганочку!"

 -"Цыганочку!" - загудели гости, и кто-то затянул "Ехал на ярмарку ухарь-купец"...

Я не понимал, что происходит. Стоял, обнимая гитару. Тут ко мне подскочил Максимов, дёрнул меня за руку и прошипел: - Пошли отсюда! - и повёл меня насильно в прихожую. - Давай одевайся! Скорей, скорей. Пошли отсюда!..

Мы вышли из квартиры. Голова гудела.

- Я не хотел тебе говорить, - сказал, кипя, Максимов уже на ночной улице, - когда мы пришли, там, на столике в прихожей, лежал список гостей, и возле твоей фамилии было написано - "гитарист".