Ржавчина Как «Норникель» перерабатывает Таймыр в чистую прибыль.

На модерации Отложенный

Лопнувший резервуар №5 ТЭЦ-3. Норильск. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

1.

Первый день в Норильске, дождь пахнет химией. Только что возбуждено уголовное дело на мэра города Рината Ахметчина — за халатность, «выразившуюся в неисполнении своих обязанностей при возникновении ЧС». ЧС — это утечка 21 тысячи тонн дизельного топлива из норильской ТЭЦ-3 в реки Далдыкан и Амбарная. Мы померзли перед администрацией, а теперь едем в Кайеркан — отдаленный район Норильска. Директор НИИ сельского хозяйства и экологии Арктики Зоя Анатольевна Янченко, местная ученая, назначила встречу в парке. 9 вечера, дождь. Парк — это пустошь с пластиковой надписью «Я люблю Кайеркан». Мы встречаемся в полукрытой беседке. Я знаю, что Зоя Анатольевна говорила журналистам: рыбы в норильских речках подвержены странным мутациям репродуктивной системы. Мне нужно поговорить с ней о том, что происходило до и после разлива.

Зоя Анатольевна — красивая, маска поверх макияжа, нежный розовый шарфик поверх пальто. Холодно. Ежимся, начинаем разговор.

Зоя Анатольевна успевает сказать, что ее институт никак не зависит от «Норникеля».

Затем к нам подходят трое полицейских. «Здравствуйте, господа!»

Просят документы. «О, Москва». Просят редакционное задание.

«Сейчас пройдемте с нами. Режим самоизоляции».

Свежие справки об отсутствии коронавируса не помогают.

Я говорю, что сейчас идет интервью и полицейские могут подождать.

Полицейские соглашаются.

Нависают над беседкой.

Зоя Анатольевна меняет тон.

У рыб действительно странные мутации, об этом есть статьи — но говорить она об этом не может, она не ихтиолог. Не может подсказать, с кем поговорить. «Это — лица приезжие».

Говорит: «Я думаю, все нормально будет. Компания выделит средства… Мы, наука, готовы всем помочь, устроить. Главное — не нагнетать ажиотаж». «Мы обязательно справимся!» Она повторяет это несколько раз.

В отделе нас продержали четыре часа. Старший полицейский все время повторял: «Если бы я знал, что вы журналисты, никогда бы к вам не подошел».

 — Какое глупое совпадение, — говорит Юра Козырев.

И мы правда думали так.

2.

Вид с горы Рудной на старый город. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Что такое Норильск? Это почти самый северный город России. Сюда нельзя добраться иначе как самолетом, дорог нет, единственная железнодорожная ветка идет до Дудинки.

Это приграничная зона, и, прилетая, заполняешь анкету — как будто ты въезжаешь в другое государство. Иностранцам въезд разрешен только по согласованию с ФСБ.

Под тундрой лежат цветные руды. Здесь ведется добыча металлов: меди, никеля, кобальта, палладия, осмия, платины, золота, серебра, иридия, родия, рутения, попутно добывается техническая сера, металлические селен и теллур, серная кислота. «Норникель» производит 35% мирового палладия, 25% платины, 20% никеля, 20% родия, 10% кобальта. В России это почти весь никель, почти весь кобальт и половина меди.

Цветные руды здесь были всегда, а население прирастало постепенно — сначала ГУЛАГ, потом завод, потом — город.

Комбинат был построен силами заключенных. Город был построен силами заключенных. Строительство Комбината было начато в 1935 году. Именно эта дата является датой основания Норильска, хотя само строительство города началось лишь в 1951-м.

Город окружен комбинатом, слит с ним.

Трубы, трубы, поселки — разрушенные и еще живые, шахты и рудники (здесь это слово ударяют на первый слог), дым, редкие лиственницы, как призраки.

Зимой здесь –45, летом температура гуляет от 10 до 30 градусов. Два месяца ночь, три месяца день. Сейчас солнце не заходит за горизонт, даже не касается его края. Свет кажется сценическим. Ночью, неотличимой от дня, выгуливают собак, молодежь сидит на детских площадках. Небо исполосовано дымами.

Здесь живет 180 тысяч человек, треть из них работает на комбинате. Остальные обслуживают комбинат или тех, кто работает на комбинат. Последние 20 лет все мэры города, включая нынешнего Рината Ахметчина, — его выкормыши, начинавшие работать в «Норникеле».

Когда случился разлив топлива? 29 мая. «Материк» — Москва и Россия узнали об этом на двое суток позже. «Хорошо, что вообще узнали», — смеются норильчане.

Один из резервуаров лопнул по самому низу. Это был самый большой резервуар № 5. Трещина в два с половиной метра видна из-за забора. Резервуары — и лопнувший, и соседние — покрыты ржавчиной сверху донизу. «Норникель» винит подтаявшую вечную мерзлоту, которая «подвинулась», но город знает — ТЭЦ-3, как и Надеждинский металлургический комбинат, стоит на скале. Но вечная мерзлота действительно тает, это тоже общее знание.

Обваловки, которая могла бы удержать топливо на территории, просто не было.

Топливо ручьем потекло в речку Далдыкан, оттуда в Амбарную. Оттуда — в озеро Пясино.

Официальная позиция комбината и Росприроднадзора — в Пясино топливо не попало, сумели остановить до. Но первые боны — плавучие заграждения, остановившие пятно, — появились спустя 1,5 суток. Течение рек сильное, озеро совсем близко.

Официальные лица ссылаются на прижимной ветер, не пустивший солярку в озеро. Ветер дул два дня и остановил 21 тысячу тонн, 350 вагонов топлива, плывущих по реке. Это повторяют снова и снова и, кажется, в это даже верят.

Пока арестованы четверо — директор ТЭЦ-3, главный инженер, его зам и начальник цеха. За начальника котлотурбинного цеха Вячеслава Старостина, вышедшего на работу лишь в январе, город собирает подписи. 66 тысяч подписей, комментарии

«не там нужно искать виноватых», «люди очень боятся», «на его месте мог оказаться любой».

3.

Озеро Барьерное у Никелевого завода. Норильск. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Второй день в Норильске. Мы едем в Дудинку — порт, по которому металлы вывозятся на материк. Мы встречаемся с лидерами коренных народов. Их тут пять — нганасане, долгане, ненцы, энцы, эвенки. Они по-прежнему считают Дудинку столицей.

Мы встречаемся с ними в отделе образования. Один выходит покурить, возвращается, спрашивает: у вас что, проблемы с полицией?

На выходе нас окликают по именам.

Молодой полицейский, смущаясь, настаивает, чтобы мы дали объяснения — кто мы и зачем в Дудинке.

Через два часа он позвонит мне на мобильный.

ЗВОНОК ПОЛИЦЕЙСКОГО
 

«Вы когда закончите? Очень нужно закончить побыстрее. Я вам разъясню, получил разъяснение, у вас тоже должна быть самоизоляция. Вам тоже надо находиться и соблюдать данное требование. Поэтому в случае, если вы продолжите, мы будем вынуждены принять меры. Поэтому, чтобы этого не было, необходимо... Не хочу просто вам впечатление портить и как бы ссориться, на конфронтацию идти с вами. Поэтому я прошу вас — пожалуйста, закончите побыстрее, и в Норильск.

Елена Геннадьевна, поймите меня правильно, не сочтите это за какие-либо там угрозы или еще что-то… Я не хотел бы, чтобы у вас появились какие-то проблемы на Таймыре».

4.

Норильск, начало Ленинского проспекта. 2018 год. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Мы звоним людям, договариваемся о встречах — и они пропадают. Это происходит снова и снова. Телефоны молчат, двери закрываются. Мы бронируем билеты на рейсовый вертолет — и нам перезванивают за сутки до вылета: на борт садятся полицейские, что-то случилось, ваши билеты аннулированы. Мы договариваемся с капитаном лодки — и на лодку приходит ФСБ и говорит капитану: «Мы ищем наркоторговцев, едут ли с вами гражданские?» Те же фээсбэшники приходят к директору капитана — убедиться, что капитан не осмелится взять нас, и директор пугает своего сотрудника тем, что разорвет контракт. Руководитель частной вертолетной компании говорит — «Норникель» попросил не летать над разливом, не будет заказов — не будет и нас, вы же понимаете.

Нет, мы все еще не понимаем.

«Каменная вата», — говорит наш главный редактор.

Местные журналисты — в городе две газеты, одна принадлежит Комбинату, другая — администрации — тоже знают, что мы приехали. Здесь помнят и любят Игоря Домникова, который до прихода в «Новую» издавал в Норильске единственную независимую газету «69 градусов». Передают приветы, но встречаться отказываются.

5.

Руслан Абдуллаев — адвокат и лидер движения «Мой дом» — говорит осторожно. Но говорит. Мы встречаемся в его офисе. Норильчане считают, что именно его письмо о разливе топлива попало на стол президенту.

Очень долго он был один в поле воин. Семь лет он пишет жалобы и отстаивает их в судах. Он объясняет просто: я юрист, хочу вернуть Норильск в правовое поле.

Он верит в вертикаль власти и в общественный контроль. «И сработала именно та общественная вертикаль власти, которую выстраивал президент, которую мы в свое время подхватили и, так или иначе, несмотря на все тяготы и лишения, реализовали. Фактически вот этот канал общественной и гражданской связи и сработал».

Он любит город, но сам не может объяснить, почему, «что-то здесь завораживает».

В его организации нет членства, но есть костяк — восемь адвокатов. Трудовые права, коррупция, экология. «Это все вы не представляете как связано». До прошлой зимы здесь дороги посыпали гранулированным шлаком, который администрация выкупала у «Норникеля». После многолетней битвы Руслана шлак признали тем, чем он является, — опасными отходами.

— Норильск — это заповедник коррупции. То, что происходит тут — ну ни в одном другом регионе, наверное, таким изощренным способом не происходит.

(продолжает) Ну если я говорю, нагло умудряются отходы, те, которые должны утилизировать, продавать и из бюджета еще платить деньги? Ну блин! И при этом нету ни одной надзорной структуры, кто бы сказал — ой, мы не знали. Все знали. Все вот фактически этому способствуют.

Ну что было. Были эсэмэски «будь аккуратнее», «с собой ничего не носи», ну какая-то такая фигня, короче, типа, могут подкинуть, в таком духе. Были анонимки на меня. Я и террорист, я и ваххабист, и оружие вожу…

Однажды по этим анонимкам его задержали вместе с женой. «После этого я все для себя до конца решил».

Руслан рассказывает: в 16-м году сорвало ветром с крыши дома 33 по Талнахской лист проржавевшей жести и убило девушку.

— Следственный комитет возбудил дело, расследовал-расследовал 10 месяцев и закрыл. Возбудили по 109-й — причинение смерти по неосторожности, когда в результате действий, ненадлежащего исполнения лицом своих должностных обязанностей. Закрыл на том основании, что отсутствуют события самого преступления.

Сейчас дело открыто в третий раз, открывали через Бастрыкина. С третьего раза, забрав дело у норильских следователей, нашли ответственного — начальника эксплуатационной части управляющей компании.

— Он свою вину признал. Все, собственно говоря, мы уже ждали, когда будет вот это окончательное решение. А ему, видать, начальники сказали. И он все — нет, нет, я не виноват, я ничего не скажу. Ну следователи работают дальше, следом главного инженера привлекают. Потому что вот пошли по инструкциям — это то, что сейчас по аварии происходит. Документы изъяли, изучают, что должно быть.

Ему не жалко задержанных ни сотрудников ТЭЦ, ни Старостина.

— Как бы там ни было, он — должностное лицо. Он обязан был сигнализировать! Говорю, ко всем обращаюсь, кто где находится — смотрите, заявляйте, пишите, говорите и исключайте тот момент, когда вы там сидите, молчите, а потом крайними становитесь. Он и будет крайним, если он не будет говорить. Ну это уже осознанный выбор. И к этому все идет, к сожалению, — 51-я статья, и московский адвокат. Все! Почему показаний не дает?

