Два мира

С одной стороны, точка зрения пролетарской классовой борьбы, которая может в известные исторические периоды идти на почве буржуазной законности, но которая неизбежно приводит к развязке, к прямой схватке, к дилемме: "разбить вдребезги" буржуазное государство или быть разбитым и задушенным. С другой стороны, точка зрения реформиста, мелкого буржуа, который за деревьями не видит леса, за мишурой конституционной законности не видит ожесточенной классовой борьбы, в захолустье какого-нибудь маленького государства забывает великие исторические вопросы современности.

В.И. Ленин. Два мира, Полн.собр.соч., т.20

Понятно, что господа Романовы, означенные на этом фото в качестве абсолютного антипода семьи разночинцев и бывших крепостных Ульяновых никакого отношения ни к реформистам, ни к известным спорам большевиков и ревизионистов десятых годов прошлого столетия не имеют. Но двадцатые годы двадцать первого столетия опять ставят "проклятые вопросы русских мальчиков" и где вместо "хозяев земли русской" - коронованных бандитов, эти "русские мальчики" обязательно зададут новым, но буржуазным хозяевам земли, фабрик и свечных заводиков.

Речь о законности буржуазной и законности революционной.

Законность любого государства, каково бы оно ни было, - государством ли феодалов и крепостников, или современным капиталистическим, полуфашистским или фашистским государством, безразлично, - неизбежно отражает черты и особенности данного общественно-политического строя. Законность, как и право, есть лишь возведенная в закон воля господствующего класса, воля, содержание которой определяется, как это сказано еще в "Коммунистическом манифесте", материальными условиями существования этого класса. Было время, когда законность воплощалась в так называемом "кулачном праве", - понятии, как будто совсем несовместимом с понятием законности.

Сегодня настало время, когда законность нашла свое воплощение в "Конституционном" праве, в новом праве буржуазии и созданной ею теории так называемого правового государства, покоящейся на фикции всеобщей воли, народного суверенитета и проч., тогда как в действительности это "правовое" государство является чистокровным государством новых лавочников, фабрикантов и банкиров. Все, что сегодня представляет собой это их хваленое "правовое государство", - олицетворение такого же, по существу, кулачного права, но только более утонченного, более рафинированного, более "цивилизованного", чем кулачное право варварского средневековья. Но и в таких полуфашистских государствах, коими являются РФ и бывшие советские республики, уничтожается это различие: срывается последнее "правовое покрывало", прикрывавшее эксплуататорскую сущность буржуазного государства. На место мнимого "права" становится подлинное бесправие, настоящий, ничем не прикрытый, классово эксплуататорский произвол, буржуазный террор.

Нынче новый Луи Наполеон, состоявшийся на последних поправках к "конституции 1 Июля" может рассчитывать на точное наблюдение и гениальное предвидение Маркса, данное таким бонапартикам в работе "18 брюмера": "Буржуазия верно поняла, что оружие, выкованное ею против феодализма, обращалось против нее самой, что все созданные ею средства образования поднимали бунт против ее собственной цивилизации, что все сотворенные ею боги отреклись от нее.

Она поняла, что все так называемые гражданские свободы и органы прогресса восставали против ее классового господств а, угрожая ему одновременно со стороны его общественного основания и со стороны его политической вершины, следовательно, стали "социалистическими".

В этой угрозе и в этом восстании она справедливо видела тайну социализма, оценивая таким образом его смысл и тенденцию вернее, чем так называемый социализм оценивает самого себя, этот социализм все не может понять, почему это буржуазия упорно отворачивается от него, - все равно, хнычет ли он сантиментально о страданиях человечества, провозвещает ли христианское тысячелетнее царство и всеобщую братскую любовь, болтает ли гуманистически о духе, образовании, свободе или же измышляет доктринерскую систему примирения и благополучия всех классов. Не поняла буржуазия одного, что, последовательно рассуждая, ее собственный парламентский режим, ее политическое господство вообще должно также быть осуждено, как нечто социалистическое.

Пока господство буржуазии не организовалось вполне, не нашло своего чистого политического выражения, антагонизм других классов против буржуазии также не мог выступить в чистом виде, а там, где он выступал, не мог принять того опасного характера, при котором всякая борьба против государственной власти превращается в борьбу против капитала. Если буржуазия видела в каждом проявлении общественной жизни опасность для «спокойствия», как же она могла удержать на вершине общества режим беспокойств а, свой собственный режим, парламентский режим, живущий, по выражению одного из ее ораторов, в борьбе и борьбой? Как может парламентский режим, живущий прениями, запретить прения?

В парламенте все интересы, все общественные учреждения претворяются в общие мысли, трактуются как мысли, - как же могут какие бы то ни было интересы учреждения стать выше мышления и импонировать как символ веры? Ораторская борьба на трибуне вызывает газетную борьбу, дебатирующий клуб парламента необходимо дополняется дебатирующими клубами салонов и трактиров, депутаты, всегда апеллируя к народному мнению, дают тем самым право народному мнению высказать свое действительное мнение в петициях. Парламентский режим предоставляет все решению большинства, - как же не захотеть огромному большинству вне парламента также подавать свой голос? Если вы на вершине государства играете на скрипке, то можете ли вы удивляться, что стоящие внизу пляшут?

Итак, осуждая как "социализм" то, что она раньше превозносила как "либерализм", буржуазия признается, что в ее собственных интересах она должна быть избавлена от опасности самоуправления, что для восстановления спокойствия в стране надо прежде всего успокоить ее буржуазный парламент, что для сохранения в целости ее общественной силы должна быть сломлена ее политическая сила, что отдельные буржуа могут продолжать эксплуатировать другие классы и невозмутимо пользоваться благами собственности, семьи, религии и порядка лишь под условием, чтобы буржуазия как класс, наряду с другими классами, была осуждена на политическое ничтожество; что для спасения ее кошелька с нее должна быть сорвана корона, а защищающий ее меч должен вместе с тем, как дамоклов меч, висеть над ее собственной головой.