Все это скоро закончится. Не будет никакого пятого срока…

Президент Путин объявил, что после «обнуления» готов еще раз баллотироваться на пост, который занимает уже четвертый раз. Кто или что может помешать планам лидера нации — объясняет политолог Валерий Соловей.

Фото: facebook.com/people/Valery-Solovei

— Валерий Дмитриевич, объясните, пожалуйста, странный пиар-ход Кремля. Если политическое руководство страны хочет вывести людей на голосование 1 июля, а еще лучше — и на парад 24 июня, тогда зачем пресс-секретарь президента рассказывает, что Владимир Владимирович решил не покидать самоизоляции, что ему построили дезинфицирующий коридор и так далее? Для президента пандемия продолжается, а вы, дорогие россияне, идите заражаться?

— Они это делают не «зачем», а «почему». Им просто на все наплевать. Надо понимать, что противоречие, которое вы усматриваете в их поведении, а я бы даже сказал — не противоречие, а разрыв, нисколько их не беспокоит. Эти люди, включая пресс-службу Кремля, отбывают номер. Путину наплевать, по большому счету, на общественное мнение. Он движется своим курсом и думает совершенно о других материях. Это одна сторона. Другая — чрезвычайно важная для его окружения: оно знает, что все это скоро закончится. Все это конечно. Не будет никакого пятого срока, даже этот срок может быть не доведен до конца. Поэтому все просто работают спустя рукава.

— Что значит — не будет пятого срока, если президент уже сказал, что готов баллотироваться? И тем более — почему нынешний срок не будет доведен до конца?

— Они просто знают, что этого не будет.

— По каким причинам?

— По непреодолимым. Есть причины, преодолеть которые не под силу даже президенту Российской Федерации. Он, конечно, надеется и что-то в этом отношении делает, но есть препятствия, которые не под силу ни одному человеку.

— Ваши намеки звучат как-то зловеще.

— Я не намерен их объяснять. Но многое для наблюдателей становится понятнее, когда они интересуются, какие именно исследовательские направления в последнее время занимают Путина.

— Если бы перспективы были действительно таковы, зачем надо было начинать всю эту историю с поправками, с обнулением?

— Затем, что если президент признает — публично или кулуарно — реальность, то его «наследство» начнут раздирать сейчас же, прямо при действующем президенте. Он пытается произвести впечатление сильного лидера, готового править Россией до 2036 года. На самом деле, это грамотно поставленный PR.

— Зачем?

— Ему всегда нравилось зло, саркастически подшучивать над людьми. Теперь все переполошились: ах, Путин не исключает участия в новых выборах. Видите ли, «не исключать» можно что угодно.

— «Обнулительную» поправку я еще могу понять: чтобы президент не выглядел «хромой уткой». Но зачем весь остальной «комплексный обед», как сказала глава ЦИК?

— На самом деле, нужен был только Госсовет. Это орган, который будет управлять страной в тот момент, когда не сможет президент. А нам будут сообщать, что он работает с документами.

— И рукопожатие крепкое, да.

— Причем в Госсовет, насколько я знаю, предлагали ввести Екатерину Тихонову — женщину, которую называют дочкой Путина. Более того, ее предлагали сделать премьер-министром.

— Если бы это было правдой, он бы наверняка еще в январе сделал премьер-министром ее, а не Мишустина.

— Владимир Владимирович размышляет. Высока вероятность, что в августе Мишустина уберут. Надо решить, кто станет после него премьер-министром.

— Я не верю, что это можно сделать вот так, с бухты-барахты…

—Посмотрите внимательно: пока наши либеральные наблюдатели испытывают ужас перед режимом, тот постепенно вползает в терминальную фазу. Да, умирающее животное опасно. Нам придется пережить несколько очень неприятных месяцев. Но судьба неумолима. И ощущение этого уже висит в воздухе.

— Как именно, вы считаете, этот режим начнет прекращать существование?

— Есть разные концепции. Во-первых, можно еще закрутить гайки. Вот, например, в печально знаменитых мордовских лагерях спешно строят новые бараки.

— Для кого?

— Для политзаключенных. Предполагается, что осенью развернутся большие события. Политическое руководство страны ожидает массовых волнений, поэтому готовит места не столь отдаленные.

— Тогда, может быть, лучше было бы заняться не поправками к Конституции, а…

— Чем? Еще скажите — спасением страны.

— Ну, улучшением ситуации — почему бы нет? Или хотя бы поиском преемника?

— Не нужен нашему президенту преемник. Точнее, этой темы он ни с кем не обсуждает. Потому что знает: как только он заговорит о преемнике, может превратиться в ту самую «хромую утку».

— Можно подготовить преемника тихо, без анонсов.

— Да, Путин, думает об этом. Но не обсуждает.

— Несколько лет назад президент говорил, что во главе России вполне могла бы стоять женщина. Он кого-то конкретно имел в виду?