Если бы он пришел, сказал — ребята, да, я вот в январе ступил, я то-то делал, я к начальнику обращался, я писал, я говорил, я обошел территорию, видел, что она не соответствует, видел какие-то риски. Я, соответственно, уведомлял, ну и как бы все необходимые меры предпринимал. Надлежащим образом выполнял свои обязанности, старался предотвратить. Тут вопросов нет! Но он же этого не сделал! Он же мало того что этого не сделал — он еще и скрывает. Он фактически соучастник. Как ты осуществлял свои полномочия, насколько вверенный тебе опасный производственный объект ты контролировал. Да извините меня, можно на этом бетоне сидеть и днем, и ночью, но не допустить!

Я вспоминаю, что коррупция в своем изначальном значении — растление, разложение, ржавчина.

Именно к Абдуллаеву пришел замглавы норильского Росприроднадзора Василий Рябинин, чтоб опубликовать свой ролик.

6.

Василий Рябинин. За спиной — озеро Долгое и система охлаждения ТЭЦ-1. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Василий Рябинин смотрит на нас и говорит: «Я не буду с вами разговаривать».

Он в рубашке и подтянут. Перед ним — совершенно пустой стол. Это его 20-й день работы в Росприроднадзоре. Он уже написал заявление об увольнении, этому заявлению не хотят давать ход. Заходит молодой коллега, видит нас и выходит. Внизу ходят рубашки следственного комитета.

— Попробуйте договориться через главу Росприроднадзора, — говорит Василий и улыбается уголком рта. — Типа, официальное интервью.

В сорокаминутном видео, которое в городе называют «самоубийством», Василий Рябинин говорит о том, как во время проверки Красного ручья (из трубопроводов сочится постоянно, и самым старым разливам уже дают здесь названия) поступил сигнал о разливе топлива. О том, как начальника и замначальника Росприроднадзора не пустила на место охрана комбината — в присутствии полиции. Как они вышли пешком к Далдыкану и увидели поток дизельного топлива, идущего «горной рекой». «Пару кадров красной реки, которая впадает в дизельную реку, ощущение катастрофы налицо». И как они пытались подъехать к ТЭЦ-3, и за ними приехала «буханка» с вооруженными людьми.

На следующий день с Рябининым встретились сотрудники департамента безопасности, спросили, как он оценивает обстановку.

И дальше — про указание руководства отбирать пробы только около бонов. Про появление версии, что в озеро ничего не попало из-за прижимного ветра. При этом пробы с озера никто не брал.

«Тогда я организовал как бы людей, наших всех, с отдела. И сказал, что мне кажется, это должностное преступление, вот. И я этим заниматься не хочу. Поэтому выдавайте мне задания в письменном виде. На что мне сказали: «Ты отстранен от этой проверки». А начальству подготовить служебку о моем отстранении. И сказали: «Ну ты подготовь письменно, чем ты в общем-то недоволен». Вот. Я сказал, что я обязательно подготовлю, когда будет распоряжение об отмене отстранения меня от проверки.

И, в общем, что это на самом деле как бы такое не должностное, наверное, преступление, а преступление против даже моих детей.

Это вообще на самом деле здесь очень тяжело, с детьми. Потому что, например, у меня часто дети плачут, просятся: «Папа, выпусти погулять», а на улице газ, и я просто понимаю, что это моя ответственность за это.

Потому что я сейчас работаю именно в этом месте, кто должен вот это вот предотвращать. А этого не происходит. Да, возможно, мне надо было это делать как-то постепенно, но эта авария, она изменила все планы. В результате этого ну вот я пошел на такой вот шаг, как вы сейчас видите».

Мы выходим курить, и он говорит: «Я увольняюсь и уезжаю из города. Я свое сделал, я свое отвоевал». Он говорит: «Главное — мои дети в безопасности. Они гуляют у дома — когда газа нет».

Замруководителя Енисейского межрегионального Росприроднадзора Александр Александрович Иванов говорит: «Я бы с вами поговорил, так уволят же. Уходите». 

7.

Рамиль Садрлиманов и Игорь Клюшин. Заброшенная угольная шахта рядом с горой Шмидта. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

«Господь, наверное, знает, как помогать людям». Рамиль Садрлиманов православный, верующий. Иконы в старой машине. Он говорит — однажды у меня останавливалось сердце, и я запомнил это чувство. Говорит — у меня сын и дочь, надо жить достойно. Рамиль рассказывает, как был наблюдателем на выборах Путина, и «все потом перевернулось».

У него свой бизнес — магазин банных товаров. Его друг Игорь желает ему разориться — «скорее уйдешь в депутаты», только в депутаты Рамиль не хочет. У Рамиля есть видеокамера Sony и машина. Он, Игорь Клюшин, Руслан Абдуллаев и Андрей Васильев ведут в фейсбуке группу «Норильчане». Сейчас в группе 7 тысяч человек.

Игорь Клюшин — бывший замглавного редактора газеты Комбината. Говорит, что заблуждался — но как заблуждался? Приветствовал приход Потанина, воевал с коррумпированными профсоюзами, верил, что «Норникель» «построит западный капитализм». Уволился в 2006-м. Гордится, что ушел с золотым парашютом. Он говорит, что у него есть израильский паспорт, что может уехать из Норильска в любой момент — но почему-то не уезжает. «Здесь апокалипсис без конца».

Рамиль прячет машину у трассы, мы с Игорем идем к Красному озеру — самому старому хвостохранилищу Надеждинского завода, «Надежды». Мы долго идем вдоль ржавых труб. Над трубами в полярный день горят новенькие фонари. Земля вокруг переворошена — после разлива топлива и перед визитами высоких лиц здесь убирали красные подтеки, перекапывали землю бульдозером.

Дальше дорога делает поворот. Здесь сбрасывают с КрАЗов зараженную дизельным топливом землю в Красное озеро.

Земля пахнет и дымится. Экскаватор сгребает кучи в озеро с алыми берегами. Водитель вместо ответов похлопывает по спецовке «Норникеля» и улыбается.

Уборка зараженной топливом земли у ТЭЦ-3. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Ребятам слили информацию, что зараженный грунт засыпают и в брошенный ангар напротив 5-й автоколонны. Брошенных зданий тут много. Рамиль снимает панораму, пока Игорь лезет внутрь.

Рамиль не может лезть — с тех пор, как его выследили и избили казаки два года назад, у него болит спина. Но завтра его репортаж увидит весь Норильск.

Интернет в Норильске появился три года назад. До этого был спутниковый, и скорость едва позволяла читать тексты. О Ютубе речи не шло, о соцсетях — тоже.

Интернет тоже провел «Норникель» — вводили систему управления SAP, требовалась мощная информатизация. Кабель протянули от Тюмени, перекладывали через Енисей. И заложили под себя бомбу.

В группе начинали с расследований о коррупции местной власти, полюбившей закупать открытки и цветы по 40 тысяч рублей за комплект. Про «парки», устеленные искусственной травой. Про 3650 пустующих муниципальных квартир — при существующей очереди на жилье.

Но дошло и до Комбината.

Под шапкой группы — полоска, меняющая цвет.  Это «народный» мониторинг воздуха и серных выбросов. «Зеленый — дышим. Оранжевый — дышим через раз и не везде. Красный — спешите в укрытие».

Именно «Норильчане» стали информационным центром после аварии на ТЭЦ-3.

Но членство в группе — вещь публичная.

Кроме этой группы существует «подполье». Подполье почти полностью состоит из бывших и нынешних сотрудников «Норникеля». Подпольем они называют себя в шутку, но меры безопасности не шуточные. Мы встречаемся с отключенными телефонами, садимся в правильные машины. Многих из них уже «взяли на карандаш».

Мне показывают угрозы, которые им приходят, и запрещают их цитировать. Угрозы написаны очень похоже, правильным русским языком, содержат в себе философские размышления.

Я думаю, что, видимо, существует человек, который получает зарплату за эти слова. Особенно мне запомнился тезис: «Будущего не существует, те, кто беспокоится о будущем, — лицемеры. Подумайте о настоящем. Настоящее может быстро измениться, и рядом с вами не останется ни одного человека».

Я бы хотела поблагодарить каждого и каждую, кто помогал нам все эти дни, но не могу назвать вас по именам. Спасибо вам.

8.

Красное озеро. Хвостохранилище Надеждинского металлургического завода. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Газ с Медного завода накрывает город, и я вдыхаю его.

Это действительно сложно описать. Плоский сладкий вкус обволакивает горло, остается глубоко внутри. Начинаешь покашливать, но кашель не приносит облегчения — диоксид серы уже в легких.

Начинается дождь, и меня загоняют под крышу: вода, касаясь газа, превращается в слабоконцентрированную сернистую кислоту.

В следующий раз я вдыхаю газ ранним утром. Улица полна людей, дети идут в школу. Немного покашливают, все. Треть города дышит этим на работе.

Говорят, раньше было хуже. Раньше работал Никелевый завод, находящийся на противоположной от Медного стороне города, и, откуда бы ни дул ветер, газ оказывался в городской черте. Четыре года как Никелевый закрыли. «Норникель» представил это как экологическую акцию. Заводчане говорят: разваливалась крыша, разваливалось оборудование; в ремонт вкладываться не стали.

Летом роза ветров оборачивается на город, и люди стараются уезжать или хотя бы отправить детей.

«Норникель» обещает построить «серный проект» — производить серную кислоту вместо выбросов. Это самое дорогое экологическое вложение компании, 3,5 миллиарда долларов. Обещают уже долго, сроки переносятся, сейчас говорят уже про 2025 год. По факту есть фундамент, закрытый забором, недавно забор повалился.

По городу ездит белая комбинатовская машина, замеряющая газ. С момента разлива выбросы уменьшились — и хоть уменьшили скорее всего для гостей города, норильчане благодарны Комбинату.

9.

В Норильск приезжает министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин, глава Росприроднадзора Светлана Радионова и губернатор Александр Усс. Их везут на место аварии, потом — на встречу с коренными малочисленными народами (отбор шел жесткий), потом — на ликвидацию разлива. Их сопровождают правильные, отобранные журналисты. Мы не входим в их число. Передвижение осуществляется транспортом «Норникеля», и нас отказываются включать в делегацию.

Нас пускают на первые пять минут совещания в администрации.

Совещание министра природных ресурсов Дмитрия Кобылкина, главы Росприроднадзора Светланы Радионовой и штаба ликвидации ЧС. Администрация города Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Совещательная комната забита. Люди сидят вдоль стен, люди смотрят с экранов. Я узнаю Зою Анатольевну Янченко. Радионова поправляет жемчужный браслет на синей перчатке. Министр говорит:

— Наша главная задача — принять исчерпывающие меры для сохранения природного богатства и биологического разнообразия... Мы видим много попыток со стороны отдельных игроков ослабить природоохранное законодательство. Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин дал исчерпывающие поручения на этот счет. Мы не можем сегодня сказать, сколько времени понадобится на восстановление нарушенных экологических систем. Я думаю, что на это уйдет не один год. Но из того, что мы сегодня видели, хочется отметить хорошую работу, высокопрофессиональную работу министерства чрезвычайных ситуаций по локализации и дальнейшей ликвидации этой аварии…

Представители «Норникеля» заявляют — собрано 90% топлива.

10

Участок розлива файнштейна плавильного цеха Надеждинского металлургического завода. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Рабочий с «Надежды» говорит:
 

— Тут все равно, где ты работаешь, на самом деле. Норильск — такое место, куда бы ты ни пошел, везде сплошной кошмар. Действительно государство в государстве. Для каких-то регионов зарплата, допустим, в 35–40 тысяч рублей на руки чистыми, может быть, нормальная, а в Норильске по нашим ценам — за квартиру двухкомнатную 12 тысяч в месяц коммунальные услуги. Здесь зарплата 100 тысяч рублей — это немного, хотя 100 тысяч рублей получает плавильщик. Это та зарплата, которую не все на Комбинате получают. Причем платят за эти 100 тысяч рублей, мягко говоря, своим здоровьем.

Тарифы не рыночные, не соответствуют рынку по всей России. Если бы у нас были тарифы, которые существуют на материке, в других регионах, у нас зарплаты были бы кратно выше. Просто кратно. Те же плавильщики получали бы примерно по 200, как и проходчики. А никто так не получает.

