Страна победившего вертухая.

Введение.

Постсоветская Россия после двадцати лет послереволюционной трансформации представляет из себя очень интересный социальный организм (социор) – результат отката из какого-то особенного варианта, но все же общества Современности[1], каковым был СССР, обратно в Традицию. При этом сами исконно традиционные социальные рутины, практики и институты, те, которые были оформлены веками успешной эволюции самого социора и его составляющих в высококонкурентном окружении, были успешно «забыты» – практически полностью исключены из обихода людей семью десятками лет социальных экспериментов в процессе так называемого коммунистического строительства. Такой дрейф Российской Федерации «в никуда»[2], сопровождающийся тотальным исключением рациональности из деятельности в политической и других сферах жизни, требует разработки адекватного языка для описания столь уникального социального процесса, некоторым аспектам которой и посвящена настоящая работа.

Методически я буду опираться на тот вариант институционализма, который является одним из немногих «сквозных» подходов в обществоведении, и позволяет с единых позиций изучать всю иерархию интересующих нас социальных объектов: и индивида, и группу, и сообщества из многих групп.[3] Столь же важной для последующего обсуждения будет концепция коллективной идентичности[4], которая также позволяет оттенить некоторые интересные моменты текущего российского транзита.

Статья концентрируется на теории идентичностно негомогенных социоров (ордынств), в которых элитные слои общества сильно отрываются от управляемых ими людей в идентичностном плане, выводя тех из «своих» для себя – в «чужие». Показано, как ордынское устроение политического и социального порядков влияет на естественную стратификацию общества в поле власти, порождая довольно интересную двухполюсную социальную структуру. Выявлена важная в части структурирования социума роль того социального слоя – вертухаев, который «обслуживает» идентичностный отрыв политической элиты общества от основной массы населения страны. Прослежена логика формирования вертухайского психотипа – как в общем плане, так и в российской конкретике.

Отражая российскую специфику, введены в рассмотрение два дополнительных фактора, которые сильно влияют на ситуацию. Во-первых, это общая невыраженность одного из полюсов социальной структуры, сопровождающаяся формированием однополюсной «картографии» социального поля. И, во-вторых, это наличие несогласованности институционального поля страны, когда формальные нормы во многих местах оторваны от обычных, что поддерживает работу «отрасли» по извлечению административной ренты из населения. Показано, как указанные факторы влияют на психосоциальные установки вертухайского сообщества с достаточно подробным описанием последних.

Дан набросок теории современных российских партизан – тех субъектных и околосубъектных людей, которые не идут в вертухаи по моральным основаниям.

Политически гомогенные и негомогенные социоры.

Рассмотрение всего множества известных истории социоров позволяет ввести одно очень интересное различение, которое разделяет все социальные системы на два больших класса. В основе данного различения лежит степень гомогенности политической сферы социума, то, насколько сильно политический класс рассматриваемого социора идентичностно отделяет себя от управляемых ими людей. При этом выделяется достаточно большая группа социоров, в которых политический класс общества позиционирует себя и социально, и идентичностно достаточно далеко от управляемых масс людей, вплоть до провозглашения своего биологического отличия. Будем называть подобные социоры – «ордынствами». Классическими ордынствами были все «старые режимы» – монархии позднего средневековья, знать которых часто настаивала именно что на своей биологической особости. При этом в противовес ордынствам-монархиям в том же средневековье существовали и города-государства, в которых не было столь сильного идентичностного самоотделения политического класса от управляемых сограждан. Другим примером идентичностно гомогенных политий могут служить современные западные национальные государства / либеральные демократии, политический класс которых четко позиционирует себя антропологически как плоть от плоти народной.

На всей глубине писанной истории мы можем найти как социоры ордынского типа, так и идентичностно гомогенные социоры. При этом к первым обычно тяготеют монархии и автократии, а ко вторым – города-республики и национальные государства.