—Часть окружения президента предпочла бы видеть на этом месте Екатерину Владимировну. Екатерину Третью. Но вряд ли все это реально. Те, кто сейчас находится «наверху», испытывают смешанные чувства. С одной стороны, им надо беречь президента, потому что он — гарант их сохранности. С другой стороны, они понимают, что история и время работают не на них.

— Если есть проблема с преемником, нельзя ли было договориться с Беларусью, пообещав Александру Лукашенко, что Госсовет возглавит он? На таких условиях он мог согласиться?

— Некоторые обещания Лукашенко давали. Но Путин его крайне недолюбливает. Сейчас Кремль со злорадством наблюдает за событиями в Белоруссии. Буквально на днях Лукашенко взмолился: готов на любые ваши условия, только поддержите меня, не мешайте мне переизбраться. Вроде бы Москва согласилась. Но выполнит ли белорусский «пацан» свое «пацанское слово»?

— Мне кажется, люди в Беларуси уже показали, что они против объединения с Россией.

— Если принудили Лукашенко, то он принудит и народ. Дальше — вопрос технический. Американцы, правда, пытались помешать. Они послали Кремлю сигнал: если попробуете раздавить Беларусь в братских объятьях, то санкции введем такие, что вам мало не покажется.

— Кто именно из американцев так пригрозил? Неужели Трамп?

— В середине апреля, 17 числа, если не ошибаюсь, беседовали помощник президента США по нацбезопасности Роберт О'Брайен и секретарь Совета безопасности России Николай Патрушев. Официально они говорили о противодействии пандемии. На самом деле, О'Брайен передал российскому руководству предостережение, о котором я сказал. Владимир Владимирович отнесся к этому спокойно, но его окружение крайне напряглось. Потому что речь шла о вещах очень неприятных: не только об отключении от SWIFT и нефтяном эмбарго, но и о поисках и преследовании активов российской элиты. Они все очень напряглись, за исключением президента.

— А президент почему не напрягся?

—Он не верит в способность США реализовать эти угрозы. Или верит в способность Трампа их заблокировать.

— Из тех, кого называли преемниками Путина в 2007 году, кто-то сохраняет шансы?

— Если вы подразумеваете Медведева, то к нему Путин относится с доверием.

— Тогда что означала отставка Медведева с поста премьер-министра?

— Его спасли, вывели в так называемый стратегический резерв ставки. И видите, как ему повезло? На фоне нынешнего правительства его кабинет — просто вершина управленческой мудрости и эффективности.

— Может быть, Медведев и время его президентства у нас недооценены? Он ведь успел провести несколько полезных законов и был, как мне кажется, не склонен закручивать гайки.

—Чтобы понять и оценить это, необходимы временная дистанция и возможность сравнения. Но, так или иначе, возможность преемничества Медведева не обсуждается даже кулуарно. Вот Путин пообещал Собянину, что тот возглавит Госсовет, если успешно поборет пандемию в Москве. Но случилось так, что «товарищ Берия вышел из доверия».

— Почему?

— Точно не знаю. Возможно, потому, что «не Робеспьер», как сказал о нем однажды Путин. Возможно, потому, что «злые языки страшнее пистолетов»: президенту напели об излишней самостоятельности Собянина. Теперь Путин хочет Собянина снять. Это может случиться уже осенью. И никакого ему Госсовета. Но поймите, что все это не более, чем планы и намерения сегодняшнего дня. И это не значит, что в августе, когда придет время принимать решения, они будут приняты.

— Почему именно в августе?

— Тут есть две версии. Первая: летом нас могут ожидать очень серьезные финансово-экономические проблемы. И кто-то за них должен нести ответственность. Очень удобно, если это будут премьер-министр и глава Центробанка. И они оба готовы к этому, они об этом знают. Вторая версия: геополитический ревизионизм, который сейчас активно обсуждается и готовится, требует нового кабинета. Без Мишустина.

— Но вроде бы Собянин как раз неплохо показал себя во время эпидемии, по сравнению с другими главами регионов.

— Нас с вами не спросят. Нас вообще пока спрашивают только о Конституции.

— Да и о Конституции, кажется, не очень: до голосования неделя, а в магазинах уже продается брошюра с новым текстом. Зачем нужен такой странный пиар?

— Думаю, это делается для того, чтобы вселить в людей ощущение неизбежности и даже обреченности. На самом деле, с голосованием ведь ничего еще не решено. Если будет сильное голосование против поправок, то ситуация резко обострится.

— Разве вариант «сильное против» не предусмотрели? Разве не для этого устроено голосование в течение недели, на дому, в шатрах и так далее?

— Предусмотрели. Но если «нет» действительно будет массовым, то ситуация заметно накалится. Не летом. Потому что само по себе голосование по поводу поправок значения не имеет. Но это очень важный аргумент в процессе политического противостояния, в процессе мобилизации и в том, что может произойти осенью.

— Вы не первый раз пугаете меня осенью. Что должно случиться?