Проверяющие связаны с Комбинатом. Как? Банально. Вот человек преподавал в корпоративном университете. А это как бы структура комбинатовская, там проходят обучение все работники Комбината. Опять же, контролирующие органы — они все между собой так же завязаны. Бывшие инспектора по технике безопасности Комбината работают в Ростехнадзоре, или работники Ростехнадзора работают в Комбинате.

Тут мало что кто-то сможет изменить, мне кажется. Ну приходят иногда какие-то независимые структуры. Они пишут отчеты, эти отчеты никто никогда не видит.

Рабочие места… Есть нормативы по превышению предельно допустимых концентраций. По шуму, по загазованности, по вибрации. Все это существует, как бы все эти нормативы есть. Но когда проходят проверки, допустим, по запылению рабочих мест, цеха не работают! Они приходят, естественно, в утренние смены. И что они будут замерять? Чистый воздух? По вибрациям я ни разу не видел мониторинга. И вроде как все хорошо, а люди выходят со смены, у них спины болят. Вот у тебя работа сидеть, контролировать какие-то процессы. А у тебя такая вибрация, что ты в конце смены встаешь, и просто каждый позвонок свой чувствуешь. А если кто-то пытается поднимать какие-то вопросы, обычно это замыкается внутри цеха или забора Комбината. И редко вылазит наружу.

Фотовидеосъемка запрещена, это жестко и в формате увольнения. Даже за бытовые фотографии какие-то, что люди просто сфотографировались коллективом на работе, — и их могут ждать какие-то санкции. Вплоть до лишения премии — это нормально. Были случаи в соседних коллективах — ребята просто сфотографировались, выложили в социальную сеть, на личные страницы. Причем фотография не отображала каких-то проблем, просто они сфотографировались на рабочем месте — все, они без премии сидят.

А премия какую часть оклада составляет? Минимальная — это 30%, максимально — до 50%.

Многие здесь зависимы. Это ипотеки, кредиты. Комбинатовские программы полурабства. Вроде как социальные проекты, «мой дом», «помощь в переселении». А в итоге люди подписывают документы, и они ни слова больше не смогут сказать.

Это не прописывается, но это все знают, все проходят. Все программы согласовываются с руководителями. То есть человек пишет заявление, что я хочу участвовать в такой-то программе, получить льготы, приобрести квартиру по этой социальной программе. И все, это согласовывается с твоим непосредственным руководителем, и так далее, по всей цепочке. Там количество подписей — вплоть до директора завода, что этот человек включен в программу, и ему дали эту льготу. И все, все знают теперь, что он раб. Что он теперь скажет — я не пойду работать на опасный объект? Вот на «Надежде» крыша обрушилась года два назад. Что он скажет — я туда не пойду?

Горнорабочий. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Ремонты зданий и сооружений на Комбинате — это отдельная история. Все ветшает. Та емкость, которая лопнула, — это просто олицетворение всего Комбината. Все так держится. Яркий пример, допустим, НОФ (Норильская обогатительная фабрика. — Е. К.), там довольно-таки страшные есть места. Есть галерея лифта, которая просто в чудовищном состоянии долгие годы находится. И если идти, подниматься не на лифте, а по лестнице, где эта галерея, там дыры вот такие вот в стенах. И все это на ветру качается. Если посмотреть по кадрам, то специалисты, инженеры по зданиям и сооружениям здесь будут крайне востребованы, но никто не хочет идти. Потому что никто не хочет отвечать за это. Потому что все в страшном состоянии, и если человек идет на эту должность, он понимает, что это билет в один конец. Развалится стена — ты будешь отвечать. Крыша обвалится — ты тоже будешь отвечать. А чтобы провести ремонт, надо остановить оборудование. А как остановить оборудование... Ну как? А как мы работать будем? Сейчас все вот так вот.

За последний год за 2019-й это была чистая выжимка. Весь Комбинат показал сумасшедшие показатели, «Надежда» выдала максимальные показатели за всю историю своего существования! Проводилось кошмарное количество экспериментов по плавкам, привозились разные материалы, завозились для плава. Но при этом все оборудование просто звенело и громыхало. В лучшем случае там где-то что-то смазали, пришли быстренько слесаря, все, дальше работаем. Что толку смазать, если там внутри все раскрошилось? Печи, естественно, тоже стараются не останавливать. Остановка печи — это очень страшная вещь, потому что запуск печи — это еще большие проблемы. Представьте, что барабан вот этот крутится, а у него изо всех щелей расплав течет. Пока настыль (нарост застывшего расплава — Ред.) не появятся по полметра, чтобы стенки не заросли уже расплавом, люди просто там подпорками пытаются закрывать, затыкать дырки.

Навряд ли из плавильщиков кто поговорит с вами с охотой. Вы просто попросите плавильщиков руки показать. Там ожоги будут примерно до локтей.

Потому что расплав брызжет часто. Войлок, все средства индивидуальной защиты, они, конечно, эффективны, но когда у тебя шпур в руке, а расплав брызжет, что ты, шпур (инструмент плавильщика, трубка, по которой воздух подается в расплав. — Е. К.) будешь бросать, что ли? Нет, не бросишь ты его, это опасно! Вот. Брызгает — терпим.

Видео: Юрий Козырев, монтаж: Александр Лавренов / «Новая газета»

Проблем-то много, все молчат. Бывали случаи, люди говорили об этом более вышестоящему руководству. Но примерно ответ был такой, что такого не может быть. Проходили обучение в корпоративном университете, и там кто-то из высшего руководства, из Заполярного филиала вел там лекцию. И люди начали ему говорить: что, ну что вы нам рассказываете, мы вчера буквально столько нарушений делали по приказу.

«Вы можете отказаться!» — «Без премии будем сидеть за отказ». — «Да такого быть не может, у вас все замечательно! У вас все хорошо! У вас идеальные условия труда!»

Надеждинский металлургический завод. Плавильный цех, конверторный пролет. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Тут в любой ситуации, если что-то пошло не так, ты будешь виноват. Есть все различные нормативы, что-то вроде динамической оценки риска. Ты не оценил опасность. Все, это твоя проблема. Не надо было тебе этого делать.

Бывали случаи, абсолютно абсурдные. Лет пять назад было. Мужчина в районе ЦАТКа вышел из машины, его покусали бездомные собаки. Он вышел с КамАЗа, его покусали. Вроде как в чем вина-то человека? На него накинулась стая. «Не оценил безопасность при выходе из транспортного средства». Вылечили, наказали. Это же бред, согласитесь?

Профсоюз как бы есть. Никто с ним никогда не общался. Ну то есть это аффилированная с Комбинатом структура из работников Комбината, о которых мало кто знает. Они не участвуют в жизни предприятия как-либо вообще. Когда происходят какие-то моменты по обсуждению — коллективного договора или продления, они появляются и начинают вести какую-то свою деятельность, типа торгов, что вот тут мы вам что-то добавим, тут не добавим. В итоге все вываливается в то, что тот же коллективный договор каждый раз уменьшается и уменьшается. То, что интересно работникам, оно зачастую не включается туда. Да банальные даже такие вещи, как транспортировка людей до работы и обратно. Вроде как обыденная вещь. Ну что такое — довезти людей до работы? Нет. Дорого. Зачем.

Экология! Ну вот вы видели же трубопроводы? Они же не из земли торчат. Соответственно, к ним идут еще подводы. То есть вертикальные, а есть еще горизонтальные трубы, которые от самого предприятия отводят сам газ. Сера, все эти вещества, они же оседают тоже на трубах. То есть вызывают такую корочку определенную. Трубы же забиваются со временем, зарастают. Зарастают чем — тем же, что и в воздух выходит, диоксидом серы. Их же промывать периодически надо. А диоксид серы с водой смешивается, это сернистая кислота. Соответственно, единственный способ убрать — это ее смыть. А куда смывается? Куда оно течет, там кто-то контролирует, что ли? Нет. Ну течет и течет ручей кислоты. Это же внутреннее предприятие. Ну вылилось через грунты, ушло куда-нибудь… ну ничего страшного. Это с древних времен идет.

Под горой Гудчихой. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Да, я родился здесь. По работе выбор не самый большой. Кумовство существует, и страшное, на самом деле, это одна из главных проблем,

и на Комбинате, и вообще всего происходящего. Потому что люди часто занимают должности, не соответствуя по знаниям этим должностям. Ну они просто диплом купили, и их посадили куда-то работать. А то, что они отвечают за жизни людей, они как-то об этом мало задумываются. Ну работает и работает человек. А потом у него еще какая-то карьера, и так далее. В итоге у нас получается, что руководство прям совсем неквалифицированное. Вот. Совсем.

До абсурда доходит, что люди не знают процессов, происходящих, не знают устройства оборудования. И это твои непосредственные руководители могут быть! А он не знает, из чего у тебя оборудование состоит. Ты знаешь, он — нет. Как это? Сейчас я знаю, что пытаются это переломить. Привозят сюда специалистов на руководящие должности, что мало кому нравится из местного руководства. И все понимают, почему это: коррупция, откаты на выполнении работ, и так далее. Это все существует. Откат — это 50–60% с подряда может достигать. Кто занимался подрядами на комбинате, знает, что... ну тебе просто не подпишут. Наряд не закроют, и все. Ты работы выполнишь, а тебе не заплатят. Ну найдут до чего докопаться.

Про аварию мало кто говорит, стараются вообще не говорить лишний раз. Все понимают, что это всего лишь вершина айсберга. Эта емкость, она в принципе олицетворяет весь Комбинат. То есть это все вот так вот гнилое, ржавое. Авария — ну а что они скажут, что комбинат виноват?

Сейчас вот людей отправляют на устранение так называемой этой аварии. И тут тоже странная вещь — в первые дни люди ходили просто мусор с территории собирали, потому что ждали приезда больших начальников, надо было прибраться, а мусора везде кошмар сколько. Теперь вроде как занимаются уже на реагентах. Рассыпают эти реагенты по воде, чтобы якобы что-то восстановить. Всех, кого могли туда отправить, из штата, тех туда и отправили. Ну тех, у кого есть возможность какие-то работы сейчас отложить, допустим, ремонтный персонал, который еще остался в Комбинате. Их туда по приказу выводили. Все понимают, что в первые дни люди занимались просто ерундой. Не то что ерундой — это тоже полезно, мусор собрать, прибраться, это очень нужно иногда. Но когда у тебя под носом действительно экологическая катастрофа, а ты ходишь бутылки собираешь — ну это как-то... не знаю.

И это началось не с 29-го. Это началось где-то за сутки до приезда Потанина в город. Где-то 3–4 июня были процессы уборки территории.

То есть все остальные как бы еще не так страшны были руководству, а вот Потанин приехал — надо прибраться.

11.

Гора Гудчиха. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

— Люди настолько приземленные, что видят единственную проблему, что рыба подорожает. Ну и что с таким населением можно сделать? Каждое население достойно правительства и тех условий, в которых живет.

Мы встречаемся с Василием Рябининым на следующий день после первого несостоявшегося разговора. С отключенными телефонами, почти ночью. В той самой квартире, которую Василий взял для своей семьи — и начал ремонтировать для своей семьи, но теперь будет продавать.

Квартира пуста, шпаклюются стены. За окном — озеро Долгое в переплетении ржавых труб, фонтаны охлаждения ТЭЦ-1 и сваи снесенного дома. За окном висит ресивер-репитер, принимает и дублирует сигналы раций туристов, охотников, рыболовов. Рекорд связи — 154 километров. Василий состоит в местном туристическом клубе, обошел весь Таймыр. Сплавлялся по всем речкам и знает скорость этих рек.

Он устроился в норильский Росприроднадзор 20 мая — заместителем начальника. Сам норильский отдел — новый, его только что открыли. До этого Рябинин не работал полгода. Проходил кучу собеседований, ездил на утверждение в Красноярск. Первую неделю вводил своего красноярского начальника в курс норильских реалий, таскал компьютеры. Они вместе готовили первую проверку — по Красному ручью, текущему вблизи Красного озера и впадающему в речку Далдыкан.

