Вторая часть. 4 глава. Фигура Рустама.

Посёлковая больница, в которую направлялся Петрович, видом не завлекала, была неказиста, глухая стена подпиралась двумя бревнами, и если бы не они, она давно приложилась бы к земле, ютилась в деревянном бараке, То, что барак был больницей, говорила вывеска, а если бы вывески не было, посельчане и не знали бы, что у них имеется какой – никакой медицинский центр.

Больница знакомое место для Петровича. Память высветила не больничную койку, а откликнулась голосом Насти, когда он возил её на велосипеде к врачу: «Толь, ну что ты, так медленно крутишь педали, не на велосипеде едем, а быки тащат, ты жми, да так, чтобы ветер в ушах свистел, чтобы всё мелькало, проносилось мимо, пролетало». Отлетела Настя. Боль давно вышиблась, а грусть расколола душу на две половинки.

Пробиваясь в коридоре через толпу, «хвост» которой выходил даже на улицу, Анатолий Петрович наслушался разговоров о том, что барак строили пленные немцы, а поэтому он такой и хилый, что может рухнуть, а вот если бы его строил русский мужик с топором и пилой, который мастеровитей и сообразительней не только немцев, но и всех других, ловчее и быстрее в работе с топором и пилой, знает, где бить, где пилить, когда, кого или что, то барак был бы крепче камня, как кремень, что в поселке строят много, но как -то сильно по - научному, поэтому поселок является, словно выщербленным: местами цельное здание, местами половинчатое, местами фундаментальное, то есть выше фундамента не пошло, что перед началом строительства все начинается хорошо, не так, как у иностранцев на сухую и без закуски, гремит музыка, льются пылкие речи, здание буквально на глазах идет в рост, но дойдя до половины стопорится: камни крошатся, бревна превращаются в щепу, а все потому, что материал не тот, не приживается на нашей земле и неплохо было бы поменять землю, а где ее взять, да разве не у кого взять,? да таких полно, только погромче свистни и просалютуй пушкой, и вокзал в поселке добротный - на такие гроши построен, что иным и не снилось, он всегда свободен, пассажиров никогда не бывает, так как все поезда проскакивают мимо, один раз остановился странный поезд, а странный потому, что был он без машиниста, пассажиров, мужики прошлись по купейным вагонам, на полках лежали чемоданы, постели были смяты, на откидных столиках возле окна - недопитые разномастные бутылки с водкой, вином, газировкой, сомнений не было: пассажиры присутствовали и машинист тоже, но куда они делись? это было вечером, а утром никакого поезда не нашли, кроме каких – то деталей в конторе сбора металлолома, заморачиваться посельчане, куда делся поезд не стали, был и не стало, и что из того? мало ли чего случается необъяснимого, и если во всём ковыряться, мозги зашкалит, а с зашкаленными мозгами дорога в сватовский зоопарк со смирительными рубашками, что чудес в посёлке имеется не мало, например. ложишься спать в колхозе, а просыпаешься в совхозе, а иногда и в другой стране, посёлок тот же, с места не сдвинулся, какой был, такой и остался, а страна уже другая, что во время общественных праздников идешь с начала демонстраций с портретами знакомого высокого начальства под звуки духового оркестра, а к концу демонстраций в руках неизвестно как и откуда появляются портреты совсем незнакомого начальства, но тоже под звуки духового оркестра, выбиваешь аплодисменты за одного выступающего по телевизору, а потом руки убегают за спину и выскакивают сами, когда появлялся другой выступающий, что депо у них хорошее, и все родившиеся в посёлке мужчинами, попав в него один раз, навсегда остаются работать в нём, что их больница самая лучшая, но худшая среди всех, лекарства дешёвые, но пенсия не потянет, добавлять из похоронных грошей нужно, а добавишь - на похороны не хватит, разве, что сделать общую могилу, которая открывалась и закрывалась бы при очередном покойнике, что врач отличный, но ни в чём не разбирается и лечит тем, что под руку попадётся, и если Рустам Андреевич кого – то определяет на стационарное лечение, то в стационар не нужно идти, а сразу в похоронное бюро.

Петрович оказался первым в очереди к терапевту Рустаму Андреевичу, и первым, как буря, ворвался в ярко выкрашенный желтой краской кабинет, когда из-за двери раздался осипший голос: ну, заходи, болезненный.

Врач сидел на стуле сбоку стола, засыпанного листиками, на которых выписывают рецепты, в белом халате, с фонендоскопом (фонендоскоп посельчане называли слушалкой), поглядывая через единственное паутинное окно на высокое и знакомое даже только что родившимся здание в посёлке: бусугарня.

Кабинет врача по меркам посёлка был приличным, но Рустам Андреевич никак не вписывался в кабинетное приличие. Вчера он крепко грянул пивом с водкой, выпотрошил даже пыль из карманов, утром хотел перехватить пару пивных кружек, чтобы увлажнить высохшие мысли, которые сгребали его чувства в одно единственное желание: промочить горло, но напоролся на амбарный замок. Рустам Андреевич даже побегал рысью вокруг здания, постучал в окна, позаглядывал, не по – мужицки: носом в окно, а интеллектуально, так, чтобы он всё видел внутри, а его не видели. Но лучше бы он не заглядывал, потому что пивные бочки вызвали у него такую жажду, что Андреевич готов был сломать замок, и он сломал бы его, но что было бы дальше?

А дальше, если бы пива вдруг там не оказалось, случилось бы следующее. Приехала бы полиция. Внимание на взломанный замок - она не обратила бы, ну, сломан замок и сломан, всё ломается, замок тоже, он не вечный, а спросила бы: зачем залез?