— Политическое руководство страны всегда вело себя абсолютно цинично, полагая, что плебс все схавает. А сейчас мы подошли к такому моменту истории, когда «плебс», похоже, готов начать сопротивляться. Потому что иначе ему просто конец. Кто уж тут помог, Барклай, зима иль русский бог», или пандемия, это вопрос для историков, а для нашего с вами настоящего и ближайшего будущего он значения не имеет. В аналитических сводках, которые идут в Кремль, черным по белому сказано: начиная с сентября высок риск протестов.

— В этой ситуации вообще кто-нибудь из потенциальных преемников хочет становиться преемником?

—Тот, кого назначат, будет очень счастлив. Борис Николаевич Ельцин управлял страной, которая находилась в гораздо худшем состоянии. И управлял, между прочим, небезуспешно.

— Тогда были хорошие отношения с миром, были какие-то партнеры, договоренности. А сейчас мы еще и в кольце врагов.

— С Западом договориться несложно, ресурсов для этого у России хватает. Другое дело, что политическая система и государственная машина идут вразнос. Но тот, кто придет к власти, будет надеяться, что сумеет их восстановить. Желающих очень много.

— А о стране, простите за наивность, кто-то из этих людей будет думать? Ну, хотя бы параллельно со всем остальным.

— Очень сомневаюсь, немного зная их. Они могут пойти на какую-то «оттепель» или сделать что-то разумное, но в целом они внутренне организованы по-другому.

— У оппозиции в этой ситуации есть какие-то шансы вклиниться?

—Прекрасные шансы, если она сумеет выйти на протесты и придать им смысл.

— Когда она должна это сделать? И как?

— Хороший вопрос. Когда — на это нет точного ответа. Высока вероятность, что, начиная с осени. Об этом не я говорю, а целые ведомства, занятые именно «предотвращением и наказанием». А что касается «как»… С первой волной протестов власть справится. Часть оппозиционеров арестуют.

— И отправят в упомянутые вами мордовские лагеря?

— Совершенно верно. Но потом поднимется вторая волна. Произойдет это достаточно быстро. Все это будет достаточно неприятно, даже страшно.

— Вот я много общаюсь с людьми — и как-то не верится мне, что они готовы к массовому протесту.

— Я бы не стал зарекаться, русские люди на многое готовы. Мне кажется, их уже довели до нужной кондиции. Власти осталось сделать еще одно-два усилия, и у меня нет сомнений, что она это сделает. Тогда у людей просто выхода не останется: качественная социология показывает, что злости и ненависти накопилось уже с лихвой. Гораздо больше, чем было в 1991 году. Тогда не было такого желания отомстить, а сейчас оно очень сильное.

— Да за что же? Ведь люди в России, как известно, никогда не жили так хорошо, как при Владимире Владимировиче. Как минимум, до начала 2010-х.

— Во-первых, у людей всегда короткая память. Во-вторых, больше всего людей раздражает несправедливость. Нынешняя система вопиюще несправедлива. Советская была, конечно, убогой и неэффективной, но зато к идеалам справедливости она была гораздо ближе, чем нынешняя. Особенно людей раздражает и угнетает несправедливость в состоянии экономического упадка. Они готовы мириться с несправедливостью во времена экономического роста, вот тогда всем что-нибудь да достается, и вы можете надеяться, что жизнь станет лучше. А когда наступает сильнейший экономический упадок, когда человек уже думает о том, как семью накормить — и при этом узнает о состояниях чиновников и олигархов, то как он будет себя чувствовать? Посмотрите на среднего регионального чиновника: ни один секретарь обкома в СССР так не жил.

— Вы назвали два варианта действий руководства страны, оба, по сути, сводятся к закручиванию гаек. А не могут ли они, наоборот, сейчас чуть ослабить вожжи, дать людям вздохнуть, выпустить пар?

—Такое им в голову не придет, ведь правят силовики. И правят они, питаясь негативным опытом горбачевской перестройки. Они считают, что любое послабление — это путь к катастрофе. И при этом сами очень боятся. Вы даже не представляете, как они напуганы. Вот вам кажется, что они такие свирепые и брутальные? А на самом деле, за всем этим стоит чудовищный, почти животный страх.

— Что их так могло напугать? Спектакли режиссера Серебренникова? Колонки псковской журналистки Светланы Прокопьевой? Журналист Илья Азар в одиночном пикете?

— Они очень боятся протеста. Причем боятся, что их уничтожат физически. Не конфискаций они боятся, не отъема имущества, а именно физического уничтожения. Их страх совершенно неподдельный. И началось это с февраля.

— Что их напугало в феврале?

— Было одно чрезвычайно важное событие, которое осталось скрытым для широкой публики. А сейчас правящая группировка сталкивается с очень сильным давлением, какого прежде не испытывала. А скоро начнутся события, которые напрягут ее еще сильнее. И они в растерянности. Они остро чувствуют угрозу, но не понимают, откуда она исходит. Ведь это впервые с ними так. А дальше будет гораздо хуже.

Метагазета