Прокурор, с которой готовили проверку, сказала: «Круто забираешь, работать тебе не дадут». «Я думал, если будут давить, — уйду через полгода, в конце испытательного. Но не так».

Говорит: моей семье мое решение обошлось в 400 тысяч полугодовой зарплаты примерно, не продавать же родину за такие деньги. Смеется.

Он увольняется послезавтра. Увольнять его не хотели, и Рябинину пришлось напомнить, что он на испытательном сроке. Он не юрист — химик, но легко ориентируется в любых печатных текстах, включая законы.

Рябинин — человек системы. Начинал работать в ГМОИЦ — научном предприятии «Норникеля». Потом, когда наука стала Комбинату не нужна и ученых «оптимизировали», перешел в Ростехнадзор — и штрафовал тот же «Норникель». Говорит, инспектору надо вырасти, «минимум три года занимает, чтобы научиться работать». Потом перешел в департамент безопасности «Норникеля». Говорит: «меня хотели убрать из Ростехнадзора, и я убрался», говорит: «погнался за деньгами». Шесть лет спустя ему сказали, что он больше там не нужен — и он уволился. Уволился бы он, если бы не предложили уйти? Неизвестно.

Он хорошо понимает, как работает система, и в этом его сила.

 — Почему я увольняюсь сейчас? Потому что по факту я отстранен от всего. Радионова (глава Росприроднадзора. — Е. К.) говорит: благодаря вам я звезда Ютуба, и раз вы такой умный, придумывайте себе работу и выполняйте. Я говорю: хочу обследовать левый берег озера Пясино. Она: надо вертолет, вам дадут, езжайте, отбирайте пробы. Я готовлюсь на полном серьезе, маршрут, емкости, пробоотборник. Потом мне объявляют: вертолета нет, поедем на матрасе (судно на воздушной подушке. — Е. К.), а ты говорил, что и пешком пойдешь, вот и иди. Меня высадили, я 10 км прошел по этим болотам. Вертолет надо мной пролетел… На самом деле, на тебя сильно влияет общественное мнение, даже если ты уверен в чем-то. Начинаешь сомневаться. И нужно это топливо найти, подтвердить, хотя бы для себя. Запах был, но его к делу не пришьешь.

А когда меня обратно по левой протоке провезли и я высунулся из судна, я увидел. Я теперь точно знаю, что я прав. Я успел сделать фотографии.

На фото справа — озеро Пясино, левый берег, протока, идущая от реки Амбарной. На берегу — следы от прошедшего потока дизельного топлива. Фото сделано заместителем начальника норильского Росприроднадзора Василием Рябининым 4 июня 2020 года

— По левому берегу?

— Да. Вот эти берега покрыты слоем соляры, 10 см. Это уже за бонами. И если она здесь прошла, то она уже ушла далеко.

Василий ссылается на свою новую библию — книжку доктора наук Станислава Александровича Патина «Нефтяные разливы и их воздействие на морскую среду и биоресурсы». Цитирует: обычно собрать удается не более 30% топлива, при самых лучших условиях — не более 70%. Ветер должен быть быстрее скорости течения воды в десятки раз, чтобы остановить поток разливающегося топлива.

Теперь он на связи с Радионовой ежедневно. «Она пытается меня подловить. У нее на следующий день было полное досье на меня — что я проверял, когда и как».

Еще Василию звонил министр Кобылкин. Просил звонить, если будут проблемы.

После того, как он шел 10 километров по берегу, Василий набрал номер министра.

— И как он отреагировал?

— Никак. И я сказал — я буду увольняться. Дайте мне уйти, не вставляйте палки в колеса.

Если бы я на самом деле не знал, как топливо движется, я бы тоже как бы вот в этот ветер верил. Нет! 3–5% от скорости ветра замедление пятна идет. Всего! То есть топливо практически не изменяет направление своего движения. Как оно вышло на струю, так оно и херачило. Я все это расписал, со ссылками. И Радионова открыла рот. Рябинину-то можно противостоять, а когда дяденька-академик написал книгу, ничего не сделаешь.

Он говорит:

— Так как я работал в Ростехнадзоре, Комбинат я весь знаю, везде был. Ни один главный инженер не может похвастаться таким количеством посещений всевозможных мест здесь. Можно перечислить, где я не был: на шахте Скалистой не спускался под землю. На Комсомоле не спускался под землю, на поверхности я там был. Во всех остальных местах я все закоулки знаю, все проблемы. Поэтому я могу сказать, что завтра взорвется, упадет. «Надежда». Она не ремонтируется, потому что нужен металл. Здесь же система экономии. В советское время недаром были эти нормы на ремонты. Как только начали сокращать, начались смерти, жертвы, выходы расплавов постоянные, которые они скрывают.

Здесь очень интересно социологов государственных прислать, и чтобы изучать на этой территории наше государство российское. Президентом взять Потанина и от него отталкиваться, что здесь и как. Здесь внутренняя коррупция просто пипец.

Люди, которые управляют заводом, — те же чиновники, которые управляют государством. Они берут немалые откаты, несмотря на огромные зарплаты, например, главного механика. Стараются как сделать: вот эта ж деталь не износилась? Давайте ее не будем менять. На ремонт деньги сэкономили два миллиарда, вот тебе 400 тысяч в карман, грубо говоря. Огромная коррупция внутри структуры. Это еще губит. Это социальная проблема капитализма, по сути.

Потанин информационно защищен не хуже, чем президент. Я работал в департаменте безопасности. Никогда напрямую в головной офис письмо не попадет. Как бы ты ни хотел. Были люди, которые в Москву относили прямо туда, тут кипеш дикий был, как это письмо, минуя структуры норильские, туда попало. Но зачастую люди, которые так делают, они не могут изложить грамотно проблему, чтобы ее решили. Если бы, например, кто-то написал напрямую, например Потанину: жуть какая творится на ХАДТ, думаю, что там сразу бы поувольняли.

— ХАДТ — это что?

— Хозяйство аварийного дизельного топлива. Бочки эти.

Разные люди проводят проверки, понимаешь? Совершенно разные. Нельзя сказать, что в Ростехнадзоре, например, все взяточники сидят. Да, я знаю таких людей. Ничего они с этого хорошего не имеют. Потому что это Комбинат. Как только ты где-то прокололся — все, ты у них уже на крючке. И если бы я ничего не сделал, я бы был тоже на крючке. Ну нифига себе, мы столько вылили, а ты куда смотрел-то? Они же тоже знают юридические правила и тонкости. Они скажут — ну не хочешь делать по-нашему, сейчас от левого чувака поступит заявление, начнется проверка на полноту выполнения тобой проверочных мероприятий. А ты уже подпись поставил под этим, понимаешь? Ну и все, проверка эта пройдет, и выяснится, что ты не в полной мере их проверил.

Спрашиваю, что он чувствует к тем, кто сейчас сидит в тюрьме. Он говорит:

 — Я тебе могу пример привести. Ты потом скажешь, что тут надо чувствовать. Я проводил газовый надзор по ТЭЦ-3. Там есть газораспределительная станция. Там нужно свечи открывать, тоненькие такие трубы с набалдашниками, чтобы в атмосферу излишек газа выходил. Свечи должны на крышу идти. Я туда пришел, там этих свечей нет. Я говорю — блин, ребят, вы чего? Газ скопится, какая-нибудь искра, не дай бог, и все это хлопнет. Дал предписание. И потом прихожу проверять выполнение предписаний. Они, такие, — да, все, мы сделали! Это был директор ТЭЦ-3, понимаешь? Не просто какой-то начальник газовой службы, а директор! Он, такой: пойдемте кофе попьем, и из моего окна все очень замечательно видно, там и посмотрим. Я говорю: не-не, чувак, не пойдет. Полезли. Я снизу смотрю — ну да, торчат свечи. Залажу на этот третий этаж по лестнице. За мной лезет директор.

И чего-то меня повело — и я просто выдернул эту свечу рукой, понимаешь? Они просто воткнули ее в снег! Ножки приварили к ней и воткнули ее в снег! Ты представляешь, какие я эмоции там испытал?

Я их по максимуму штрафанул, на всю возможную сумму по этой статье. Что я к этому человеку должен испытывать? Я не знаю! А представляешь, если бы я не проверил, например. И сказал — да, давай кофейку попьем. Ну как доверять вот так людям? А потом бы меня обвинили в халатности. Знаешь, когда взрывается, взрывом как бы разрывает всю одежду, и только тело вылетает. Голый труп валяется.

Глава Росприроднадзора Светлана Радионова. В администрации Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Знаешь, почему они задержали топливо на Амбарке? Потому что это граница земель промышленности. За земли промышленности практически ничего не надо платить. То есть их идея-то какая изначально была: ушло это, и хер с ним. Смотрите, мы загородили бонами.

Вот моя докладная для Радионовой про расчет ущерба. Я написал мировую практику, где люди уже считают совсем по-другому. Есть такой метод эквивалентных ресурсов. Для восстановления биоразнообразия природных ресурсов расчет ущерба водной среды обитания ведется на основе затрат на восстановление, экологических услуг, которые должны были бы быть оказаны поврежденным поверхностям за определенное время. Расчет учитывает потери относительно базовых условий, а также компенсационные меры. Короче, если русским языком это перевести…

Что сейчас происходит? Приходит Потанин и говорит: «Сколько вам нужно? Надо 10 миллиардов — я дам 10. Надо туда рыбок — я туда выпущу рыбок».

Но если мы проводим вот этот метод эквивалентных ресурсов, мы говорим ему: «Чувак, твои деньги не нужны, твои рыбки не нужны. Ты сам придумываешь, как восстановить эту систему. Ты засрал от Пясино до Карского — восстанови. Либо восстанови биоразнообразие соседней речки. И что он будет делать? Он уже не будет тратить свои деньги, чтобы выкинуть туда этих рыбок. Потому что они там просто сдохнут! Соответственно, биоразнообразие, оно не увеличится. Нет, тебе нужно сначала приостановить туда сбросы, каким-то образом очистить или дождаться, пока это очистится. А потом уже рыбок разводить. И так как это на тебе, все эти трудозатраты, то ты впустую не будешь тратить ресурсы свои. Ты не будешь садить деревья, если они на следующий год сдохнут. Иначе ты будешь до бесконечности тратить эти деньги. Вот и все!

А сейчас с барского плеча, десять лярдов, нате, чего хотите с ними, то и делайте. А я дальше буду срать.

...Но то, что я написал, никого не интересует. А это должно быть в законодательстве. Реформа экологического законодательства должна происходить. Тут нужна ответственность совершенно другая.

Вася хлопает по ободранной стене. Говорит:

— Я не знаю, правильно ли я делаю, что говорю с вами. Вы сделаете из меня героя. Я не решил, хочу ли я быть героем. Героев боятся, герои здесь никому не нужны.

Медный завод. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

12.

Департамент безопасности, или ДБ, — это маленькая спецслужба внутри «Норникеля». Раньше ее называли дирекцией по экономической безопасности и режиму, сокращенно — ДЭБиР, и именно этим словом друг друга пугают в Норильске.

Там работает 80 человек. В массе своей — бывшие силовики: ФСБ, полиция. Иногда бывают интересные перверсии — так, в департаменте безопасности «Норникеля» трудилась жена Пушникова, замглавы местного ФСБ, «и премии у нее всегда очень хорошие были».

И хоть департамент безопасности должен заниматься охраной объектов и предотвращением хищений, на самом деле занимаются примерно всем. Внутри ДБ есть разнообразные отделы. Например, отдел мониторинга обстановки — город рабочий, революция никому не нужна. Отдел внутренней безопасности, охотящийся на взяточников и откатчиков. Отдел обеспечения безопасности технологических процессов, следящий за производственными косяками.

Сотрудники ДБ мониторят соцсети и форумы, следят, чтоб не публиковались фотографии с производства, и прессуют тех, кто все-таки что-то опубликовал.

Есть две машины наружного наблюдения.

Друзья из ФСБ и МВД занимаются перлюстрацией писем, прослушкой телефонов. ДБ работает в тесной кооперации с местными силовиками. Вместе охраняют «первых лиц» во время приезда в город.