Данное различение было отражено и в политической мысли человечества: обоснованию благостности ордынского устроения общества посвятили себя, например, Платон, Гоббс, и др., а неордынская традиция развивалась в то же время Аристотелем, Макиавелли, Локком, и т.д.

Обычно соответствующая политическая мысль легитимирует ордынское устроение государственности, используя два базовых мифа. Во-первых, это постулирование «войны всех против всех» в качестве основного состояния людей при отсутствии внешнего управляющего воздействия на них. И, во-вторых, миф о патернализме, о том, что низы не смогут выжить без заботы о них верхов. И понятно, что основа политической мысли неордынской традиции – мудрость коллективного разума человеческой общины – в случае ордынской традиции обычно «вытеснена за пределы», что порождает хороший критерий идентификации ордынского устройства наличествующего социального порядка, заключающегося в ответе на вопрос: насколько обычное социальное место рядового обывателя изоморфно месту овцы в стаде при пастухах? Именно такая дегуманизирующая практика, как низведение социальных низов в представлениях верхов до «скота в ландшафте», и фиксация этого в повседневных рутинах социального порядка, четко позволяет определить ордынское устроение рассматриваемого социума. Например, в СССР обыватели были не только практически полностью подобны «овцам в стаде», но и более того, от них требовалось быть именно что «овцами-автоматами», поскольку им (в отличие, например, от классических ордынств / монархий) не позволялось даже «взбрыкнуть» при случае, что есть обычно «прошитое» в социальности неотъемлемое «право» всего живого.[5] Таковая девитализация людей придавала особый «шарм» ордынской сущности советского социального порядка.

В постсоветской России обыватель отличается от овцы возможностью совершить «дауншифтинг» (т.е. перейти на более низкие социальные позиции, «растворившись в ландшафте»), и возможностью выехать за пределы страны. Тем не менее распространенность в определенных релевантных дискурсивных слоях терминов «быдло», «гопота», «лохи», и т.п. четко показывает представления об управляемых в начальственных головах Российской Федерации (РФ). К тому же российское начальство очень не одобряет низовой протест, однако любит поговорить о патернализме, и о том, что «эти там» «поубивают же друг друга» без отеческой начальственной заботы. Так что дегуманизирующие и девитализирующие практики продолжают определять имеющийся социальный порядок, хоть и в чуть более «поистрепавшемся виде», чем то было в СССР. Плюс к тому – развивающиеся практики фиксации различными социальными слоями своей «выделенности» главным образом через сотворение произвола и применение насильственных действий по отношению к «оттесняемым вниз». Т.е. нет никаких оснований считать, что постсоветская Россия по результатам произошедшей трансформации перестала быть ордынством, хоть она и изменилась существенно в некоторых своих характеристиках.[6]

Особенности макро-стратификации ордынских социумов.

Естественная стратификация любого социора, наводимая на общество властным социальным отношением,[7] приобретает дополнительные черты в случае реализации в социуме социального порядка ордынского типа.

Начнем данное общее рассмотрение с упомянутой выше естественной стратификации, которая вследствие универсальности властного отношения в мире людей имеет место в любом социоре.[8] И действительно, любое общество содержит в себе людей, основной деятельностью которых является управление другими людьми. Данные люди формируют так называемый общественный актив. Для остальных людей будем использовать термин «масса». В активе дополнительно выделяется слой тех, кто принимает участие в разрешении стратегических вопросов общества. Обычно данный слой называют политической элитой. При этом известно, что так введенная элита является достаточно трудно фиксируемым на опыте социальным объектом, и потому элитологические исследования обычно подменяют изучаемый объект на генералитет – людей, занимающих формальные верхние социальные позиции общества. Очевидно, что элита во многом пересекается с генералитетом, однако в то же время понятно, что как бывают и генералы, которые не включены в цепочки принятия и согласования особо важных решений, так бывают и не генералы, которые включены в данные цепочки.[9]