Машина сталинского истребления народа: Женско-детский Акмолинский концлагерь.

Ленинско-Сталинский ГУЛАГ состоял из более чем 400 концлагерей, но лагерь в Акмолинске (АЛЖИР) выделялся — здесь содержались матери, жены и сестры врагов народа, некоторые попали в заключение с грудничками. Сразу по прибытии их разделяли: матерей — в бараки, малышей — в детский комбинат, куда можно было попасть только на кормление и под конвоем. Другие осужденные им завидовали, ведь они хотя бы знали, что с их детьми, обычно при аресте детей увозили в детдом. И это было самым тяжелым испытанием. 

Тяжелее всего женщины переживали разлуку с детьми. Каждый ребенок по достижении трех лет (в редких случаях по достижении пяти лет) попадал в детдом. Большевистско-сталинская система наказывало отца — расстрелять, мать — отправить в концлагерь как члена семьи изменника родины, а  клеймо переходило на детей. 

В 1937 году вышел оперативный приказ НКВД № 00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины» — требовалось немедленно арестовать жен осужденных за шпионаж, «изменников родины» и членов правотроцкистских организаций. На каждую семью «изменника» составляли карточку со списком родственников-иждивенцев — жен, детей, престарелых родителей, дети старше 15 лет признавались «социально опасными и способными к антисоветским действиям». Жен предписывалось арестовать всех, за исключением беременных, преклонного возраста и тяжело и заразно больных — они давали подписку о невыезде. Но от наказания не освобождали даже их, просто обвинительный приговор им зачитывали уже в товарном вагоне, по пути в лагерь, куда прибывали и больные, и пожилые, и беременные, и женщины с грудными детьми — система ни для кого не делала исключений.

Детей, которые были старше трех лет, забирали сразу при аресте. Некоторым удавалось их спрятать. Грузинская актриса Кира Андроникашвили, которая была замужем за известным писателем Борисом Пильняком, успела отправить годовалого сына к дальним родственникам — она знала, что идут аресты, и ждала, что придут за ней. Ашхен Налбандян, мать Булата Окуджавы, бежала с детьми в Москву — ее вскоре задержали, а сыновей поднимали родственники. Но далеко не в каждой семье находились родные, готовые взять на воспитание сына или дочь врага народа.<ins></ins>

Мамы с маленькими детьми ехали вместе с другими осужденными в тесных неотапливаемых товарняках. Несмотря на скотские условия, считалось, что этим женщинам повезло — ведь у них не отобрали детей при аресте.

 За одной из женщин пришли вечером. Она решила не бросать сына. Собрав чемоданы для себя и ребенка, она надеялась, что они будут вместе. Но когда в тюрьме у нее отобрали сына, мать в шоке перепутала чемоданы и отдала ему свои вещи. Потом, в камере, громко разговаривая сама с собой, она перебирала детские вещи и плакала. В горе эта женщина сошла с ума, а мальчик умер в детском доме.

Из-за разлуки с детьми женщины еще по пути в лагерь буквально сходили с ума, некоторые не выдерживали и кончали жизнь самоубийством, а те, кто находил в себе силы держаться, на клочках бумаги кровью писали точку назначения и адрес родных, через дырку в полу бросали записки на рельсы в надежде, что случайные прохожие сжалятся и отправят весточки семье.

— Судьбе таких детей не позавидуешь, — вспоминала инженер-химик Галина Семенова, шесть лет она провела в АЛЖИРе. — Ни ласки, ни тепла, ни тем более любви они не видали. Большинство из них болели, не вылечивались и погибали. 

Грудного молока у матерей часто не было — сказывалась и каторжная работа, и скверное питание, — дети болели, голодали и умирали. Это признавали даже в НКВД.

— В питании детей не хватает витаминов, помещения не отапливаются, — секретно докладывал руководству заместитель наркома Василий Чернышев в мае 1939 года.

—  Заключенные матери и беременные содержатся скученно в сырых неблагоустроенных бараках и недостаточно обеспечены бельем и постельными принадлежностями.<ins></ins>

Никакого декретного отпуска у осужденных, разумеется, не было. Беременных освобождали от работы всего на две недели — перед родами.

«Мамочки», «мамки» — так называли женщин, родивших детей в заключении. За 16 лет существования лагеря здесь родилось около 1,5 тысячи детей. После рождения ребенка заключенной полагалось несколько метров портяночной ткани, на период кормления — 400 граммов хлеба и суп из черной капусты или отрубей три раза в день. По достижении 2−3 лет (в редких случаях — до 5 лет) детей переводили в детдома.

Детей натравливали против родителей. Меняли имена и фамилии, заставляли отказаться, осудить родных, внушая, что они были врагами. Не лучшим было отношение и других сирот. Детей врагов народа избивали, забирали у них еду. <ins></ins>

— Кормили нас плохо, приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость, — вспоминала Неля Симонова, ее отца расстреляли в 1938-м, маму — через несколько месяцев, а детей увезли в детдом. 

С малолетства в садах детей приучали любить вождя — заучивать стихи и петь песни о нем, «за него» их заставляли есть кашу, его портреты были на каждом шагу.

Именно поэтому и сами заключенные, и их родные, в том числе и дети, часто писали письма Сталину в надежде, что в деле мамы или папы разберутся, что родные вернутся домой.

— Дорогой Иосиф Виссарионович! Помогите мне найти правду, — читаем одно из писем, которое сейчас хранится в музее, возникшем на месте лагеря АЛЖИР. — Моего отца посадили в 1937 году. Он не виноват, его пытали и заставили подписать. Сейчас он освободился и находится в (неразборчиво). Разрешите ему въехать в Москву. Потому что моя мама нервнобольная (зачеркнуто — инвалид).

— В детдоме все делалось по команде, — вспоминала Искра Шубрикова, отец которой был партийным деятелем в Новосибирске. — Ставили на стол раскаленный борщ, к которому дети не могли притронуться, через несколько минут убирали и ставили такую же раскаленную кашу, к которой дети тоже не успевали притронуться, как звучала команда, и ее убирали. Оставалась только пайка хлеба, ее нужно было успеть съесть, потому что при выходе проверяли и отбирали все, что оставалось у детей.

Детская смертность была очень высокой: по данным санитарного отдела ГУЛАГа, только за 1939 год из 350 детей Карлага, которому подчинялся АЛЖИР, умерли 114, с 1941 по 1944-й умерли 924 ребенка, с 1950 по 1952-й — 1130 детей. Хоронили детей недалеко от села Долинка, на поле, которое прозвали «Мамочкино кладбище». Хоронили, как правило, в общих могилах, без гробов. Зимой тела складывали в большую бочку, трупы закапывали в землю только весной, на 40-градусном морозе землю не брал ни лом, ни лопата. Иногда место захоронения вообще не отмечалось.

Кладбище, где были похоронены дети узниц АЛЖИРа. Кресты были установлены много лет спустя.

 

На фото — крест ребенку, который прожил меньше трех месяцев. 

Многие узницы АЛЖИРа до конца своих дней боялись говорить про лагерь — даже после разоблачения культа Сталина, даже во время перестройки, даже когда встречались с подругами по несчастью. И все-таки часть воспоминаний они смогли передать — через своих детей и внуков, которые время от времени приезжают в музейно-мемориальный комплекс, возникший на месте концлагеря. Здесь на черных мраморных плитах нанесено имя каждой узницы.