Конечно, дэбэшники занимаются и прямыми обязанностями. Вот водители воруют дизель с тепловозов, сливают в бутылки из-под газировки и скидывают на переезде. И департамент отряжает своих агентов — сидеть с прибором ночного видения в ближайшем кусте.

Но таких несчастных немного.

ДБ входит в блок корпоративной защиты «Норникеля». Два года назад главу БКЗ Гасумянова, выходца из ФСБ, сменили на более жесткого Барбашова, выходца из МВД.

Именно вооруженные сотрудники помешали Василию и его начальнику пройти на место разлива топлива.

Именно с разрешения департамента безопасности вывозятся все пробы воды и почвы из Норильска. Мне это говорят несколько раз разные люди, геологи, полицейские, бывшие сотрудники ДБ. Мне объясняют механизм — надо подойти на Орджоникидзе, 4А, где находится департамент, предъявить пробы, получить печать на протоколе и специальные пломбы на емкости — и только после этого отдел транспортной линейной полиции подтвердит вывоз.

Но этого не может быть, думаю я.

Мне отвечают: «Ты все еще не понимаешь, где ты находишься».

13.

Система охлаждения ТЭЦ-1. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Город говорит: Интересы иностранных государств лежат в Арктике. И то, что Россия так круто облажалась, всем на руку. Не надо концентрировать внимание на разливе.

Город говорит: Наши заповедники хорошо живут благодаря «Норникелю». Никто не будет кусать руку дающего.

Город говорит: Кто не дружит с никельками, не дружит с головой.

Город говорит: Не будет Комбината — не будет нас.

Город говорит: Зачем вы вообще приехали?

14.

Во дворах Норильска. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Тесная квартира с самодельной мебелью. Жена Василия Рябинина Ирина — голубоглазая, хрупкая, в оранжевой футболке «мама» — поднимает рацию и говорит: Арсений, Всеволод, go home! Со двора, от труб, бьющих фонтанчиками, появляются двое пацанов, двойняшки, семилетки. Двухлетняя Аделаида играет в собачку, папа чешет ее за ухом.

— Маленькие пока, ничего не знают. Думают, я работаю хоккейным тренером.

Я спрошу Ирину, как она переносит это все, и она говорит: «Нормально. Я же замужем. За мужем. Я поддерживаю, я должна поддерживать».

Василий уволился. Трудовую книжку — он отработал ровно месяц — должны прислать по почте. С утра у него поднялась температура, но он говорит:

 — Поехали?

Мы доезжаем до железнодорожного переезда у рудника Октябрьский и, подлезая под трубами (они везде), уходим в кусты.

…Человек стоит на крыше машины — черным столбиком. Он смотрит в нашу сторону, но не видит нас. Неподвижен. Рядом — синий балок, первый пост. За ним — дорога, которая ведет к хвостохранилищу Талнахской обогатительной фабрики, ТОФ. Это хвостохранилище новое, оно запущено в 2017-м, но вокруг него уже озера самых разных цветов — от лазурного до желтого. Мы рассмотрели их на гугл-снимках. Василий предполагает, что жидкость хвостов сочится через дамбу хвостохранилища. Оно новое, ему нет и четырех лет, но оно не герметично. Мы хотим дойти до этих озер.

Человек на крыше поднимает руку с биноклем.

Мы ждали охраны — но не такого.

 — Так не должно быть, — говорит Вася.

Василий и Мария Рябинины перебираются через ручей. У хвостохранилища Талнахской обогатительной фабрики. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Мы сворачиваем глубже в тундру. Мы идем втроем. Я, Вася и его сестра Маша. Маша приехала из Ачинска, чтобы забрать детей, — но идет с нами, потому что не хочет оставлять брата одного. Она младше его на два года, волосы в косах, смешливая. У Васи поднимается температура — и она следит, чтобы он не забывал пить. Нам нужно пройти 7,5 километра по тундре и лесу.

Кажется, что Комбинат далеко. Из-под лиственницы вылетает куропатка, и мы видим гнездо, выстланное пестрыми перышками. По рудному отвалу взбегает заяц.

Тундра цветет сплошным ковром. Растения странные — цветы средней полосы, но с короткими стеблями, и абсолютно незнакомые. Хвостатые соцветия, скрученные из волосяных жгутов, голубые незабудки, опасный багульник. Зеленовато-желтые полярные маки. Комары вьются тучей и закрывают свет. Мы топаем вверх и вниз по склонам, продираемся через заросли, прыгаем через ручьи. Маша приземляется и говорит — так я учу своих детей делать гранд-батман. Она тренер, учит детей чирлидингу и рассказывает про трюки.

Вася привычно пригибает ветки, наступает на кусты. «Вам везет, что я болею. Так бы задал вам темп».

Мы обходим еще три поста. Вася мрачнеет с каждым. «Здесь не было столько». Натягивает серый чехол на оранжевый рюкзак, коротко бормочет в рацию.

Мы двигаемся вдоль правого берега речки Хараелах.

В какой-то момент мы сворачиваем в лес и идем вдоль странного мутного ручья. Ручей вытекает из озера.

Мертвое озеро. У хвостохранилища Талнахской обогатительной фабрики. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Это мертвое озеро. Деревья стоят в нем палками — без коры, без сучьев. Мертвая полоска кустов по берегу, мертвые — умирающие, уже без листьев, но еще с корой — деревья. На воде дрожит белесоватая пленка.

Мы слышим шум двигателей, но не понимаем, откуда этот шум.

Привинчиваем Васину камеру к квадрокоптеру.

С лесной полянки запускаем коптер наверх. Он становится неразличим в синем низком небе. Вася смеется.

Мы замечаем черный джип на дороге. Дорога хвостохранилища близко от нас, не больше 200 метров — но эти 200 метров с трудом проходимы.

Мы ломимся через кусты, от машины, от дороги.

Отдышиваемся в километре от места. Смеемся.

Через несколько часов Вася напишет: приходи срочно.

Мы вместе откроем снимки.

И мы увидим.

Снимок с квадрокоптера, сделанный 20 июня 2020 года. «Новая газета»

15.

Мы увидим, что от бьефа — края — хвостохранилища отходят три причала. На двух из них стоят будочки — желтая и оранжевая. Через эти будки протянуты ниточки шлангов. Одним концом шланги опускаются в зеркало хвостохранилища, другим переваливаются через бьеф и дорогу. Дорога изрыта, на ней накручены земляные валы и стоит машина, испугавшая нас.

Там, где ниточки касаются тундры, белый взрыв. От взрыва уходит ручей, разливающийся в мертвое озеро. От озера ручей течет в Хараелах.

Хараелах впадает в Пясино.

 — Это сброс. ***, ***, это сброс, — говорит Вася. — СЕЙЧАС сброс, после этого всего.

Он листает снимки. «Разрешение маленькое, мы не докажем ничего».

Он открывает книгу «Норникеля», «Атлас минерального сырья, технологических промышленных продуктов и товарной продукции», бормочет: «офигительная книга», читает вслух: «хвосты сгущенные отвальные имеют в своем составе медь (0,068%), никель (0,53%), железо (37,7%), кобальт (0,021%) и серу (18%)». Говорит: под действием кислорода элементы переходят в ионные формы и перемешиваются с водой.

Открывает «Производство металлов за полярным кругом». Находит главку про ТОФ, читает: «В процессах флотации концентратов используются такие вещества, как аэрофлот, сосновое масло, бисульфит натрия, ксантогенат, ДП-4, ДМДК, которые являются поверхностно-активными веществами (ПАВ) и частично переходят с хвостами на хвостохранилище».

А из хвостохранилища — в тундру по трубе. В мертвое озеро, в мутный ручей, в речку Хараелах, в озеро Пясино, в Карское.

Он говорит: «Мы должны туда вернуться».

16.

Кто — мы?

Нам надо подойти к самому месту сброса. Три человека — очень, очень мало, легко блокируются экипажем одной машины ДБ.

Есть подполье, которому Вася не доверяет. «Проболтаются. Как только информация утечет, они отключат насосы».

Вася встречается с Русланом Абдуллаевым у дома. Фонтанчики первой ТЭЦ стреляют в небо из озера Долгого, на трубах под технической водой гуляют мокрые девушки. Вася и Руслан присматриваются друг к другу. Вася просит помощи с заявлением, и Руслан спрашивает — каким именно? Что ты нашел?

Вася говорит: «Потом расскажу, что. Но мне нужна поддержка».

 — Поддержка будет.

Возвращается домой. Дети спят, набегавшись в кустах. «У них там штаб», — говорит Маша.

Вася загибает пальцы, шевелит губами. Пишет план на бумажке.

— Нам нужно время. Нам нужны люди.

— Революционеры, мать вашу, — говорит Маша. — Братик, я иду с тобой.

Ирины глаза становятся совсем большими. Она кивает и молчит.

17.

Активисты Гринписа прилетают в город ранним утром. Иосиф Коготько, Лена Сакирко, их фотограф Дима. Иосиф отвечает за сбор проб. Он из Питера, учился на лесотехническом, ему почти 40, но он выглядит на 20 — из-за улыбки, из-за волос, кудрявых, растрепанных вокруг головы. Все его зовут Йосом. Он сыроед, отказался от машин и от курения. Он говорит, что Гринпис — его главная семья.

Лена Сакирко училась на переводчицу, знает три языка. В Гринпис попала после того, как переводила для заключенных в мурманское СИЗО активистов организации. Была пожарной-добровольцем, тушила леса. У нее мягкий голос, она не забывает подкрашивать глаза даже в поле.

На съемной квартире разбираются вещи. Респираторы, желтые защитные комбинезоны, перчатки. Йос инструктирует:

 — Эта защитная технология применяется во всем Гринписе. Пусть она и избыточна здесь. Мы делим берег на три зоны — горячая зона, где происходит вся работа, теплая зона деконтаминации — очистки, и чистая зона, куда складываются баночки. В горячей зоне буду только я, в теплой зоне кто-то помогает с водой, в холодной зоне — все, снимаем комбинезон.

Теперь — технологии по отбору проб. Отвинчиваем крышечку, снимаем, 3–5 раз споласкиваем, набираем полностью бутылку и ставим фольговую пробочку. По фольге завинчиваем. Одновременно пишем фото и видео. Донная берется с носа корабля, деконтаминатор — на просушку, на протирку, на упаковку. Для грунта определяется квадрат с пятью точками в метре друг от друга, лопатой пять точек вываливается в одну кучу, перемешивается. Из 5 проб делается одна, хорошо перемешанная проба. Удаляем камни и корешки...

Чтобы выбрать места отбора, рассматривали спутниковые снимки, изучали течение рек, движение озера, ветра. Определили восемь точек — вход в озеро Пясино с Амбарной, заливчик реки Пясина, завихрения, мыски, где «по потокам видны застойные явления». Самая дальняя точка — рыболовецкая застава Кресты. Между первой и последней пробой — 180 километров. Нужно взять и контрольную пробу — из чистых притоков, которые впадают в реку Пясину. С ней будут сравнивать остальную воду и почву.

— Дух захватывает от всего, что надо сделать, — говорит Йос. — Это будут первые пробы в реке Пясине, самые первые, и мы узнаем.

Дым с Надежды и Медного завода идет на город. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

18.

Когда мы уже грузили вещи на лодки, подъехала машина. Наших капитанов увели. Потом они вернулись — люди, представившиеся транспортной полицией.

Двое. Один вежливый, другой нарочито грубый. «Нету разрешения на управление маломерным судами. У них ни удостоверения, ни бортовых номеров. Как вы вышли на этих предпринимателей, так сказать?»

— Все есть, — тихо говорит начальник капитанов, помогающий нам грузиться. — Я вообще не понимаю, в каком государстве мы живем.

— Уважаемые граждане, вы обескуражены, приехали из другого региона и попали на таких недобросовестных людей. Хоть один бы помог следствию…

Полицейский не выдерживает и смеется.

Капитанов продержали в инспекции шесть часов, обоим выписали штрафы. После этого они отказываются выходить на воду.