Он бы честно сказал: за пивом. В ответ: так пива нет, выходит не за пивом ты, дружок, лез, а зачем? Пришпорили бы наручниками, матерным словом, признавайся, говори правду. И развернулось бы. Вчера какого-то мужика подбрили в посадке. Рустама бы и подвели под него: дескать, если он в бусугарню за пивом лазить может, когда в ней пива нет, то убить человека ему раз плюнуть.

И Рустам Андреевич плюнул, но не из-за полиции, а из-за замка, который так живо отпечатался в его сознании, что он время от времени ковырял указательным пальцем во лбу, принимая палец за ключ.

Как Рустам Андреевич оказался врачом в посёлке, никто из посельчан толком не знал. По рассказу Андреевича мужикам в бусугарне выходило так. Шёл он и шёл, а на вопрос: откуда шёл? – ответил: шёл и шёл, что тут не ясного. Мужики согласились. Действительно, что тут не ясно. Шёл человек, от куда и куда он шёл, кому какое дело. Так и Рустам Андреевич шёл и вдруг увидел посёлок. Зашел. Не понравился. Посельчан много оказалось на улице. Бегают, кричат. Шумно, как в городе. Хотел он повернуть и пойти, пойти назад, а потом решил дальше идти и идти. Пошел, пошел и вдруг увидел бусугарню. Попытался пройти мимо, да дверь вдруг сама перед его носом распахнулась, а ноги, словно кто – то понёс. А если бы не распахнулась, разве бы он зашёл? Под вечер вышел из неё и снова пошел, пошел. Целую ночь ходил, ходил. Думал, что вышел из посёлка, ночью не видно же, а когда утро высветилось, вдруг увидел; сидит он в кабинете, на нём белый халат. Врач. Дальше идти и идти, ноги бить он не захотел. Так и остался.

— Это меня сам святой ангел привёл к вам, - говорил Рустам Андреевич, - посадил на место врача, облачил в белые одежды, повесил на шею фонендоскоп, в руки вложил скальпель и приказал: лечи, Рустам, посельчан, ибо они никому кроме тебя не нужны. Если бы не он, то хрен бы я оказался у вас

Когда Петрович оказался в кабинете, Рустам Андреевич отлепился от окна и посмотрел не на Петровича, а на железную двухметровую фигуру в углу с венком из фарфоровых цветов на шее. Точная копия Андреевича: глаза навыкате, свисающие губы, просторная лысина и редкая бородка.

- Вишь, Петрович, - засипел Рустам, пытаясь расклеить левый глаз, под которым красовалась синяя подковка, счастья она ему не принесла, сузила глаз до щели, - уважают меня мужики. Даже мою фигуру слепили.

Андреевич откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу, взял в левую руку скальпель, правой рукой с обгрызенными ногтями подпёр висок, гордо закинул вверх лысую, обмазанную зелёнкой голову, с которой он вчера чокнулся. Хотел с мужиками, но подвело запутанное движение рук. Кружка вместо того, чтобы потянуться к другой кружке, отшлёпала его лысину.

- Привет, зеленочный, - бросил Петрович. – Фигурой любуешься.

А фигуру сделали по следующему случаю. Неделю назад Рустам Андреевич явился на работу никакой, а так, как он был никакой, то и работа никакая. Чтобы отделаться от посетителей, он вышел в коридор и заявил, что все инструменты у него поломались.

- Даже сердце не могу послушать», — горько сказал он. – А без слушанья сердца, никакую болезнь не определишь.

- Да ты не горюнься, Андреевич, - закричали мужики. – Ты это начерти нам, какие тебе инструменты нужны. Мы их мигом сделаем. На фрезу посадим, на токарный станок возьмём, подработаем кувалдой, молотком, зубилом, напильником. Подчешем, подгребём. Где подобьем, где стешем, где отрубим, где приложим молотом. Хочешь? Даже твою фигуру заделаем.

- Инструменты так нельзя делать, - прохрипел Рустам. -Тонкая работа. А вот фигуру нужно. Для поднятия духа больному. Заходит он и на тебе. Два врача в кабинете. Правда, один железный, но всё равно. Больной будет чувствовать себя уверенней. Наглядный пример. Посмотрит на фигуру и скажет: железо же только ржавеет, а не болеет. А я что слабее.

- Сделаем. Раз плюнуть, - ответили мужики, - жаль, что металлическая будет. Вот если бы в неё кто-то смог дух вдохнуть, чтобы она ходила, говорила, твоим помощником было. Вот это да.

- А вы делайте. Мы её в церкви освятим. Может там, - он ткнул пальцем вверх, - и дух вдуют.

- Так и стоит, - сказал вошедший Петрович. – Дух не вдули.

-Да кто ж вдувать будет. У нас пока таких способностей нет. Вот если бы какой – нибудь звездный заскочил, то, может быть, и вдунул бы.

- А ты попробуй вызвать какого – то экстрасенса, колдуна, мага, их до хрена по телевизору шастает - пусть вдует. Авось оживёт.

- А, - махнул Рустам Андреевич. – Разговаривал с одним из телевизора. Так он сказал, если я свой дух в неё пушу, она оживёт, а с чем я останусь? Я ему говорю, так это же будет переворот в науке, мыслях человечества, а он в ответ: ага! вместе с переворотом в науке - перевернусь и я. Железка. Молчит, а мне от её молчания иногда хочется ей даже по морде надавать. Не может даже принести кружку пива. Самая настоящая неинтеллектуальная дура, каких свет не видел.

- Сам дурак.

- Ты, Петрович, словами не бросайся, - вскипел Рустам Андреевич. – Какой же я дурак.

- Я этого не говорил. Почудилось тебе.

Фигура покачнулась и чуть не завалила врача, но, покачавшись перед залитыми страхом глазами Рустама Андреевича, вернулась на прежнее место.