19.

Но мы все-таки выходим. Это напоминает чертово кино.

Мы встречаемся с человеком в магазине у полок с продуктами и договариваемся о времени. Долго «ложимся спать», затем молча пакуемся, садимся в нужную машину с отключенными телефонами. Наши вещи перекидывают в лодку за минуту.

«Быстро-быстро» — мужики толкают лодку от берега и машут большими руками.

20.

Озеро совсем близко от города — 15 километров, 10 минут ходу на подушке. Видя эти километры, понимаешь, что топливо не могло сюда не дойти за те полутора суток, которые ставили боны.

На прощание дымят «Медный» и «Надежда». Дым линзой укрывает город, и капитан говорит: «Вовремя мы свалили. Теперь бы в речку проскочить, и нас не тронут. Прогуляли они свое счастье».

Голубые бессонные глаза. Он знает, что другим капитанам выписали штраф, что их запугали, — и все равно везет нас. Зачем? «А я люблю эти места. Знаю их очень хорошо».

Озеро Пясино называют страшным. Варьируется глубинами — от 10 метров до 40 сантиметров, ветер разгуливается на просторе и легко ломает лодки в шторм. Но мы проскакиваем.

Капитан говорит — на Голом мысу стоял лед, когда была авария. И солярка дошла до Голого мыса.

За Чаячим островом мы заходим в реку Пясину. Река тихая, вода едва серебрится. Растрепанный лес постепенно сменяется тундрой. По берегам мелькают охотничьи и рыболовецкие балки. Названия — Таловая, Блудный мыс, Заостровка, Крижи, Четвертинка, Черная.

По дороге нам встречается баржа из Усть-Авама. Капитаны машут друг другу.

Мы завтракаем у заброшенного балка, за балком белеют оленьи кости. Раньше здесь ходил олень тысячными стадами. Он изменил маршрут миграции — власти кивают на браконьеров, охотники — на трубопроводы «Норникеля» и газ, оседающий в тундровом мху.

Мы доходим до Крестов.

21.

Кресты стоят на высоком берегу. Когда-то здесь была метеостанция, охотничья база Госпромхоза, магазин. Брошенные дома — совсем как жилые, разрушенные ледники по берегу — ледяные пещеры в вечной мерзлоте, много, много ржавого железа. Метеовышка зарастает низкой травой. Только два дома жилые. Из домов неспешно выбираются рыбаки. Русских здесь нет — долгане и нганасаны. Сонные, недоверчивые лица, закуривают хором, рассматривают нас. Они не приглашают нас в дом и говорят односложно.

Нет, солярки не видели. Было масляное пятно на сетке, но мало ли.

Нет, вода ничем не пахнет.

И рыбы нет. Совсем нет. Исчезла со времени разлива.

22.

Сергей Елагирь и Евгений Богатырев. Река Пясина. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Сергей Елагирь — долган, крепкий хозяин Сенькиного мыса. Женя Богатырев — нганасан, его одноклассник. Они росли в Усть-Аваме и ходили в одну школу. Теперь вместе рыбачат.

Сергей промысловик. Говорит, давно бы уехал в город, если бы не его приемный отец, который, уже умирая, попросил не бросать хозяйство.

Хозяйство — дом, похожий на корабль, сети, артель. В доме тепло. Дети спят. Жена Надежда ставит в печь хлеб в металлической формочке и быстро выходит.

Сергей наливает чай и говорит: «Вода не из Пясино, не бойтесь. Мы уже сто лет воду из Пясино не берем. Потому что Комбинат».

Сергей долго говорит про государство и про человека в государстве. Потом просит не писать «политику». «Я за свои слова отвечаю. Но за мной стоят люди, я их не защищу».

За сезон их артели удается добывать 3–4 тонны рыбы. Сдают в норильские супермаркеты.

Здесь водятся сиг, чир, муксун, пелядь, таймень, хариус, щука, запрещенная к вылову краснокнижная нельма. «Богатые были места».

— Для Таймыра, наверное, это будет как... Как Чернобыль. Для реки Пясина и для, значит, населяющих эту реку и эти местности население. Вот и все.

Сергей и Женя едут проверять сетки, поставленные накануне. Река беспокоится, бьет в борта.

Сергей останавливает лодку, Женя перебирает сеть осторожными руками.

Первая сетка пустая.

Вторая пустая.

В третьей запуталась маленькая щучка, и Сергей, подержав, выпускает ее.

Женя говорит: «Никогда такого не было, Господи».

Сергей отворачивается и плюет в реку. Это немыслимо. Река — это священное и живое. Но это мертвая река теперь.

23.

В доме на Сенькином мысу. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Долган осталось семь тысяч, они рассеяны по Таймыру. Нганасан — 700 человек. Они живут в двух поселках — Усть-Авам и Волочанка, расположенных в речке Дудыпта, отходящей от Пясины. «Молодежь не помнит себя», — говорит Женя. А старики помнят, но стариков почти не осталось. В поселках запойно пьют, случаются убийства и самоубийства, оленей забили еще при советской власти, Госпромхоз, дававший работу охотникам, рыболовам и швеям, закрыт, перекупщики берут рыбу по минимальным ценам и часто расплачиваются водкой. Но еще есть каста рыбаков, объединившихся в артели, в хозяйства. Это молодые ребята и взрослые мужики, не живущие дома по полгода. Они ходят рыбачить на речку Пясину. С вычетом расхода на топливо и еду, рыбак зарабатывает не больше 70 тысяч за сезон. Этого хватало на жизнь здесь. Что теперь?

 — Мы уйдем на озера, — говорит Женя. — Можем уйти.

Но озера, разбросанные по тундре, требуют больше бензина, чтобы добраться до них. Одна бочка — сто литров — здесь стоит 25 тысяч. И хрупкий баланс нарушается.

Этот народ, наверное, был обречен, но теперь его конец стал виден.

— Они и так-то брошены, в принципе, на самосуществование, — говорит Сергей. — Ну значит, еще больше будут. Значит, будут недоедать. Вот и все. Чего? Значит... Ну значит, будут хлеб просто без масла. А возможно, и хлеба даже не... Вы думаете, половина из них вот сейчас в нынешней ситуации, ну вообще даже не связанной с этим топливом, хорошо живет? Я имею в виду, даже в плане еды. Не то что там что-то купить. Там голодуют люди. Прямо голодуют конкретно. И они бы рады уехать, но куда? У кого-то нет образования... Ну просто элементарного. Ну так вот получилось. Они же не думали, что они будут там жить в поселке и что вот так получится. Что кто-то чего-то зальет, что все поменяется. Что коммунизм уйдет, придет капитализм. Что не останется чем жить.

Виктория Елагирь. Сенькин мыс, река Пясина. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

У нганасан были песни — ситаби, которые пелись целые сутки. Были колыбельные, каждая из которых сочинялась для ребенка и росла вместе с ним. Были боги, и мать подземного льда, и мать всех рек.

— В поселке пока не понимают, что произошло, — говорит Женя. — А вы уже понимаете?

В какие деньги можно оценить жизнь уже умирающего, уходящего народа? Кто это посчитает и как, кто осмелится считать? Я не знаю.

24.

Рыбы нет ни на Коренной, ни на Центральной, ни на Космофизиках. Рыбаки говорят: убили речку — и дальше матом. Виктор с Центральной говорит, что сделает петлю, если рыба не вернется, и смеется, и это страшный смех.

25.

Капитан хочет зайти в протоку, чтобы спрятать судно — мало ли, но из тундры белыми реками ползет туман. Мы останавливаемся на ночь в балке под названием Курья.

26.

Вертолет с сотрудниками полиции и заместителем департамента безопасности «Норникеля» Владимиром Сазоновым приземляется у балка Курья. Река Пясина. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Мы просыпаемся от винтов вертолета. Вертолет — красный, ничего нет такого красного в тундре — садится на берег. Выходят четверо. Полицейский в форме, еще один — в камуфляже с комариной сеткой. И двое молчаливых в гражданском — «общественность».

Потом норильчане их опознают как «Сашу фээсбэшника» и главу отдела расследований в департаменте безопасности «Норникеля» Владимира Сазонова.

«Общественность», не скрываясь, обыскивает берег, Сазонов подходит близко и фотографирует нас хорошей профессиональной камерой.

Полицейские говорят: надо обыскать лодку на наличие оружия. Но они не притрагиваются к вещам. Им нужен капитан.

Мы отвечаем, что капитан уехал за горючим.

Полицейский спрашивает, какая у Йоса национальность.

— Я не знаю, — говорит Йос.

В какой-то момент полицейский заходит в дом. Смотрит под нары, под скамейку в бане, просит развернуть спальники.

Дэбэшник Сазонов осматривает туалет.

Саша-фээсбэшник нудит, что врать нехорошо и капитана они все равно найдут.

— Ищите.

Полицейские отходят звонить по спутнику.

Затем выносят из-за дома горючее, принадлежащее хозяину балка.

Затем идут отвязывать горючее от лодки. Крадут ключ зажигания.

— Вы оставляете нас в тундре без горючего?

— Мы вызовем вам спасателей. А до города вы можете дойти на том, что есть.

Полицейские уносят топливо с нашей лодки. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

— Изымаем! Капитан без права управления, лодка не зарегистрирована, а вы не сообщили про себя в МЧС!

Трясут протоколом на вчерашних капитанов. Сазонов продолжает снимать.

Пишут протокол осмотра места происшествия. Формулируют: «Для остановки и предотвращения дальнейшего движения изъяты канистры с предположительно дизельным топливом».

Горючее не влезает в вертолет. Его увозят двумя партиями.

Долго кружат над леском — ищут капитана.

Капитан появляется, когда вертолет улетает совсем. Он весел и зол. Рычит: «Гандоны позорные».

На соседних балках нам дают горючее, золотое здесь горючее. Говорят: вертолет вас искал два дня. «Убили озеро, убили реку, а они за вами летают, суки. Вы, главное, пробы возьмите, возьмите и вывезите, а ты пиши, пиши, как было, как сейчас, все пиши».

27.

Эколог Гринписа Иосиф Коготько отбирает пробы. Озеро Пясино. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Йос берет пробы. Это непросто. Бутылку надо хорошо промыть. Дно каменистое, и специальный черпак, срабатывающий от удара, цепляется за камни, возвращается открытым. Все пробы дублируются — мы не знаем, какая партия доедет и как. Москва пытается решить вопрос с вывозом бутылочек с водой и землей, но Норильск — не Москва, мы это уже знаем.

Лена стоит в нескольких метрах в желтом костюме с подтекающим ранцем. По правилам, Йоса надо деконтанимировать — облить чистой водой, и только потом можно снимать костюмы.

Капитан курит и злится. Теперь ему страшно. И он бурчит: скорей, скорее, выгружу вас тут, пешком пойдете с пузырьками своими. Он смотрит на низкое небо и ищет красное.

На озере начинается шторм. Мелкая злая волна гнет винт у лодки, и мы не доходим до последней точки — там, где Вася снимал берега, облитые солярой. Мы возвращаемся в город. Драгоценные пробы уже упакованы, пронумерованы и тайно помечены от подмены.

Нас быстро перегружают в машины, лодку — без ключей, на последнем бензине — увозят прятать. Капитан кивает нам. Он уезжает из города.

28.

Привычные дымы «Надежды» и Медного.

Депутат Мосгордумы Сергей Митрохин прилетает сонный.

Его «ведут» от самого борта — веселый синеглазый парень в синих перчатках «узнает», предлагает помощь, выясняет цель поездки,

Митрохин отшучивается, отмалчивается, парень предлагает подвезти, но в итоге садится в джип к товарищу и сразу же начинает звонить по телефону.

Митрохин попробует вывезти пробы.

До того, как выдвигаться в аэропорт, пару часов, экологи поят депутата чаем и решают, что делать, если пробы будут отбирать. «Давайте не называть их пробами вообще, — говорит Лена. — Везем землю».

План ломается на первой просвеченной сумке.

 — Пробы? Разрешение от «Норникеля» есть? — спрашивает сотрудница авиационной безопасности. Говорит в рацию: — Срочно второй вход!

Появляются полицейские, мужик в длинном плаще, инспектор безопасности Наталья Васильевна Абрамова.

О том, что надо разрешение от «Норникеля», говорят все, не стесняясь. Начальник смены Стебаев Александр Геннадьевич объясняет: «Так-то по правилам, только чтобы жидкость не больше пяти литров и чтобы не было легковоспламеняющихся, а больше мы вам ничем не можем помешать. Но мы люди подневольные, у нас приказ».

— А какое вы имеете отношение к «Норникелю»? 
— Так мы и есть «Норникель». Аэропорт — это и есть «Норникель». «Дочка» его.

Отходит к полицейским и мужику в плаще, возвращается, смеется:

 — Сейчас думают, как вас на нас перевалить.

Наталья Васильевна серьезна. Она заводит нас в комнату службы авиационной безопасности и просит открыть сумку. Затем просит открыть пробу. После препирательств открываем бутылку. Наталья Васильевна наклоняется низко.

— Но запах солярки есть! — говорит, принюхиваясь к воде из Пясино.

Притаскивают спектрометр. Спектрометр горит зеленым и к пробам равнодушен. Запрещенных веществ нет.

Съемка: Елена Костюченко, монтаж: Александр Лавренов / «Новая газета»

Заходит Стебаев. Я удивляюсь, как меняется его лицо. Добродушия больше нет.

— Поступило распоряжение свыше. Пробы изымаем для анализа. Неустановленные вещества…

— Вы же только что смотрели!

— Поступил сигнал. В полицию. Только что. Анонимный звонок. Поступил звонок в полицию о попытке вывоза на этом рейсе горюче-смазочных материалов.

— Вы весь рейс будете проверять?

— Будем.

— Тогда мы отказываемся от рейса. И забираем пробы.

— С разрешения полиции только, — говорит Абрамова и садится оформлять протокол об изъятии.

И в тот момент, в тот зазор, когда все еще решается, мы утаскиваем сумку с пробами из аэропорта.

Митрохин улетает без багажа.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Изъятие проб. Объяснительная записка главному редактору и читателям «Новой газеты» специального корреспондента Елены Костюченко

29.

Нам больше некуда спешить. Мы можем проверить наше самое страшное подозрение.

— Вернулись? Вывезли пробы? Ну да. Теперь слушай про ТОФ. Никто с нами не пойдет, — говорит Вася. — И С. не пойдет. Так-то. И можно их понять. Это прямая конфронтация с Комбинатом.

 — Вот именно, — говорит Ира. Она обхватывает себя руками.

 — Сколько нас? Вас двое, Гринпис, я.

— И я. Я пойду, — говорит Маша. — Я тебя не оставлю.

30.

К Талнахскому хвостохранилищу мы выходим ночью.

В этот раз нас больше, и мы идем дольше. Мы уже знаем, где посты, и на открытых участках передвигаемся перебежками. Мы лезем в гору и спускаемся с горы, кусты, речки. Речки разлились, приходится давать крюк. Ноги мокрые.

Тундра влажная от росы. Чайки кричат над головами.

«Чайки жестко палят, — говорит Маша. — Хоть один охранник не спит если».

Но мы доходим незамеченными.

Первым звук мотора слышит Вася.

Мы быстро едим на полянке у Мертвого озера. Набираем сообщения, которые отправим, когда включим телефоны.

— Погнали, — говорит Вася.

Мы идем вдоль озера к дороге.

Слышим шум воды. Слышим гул мотора.

И мы выходим к сбросу.

31.

Сброс из хвостохранища Талнахской обогатительной фабрики. 8 утра 28 июня. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Нет, это совсем не то же самое, что на спутниковых снимках. На спутнике это белый взрыв, пятно, пиксели.

Из двух труб в полметра каждая со страшной скоростью хлещет белая жижа. Пена, брызги. Жидкость гремит по уже пробитому руслу. Желтые лиственницы по берегам белого ручья.

— А воняет она ксантогенатом, — говорит Вася. — ***

Достает трекер, фиксирует координаты.

Мы включаем телефоны и камеры.

По нашему сигналу Йос, оставшийся в городе, звонит в полицию и МЧС. Звонит Руслану Абдуллаеву. Звонит Игорю Клюшину, и в группе «Норильчане» появляется пост «СБРОС!!!».

Маша включает прямой эфир на фейсбуке. У нее совсем мало подписчиков, но важно, чтобы видео осталось, даже если у нас отнимут телефоны.

Жижа хлещет. Насосы гудят, трубы дышат со свистом. Мы поднимаемся на дорогу и поднимаемся на бьеф. Мне нужно убедиться, и я вижу — трубы выходят из хвостохранилища.

Вася набирает телефон полиции. Говорит: «Здравствуйте. Я Василий Рябинин. Я хочу сообщить о преступлении».

Но первым на месте оказывается департамент безопасности «Норникеля».

Трое мужчин, один из них автоматически здоровается с Васей за руку.

Нет, они не отнимают телефоны — они просят прекратить съемку. За ними подтягиваются рабочие. В какой-то момент один из рабочих и один из безопасников бросаются к насосным и отключают их. Через пару минут появляется «Служба спасения», подразделения МЧС. Насосы уже отключены, но мы показываем им видео с телефонов, и мужики хватаются за голову.

Рабочие демонтируют трубы на месте сброса. Хвостохранилище Талнахской обогатительной фабрики. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Прибывают полицейские. Трубы уже разбирают пугливые рабочие, но полицейских это не заботит. «Все уже зафиксировано», — говорит девушка. Ее напарник ползет вниз по склону — набрать молочной жижи в бутылочку.

— Горовой Александр Викторович, старший оперуполномоченный.

— А знаете, что нам сказали вот эти? — говорит фотограф Дима. — Это не территория природы, это территория «Норникеля».

— Я так понимаю, это все территория «Норникеля», по их словам.

Через час здесь уже много людей и техники. Люди — в форме и в костюмах — толпятся у машин. Полицейские пишут протоколы.

Техника растаскивает трубы и очень спешит. Из города приезжает прокуратура. И бульдозер «Норникеля», сдавая назад, въезжает в полицейскую машину с прокурорами внутри, подминает под себя. Люди успевают выскочить. Водитель полицейской машины стоит на обочине и повторяет: «Надеюсь, что он нас не видел. Я уже с жизнью прощался».

Раздавленная бульдозером «Норникеля» полицейская машина, на которой прибыли прокуроры.. Фото: Юрий Козырев / «Новая»

Полковник МЧС говорит в телефон: «Молчат, друг на друга кивают, полиция не может их опросить. Нет, Михалыч, разведку ведем. Тут целое озеро, где скидывали постоянно».

Представляется — Савченко Евгений Александрович. «Ну хоть покажите, что творится-то у нас на самом деле!»

Эмчээсовцы говорят: «Вы молодцы». Майор МЧС Денис Макаров говорит: «Одноклассник говорит, с 2017 года тут сливают. Вы еще знаете, куда съездите? Оганер и Талнах, очистные сооружения. Они ничего не боятся».

— А почему вы туда не едете?

— А как мы поедем? Заявлений-то нет. Кто заявит-то на них?

Другой говорит: «Это Рябинин с вами? Ого. Ребята, там Рябинин».

32.

— Я знаю сто мест, где льется. Два дня работаем, один день спим. Как тебе такое?

Ночь. Рябинин и Абдуллаев только что дописали письмо Путину. Обоих шатает от усталости.

— Мне такое отлично, — говорит Руслан. — Я тебе всю законодательную практику под это подведу. Ты сколько еще будешь в городе?

 

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

«Деревья в озере с этой водой стояли мертвые». Василий Рябинин снял мундир, чтобы спасти хоть немного Таймыра. Через несколько часов его письмо поступит в администрацию президента

33.

На совете директоров «Норникеля» тем временем разразился скандал. Служба по финансовому контролю подготовила свой отчет по разливу топлива и состоянию лопнувшего резервуара по внутренним документам компании.

И вот что было в этом отчете.

Менеджмент «Норникеля», зная о проблеме высокого износа резервуаров, почти 14 лет не восстанавливал их.

Последнее исследование от декабря 2018 года отмечало «ограниченно работоспособное состояние» стенок, основания, отмостков и оборудования резервуара и существенные риски.

Проект реконструкции переносился трижды, не вышел из стадии «планирование», расходы были оптимизированы на 25%. При этом проводились частые ремонты отдельных элементов.

Контролеры выделили системные причины катастрофы — сокращение финансирования и игнорирование приоритетности проектов, направленных на выполнение требований контролирующих госорганов и связанных с обеспечением промышленной и экологической безопасности. Ежегодное неисполнение общего инвестиционного плана «Норникеля» на протяжении последних лет составляет порядка 30%, или $600 млн в год.

По мнению Службы, таяние вечной мерзлоты под фундаментом резервуара на ТЭЦ-3 может носить локальный характер и вызвано техногенными причинами.

Но быстрое и обширное (длина трещины до 2,5 м) разрушение стенки резервуара стало возможным по причине ее изношенности. Ржавчины.

Из отчета Службы по финансовому контролю
 

«Упомянутая экспертиза резервуара № 5 ТЭЦ-3 ХАДТ показала значительное превышение предельных отклонений по ряду элементов нижнего пояса резервуара, где впоследствии произошел разрыв с выбросом топлива. При гидравлических испытаниях деформация стенки превысила максимально допустимое значение более чем на 30%. Кроме того, на основных конструкциях резервуара отсутствовала антикоррозийная защита. Вместе с недостаточным объемом поддерживающих ремонтов и затягиванием полноценной реконструкции это могло привести к случившемуся разрушению стенки резервуара».

Контролеры наметили следующие места возможных катастроф — ТЭЦ-1 НТЭК, Норильская, Кайерканская и Дудинская нефтебазы.

Контролеров обвинили в предвзятости и некомпетентности. Звучали и намеки, что сам отчет — не больше чем виток войны между главными акционерами «Норникеля» Потаниным и Дерипаской.

34.

Земля у хвостохранилища Лебяжье. Фото: Елена Костюченко / «Новая газета»

Все эти три недели я пыталась связаться с «Норникелем». Я получила много помощи от его сотрудников, но официально разговаривать со мной никто не хотел.

Но после того, как нам не дали вывезти пробы, после того, как нам удалось зафиксировать слив с ТОФ, интервью было назначено. Со мной захотел поговорить директор Заполярного филиала компании Николай Николаевич Уткин.

Я приехала на интервью с песком в волосах. Я ездила в окрестности хвостохранилища Лебяжье, чтобы узнать, что будет, если сбросы с ТОФ не остановятся.

Там будет серая пустыня с мертвыми деревьями, где ветер гоняет пыль.

Через пустыню течет мертвая река Купец, по берегам которой когда-то ходили олени.

Из серой пульпы выступает рыжий ржавый окислившийся металл.

Я не знаю, как описать то, что я поняла там.

Офис Заполярного филиала «Норникеля» находится в самой красивой сталинке Норильска на самой главной улице самой главной площади.

Внутри ничего не напоминает сталинку. Световые панели, быстрые лифты. На столе в кабинете директора стоят бутылочки с водой Evian.

На интервью присутствует Андрей Грачев, глава отдела по взаимодействию с органами власти, московский, центральный офис. Он организовал это интервью. Он смотрит на меня через стол и произносит: «Когда требуется оправдание, тогда оно всегда рядом».

— Мне не в чем оправдываться, — говорю.

— Я не прошу у вас оправданий. Случается горе, и появляются люди, которые это горе усугубляют.

Горем он называет разлив.

Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Николай Николаевич Уткин бодр, подтянут, дружелюбен. Он приходит с распечатанными ответами на мои вопросы, но почти не заглядывает в них. Он говорит час, и я считаю важным привести следующие его слова.

ПОЗИЦИЯ «НОРНИКЕЛЯ»

Говорит директор Заполярного филиала «Норникеля» Николай Уткин
 

— Авария произошла в вечернее время. Во второй половине дня. Мы обнаружили уже пятно в районе Далдыкана у ручья в районе воскресенья. Это было точно 31-го числа. Наша газоспасательная служба 31-го числа, выйдя на место по кромке пятна в реке Амбарная, сразу же установила боновые заграждения. Более того, сразу мы пятно купировали, оно не дошло до устья реки Амбарная. Нам еще и повезло с тем, что и в субботу и в воскресенье, в пятницу и в понедельник, и во вторник, в течение 5 дней дул реально штормовой северный ветер, который дул со стороны озера Пясино, в этом плане, можно сказать, помог тому, что пятно по течению не пошло дальше. Оно двигалось очень медленно, у нас как раз было время среагировать и не допустить попадания в озеро, в дальнейшую систему реки Пясины. В воскресенье мы отработали с профессиональными морскими спасателями из Мурманска, которые были приглашены. Они прибыли в понедельник и уже на месте устанавливали свои заградительные боновые заграждения.

У нас солярка высокого качества, дизельное топливо, оно арктическое, что подтверждено на сегодня всеми гостами на это топливо. Там мало парафинов, очень много летучих веществ. Более того, это подтверждено на периоде всей работы на других ЧС горами проб, вы знаете, их сделано очень много. И пробы отбирались не только с водной поверхности, не только на реке Амбарная, озеро Пясино, реки Пясины, отбирались пробы Росприроднадзором, министерством природных ресурсов Красноярского края, прокуратурой, следственными органами. Свыше 600 проб мы отобрали.

Всякие заграждения насыпные сделали, дамбы, купировали всевозможные ручьи подземного характера. И вынимали грунт, в колодцы откачивали, собирали. Собрано грунта 42,5 тысячи тонн. Это на сегодняшние сутки. Все оно складируется с разрешения Роспроднадзора в специальные ангары бетонного типа, как днище, так и полностью закрытые, без возможности попадания влаги. У нас площади свыше 200 тысяч квадратных метров, подготовленные для этого грунта. Результаты: 33 тысячи тонн смеси собрано. По первой оценке, нам удалось собрать свыше 90%.

То, что произошло, это очень больно. Для меня как человека, и не будем говорить, насколько больно для «Норникеля». Для нас это очень важно, для компании, чтобы никакого следа и последствий этой аварии не осталось. Я считаю, это возможно.

Сделали выводы, вы понимаете, да? Есть версии разные. Тем не менее и у контролирующих органов одна из версий — растепление грунтов. У нас много построено в вечной мерзлоте. Мы понимаем, что нам здесь дальше жить и работать. Будем пересматривать подходы в части диагностики наших всех промышленных объектов. Цистерна действительно стоит на скале, но она проходит линзу вечной мерзлоты. Потепление, свая могла дать подвижку.

У нас выполнили замену листов именно днища, мы делали ремонт днища в 2017–2018 году. Вы понимаете, что топливо было полностью оттуда откачано. После ремонта мы провели гидравлические испытания обязательные, предписанные. Более того, получили заключение экспертизы промышленной безопасности после ее ремонта и также еще налили первый налив в цистерну, с применением акустико-эмиссионного контроля. Это одно из комиссионных требований, которое мы также выполнили. Вы же помните первую неделю, когда все это произошло? Много выдавалось всякой информации от контролирующих государственных органов, в интернете, в СМИ, еще где-то. Сегодня ведется следствие следственным комитетом, комиссией Роспотребнадзора, комиссией со стороны надзора за всеми авариями, инцидентами. Мы сами ждем результатов озвученных.

То, что вы видели, — это не коррозия, это гидроизоляция, которая была сделана опять же в период ремонта 2017–2018 года, о чем мы предоставили документацию. Но то, что у нас за год-два поверхность от дождя и резких температур она просто выгорает и такое складывается впечатление.

(Про вывоз проб.) Смеяться я не буду, хотя в другой ситуации меня бы рассмешило. Я наслышан об этой ситуации, я точно могу сказать, никакие службы Заполярного филиала, ни департамент безопасности — мы никак не участвуем. Департамент безопасности — это сохранность объектов, предотвращение хищений продукции, это важная функция, но точно внутри контура нашего предприятия, не вовне. Это однозначно.

Сброс из хвостохранилища Талнахской обогатительной фабрики. Вдоль русла ручья — желтые деревья. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

(Про сброс.) Подтверждаю, что в нарушение всех правил эксплуатации хранилищ руководством (Талнахской обогатительной) фабрики было принято решение в целях недопущения... Действительно, был дождь, паводок, было принято решение слива — не хвостов, а именно зоны отстоя воды, которая сегодня идет обратным водоворотом, обратно заходит на фабрику. Для «Норникеля» это вопиющий случай, инцидент. Мы с ним будем разбираться в очень жесткой форме. Мы так не работаем в «Норильском никеле». То, что произошло, это вопиющий случай. Нами сразу же были отстранены от действий и от своих должностных обязанностей и директор фабрики, который принимал решение, и главный инженер, и заместитель главного инженера, т.е. все самые высокие должностные лица. Мы уже вчера назначили расследование, оно будет беспристрастным, никто ничего не собирается покрывать. Мы этот факт признали сразу же в воскресенье. Они качали с 3 до 9 утра приблизительно. Примерно тысяча кубов в час. Когда поступил звонок по диспетчерской линии уже в главное управление, сразу же были вызваны соответствующие службы и это все остановлено. До 17 июля мы завершим расследование с самыми жесткими выводами в отношении себя самих. Я лично считаю, что это неподобающее поведение.

В рамках расследования мы все это будем проверять. В том числе про 20-е число. У нас же есть система журналов, мы ее поднимем, проверим. Просто так действия работники не совершают. Все фиксируется. Начата проверка Росприроднадзора. Оперативно были отобраны пробы. Я там был. Деревья там зеленые в принципе. У нас желтые деревья везде по тундре, не только в том месте. Я предлагаю просто не дискутировать на эту тему. Нет, я с удовольствием готов подискутировать, но... не хотел, чтобы, как в первые дни много версий, а потом стали рассыпаться, и стало понятно, другие выводы точные... Давайте дождемся...

Экология — это не болезненная тема, она сейчас во главе угла компании. Потому что «Норникель», то, что делал, то, что делает, — экология во главе угла нашей задачи. По минимизации выбросов загрязняющих веществ — основная наша задача. Минимизировать, по сути, мы хотим, чтобы люди забыли серу в воздухе... Сколько мы денег на это потратим, 2,5–3,5 миллиарда, это не главное.

В городе металлургов не глотнуть газку... Вы же были и в других городах, Челябинск, Магнитогорск, многих. Понимаете, это проблема не только Норильска. Она здесь острая, безусловно, никто не оспаривает, что это город-комбинат. Миссия основная, это, конечно, экология.

Ту историю (с Красными реками. — Е. К.), которая была, мы с 2016 года прекратили. У нас нет свежих проливов. У нас нет дренажей с хвостохранилищей. Да, есть история, которую мы поднимаем, есть сезонность, обильное таяние, мы этого не скрываем. Но мы сделали дамбы, валы, чтобы фильтровалось, чтобы не попадали... В этом году мы вообще не видели красного Далдыкана.

Если мы говорим про город, то через 10 лет точно должны появиться новые современные дома, по современным технологиям, как финны, канадцы строят. Таким я вижу Норильск через 10 лет. Это зеленый город. Город, где не ощущается запах серы в воздухе. Главное — счастливые лица норильчан.

Вот такие цели, которые мы для себя ставим. И лично я как работник «Норникеля», почему и работаю в этой компании: мне это по духу, когда предприятие в принципе особо сильно никто не заставляет, но оно имеет такие программы, их реализует, находит средства. Без какого-либо там, знаете, принуждения, скажем так.

Работа с коренными, с малыми коренными народами, которые нам небезразличны. Мы много уделяем этому внимания: как развить эти отношения — и эта авария нам показала в том числе. И с коренными я встречался два раза. Мы договорились, что нам надо не только сохранить тот уровень взаимодействия, помощи, независимой финансовой, совместных проектов, жилья в поселках, где они существуют, интернатов для их детей, ну и дальше развивать… Мы наметили пути развития. Мы наметили пути уже в рамках произошедшего вот этого случая. Мы будем [продолжать], начиная от выпуска малька породы ценных рыб до разведения поголовья оленей и строительства рыбозаводов. Это тоже важная вещь, которую делает компания. И я горд тем, что я сегодня участник вот этих вот позитивных, во всех смыслах слова, реалий, которые мы в «Норникеле» здесь реализуем. Негатива сейчас очень много. Я понимаю, никто не любит успешных. Но я здесь живу.

Человек везде влияет на окружающую природу. Своими действиями, поступками. Человека характеризует культура прежде всего. Поэтому мусор сортировать — это нужное дело, но главное, наверное, не это — а не мусорить для начала. Вот это, наверное, самое важное. Поэтому, если человек позволяет себе такое, можно дальше эту тему развить… Ведь надо понимать, что без экономики ничто не работает… Стоит отметить главное, что компания намерена и уже делает исключительные экологические проекты и мероприятия, что полностью исключает нагрузку на экосистему. Я бы все-таки, наверное, сказал так.

Ну а для людей: люди работают, люди живут… Это человеческие потребности, и все-все, что с этим связано. Еще раз говорю, что от этого зависит жизнь не только норильчан. Это ж край, налоги, которые мы платим государству, это много-много цепочек и звеньев.

— Сейчас до 40% бюджета… — отзывается Андрей Грачев.

— Это же не только жизнь Норильска. Если вам кажется, что вопрос можно закрыть только Норильском, и проблема решена. Нет. Так не получится.

Я бы хотел пожелать нам всем-всем перелистнуть эту страницу, да. И главное, главное — это то, что сегодня компания действительно делает многое. Вот эта авария никак-никак не повлияет, не ограничит нашу большую экологическую программу. Мы строим, мы будем дальше строить, будем реализовывать все экологические наши аспекты программы в рамках северных проектов, в рамках взаимодействия. Вот, я считаю, это важным.

Много-много выводов будет сделано еще впереди.

На прощание Николай Николаевич дарит мне книгу «Природа Таймыра».

35.

— Мама звонит, — говорит Маша. — Сейчас будет и тебе, и мне.

Рябинины только что очистили от обоев еще одну стену в квартире.

— Совсем забыли родителей, — говорит мама в трубке.

— Папа нарыбачил что-нибудь? — спрашивает Вася.

— Ведро.

Молчат.

— Ты кончай уже давай.

 — Надо немного порядок навести. Вы же мои родители, вы должны меня поддерживать.

— Я поддерживаю, но.

— Говори как есть.

— Жизнь дороже.

— Да ладно. Меня ухабом не перешибешь. Жить можно и в говне, и в болоте, но надо стремиться лучше жить.

— Чего в квартире сделали?

— Обдираем по чуть-чуть.

 — Чего надо по чуть-чуть, надо нормально заниматься. Вы особо-то никуда не лезьте. Где работу будете брать, умники? Кончайте, у всех мамки и папки есть.

— Как воспитала, так и есть, мам.

— Ты немножко думай о семье.

— Это для семьи.

36.

Гора Гудчиха, Никелевый завод. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»

Росприроднадзор оценил сумму экологического ущерба от разлива топлива на ТЭЦ-3 в 148 миллиардов рублей. Это беспрецедентный штраф для России.

«Объем ущерба водным арктическим ресурсам беспрецедентен. Сумма ему соответствует», — заявил министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин.

Компании предложили добровольно возместить ущерб. «Норникель» в ответ заявил, что будет оспаривать размер вреда. «По мнению компании, расчеты вреда, причиненного водным объектам и почве, выполненные Енисейским межрегиональным управлением Росприроднадзора, основаны на принципах, которые привели к искажению результатов и нуждаются в корректировке».

Через шесть дней после этого заявления лопнула труба с авиакеросином вблизи поселка Тухард. 44,5 тонны ушло в тундру. Труба (у нас есть ее снимки, и да, она ржавая и разошлась по шву) принадлежит компании «Норильсктрансгаз», входящей в «Норникель».

Мертвый лес у реки Северный Ергалах. Здесь проходит основной путь ветров с Надежды и Медного завода. Массив мертвых деревьев тянется на 60 километров. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»