Не смешивать! или еще раз о десталинизации

В декабре минувшего года распространились слухи о грядущей десталинизации и странном проекте под названием «национальное примирение». На середину января планировались консультации между президентом и представителями общественных организаций, в первую очередь, «Мемориалом». В рамках этих консультаций высокие стороны намеревались обсудить некие практические мероприятия.
Иосифу Сталину в массовом сознании предстояло превратиться из спорной и дискуссионной исторической личности в бесспорную.
Все ждали: что-то произойдет.
Но ничего не происходило.
Консультации на высшем уровне – без всякого резонанса – состоялись в начале февраля на заседании Совета по развитию гражданского общества в Екатеринбурге.
Политолог и член Совета Сергей Караганов в своем выступлении заявил:
«Предлагаемое нами название проекта – «Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении». Главная его цель – обеспечение модернизации сознания российского общества и российской элиты. Убеждён, модернизация страны ни на техническом, ни на политическом уровне невозможна без изменения сознания общества, взращивания у народа чувства ответственности за себя, страну, гордости за неё, пусть временами и горькой.
Сейчас все за себя, общество фрагментировано, элита во многом презрительно относится к массам, а массы народа – к элитам. При этом народу и элите после последних 100 лет себя почти не за что уважать. Единственное, чем можно по-настоящему гордиться, – Великая Отечественная война, но её объединительный потенциал с годами истощается. Общество не может начать уважать себя и свою страну, пока оно скрывает от себя страшный грех – 70 лет тоталитаризма, когда народ совершил революцию, привёл к власти и поддерживал античеловеческий, варварский режим. Позволил ему существовать и участвовал в самогеноциде – системном волнообразном уничтожении самых лучших, самых сильных, самых свободных своих представителей, традиционной морали, уничтожении церквей, культурных памятников, самой культуры.
Самогеноцид начался с Гражданской войны через уничтожение и изгнание интеллигенции, духовенства – держателей культуры и традиционной морали, буржуазии – наиболее сильной и конкурентной части общества, дворянства – наиболее образованной и патриотической его части, хранителей национального самосознания и гордости. Затем последовали голодомор, коллективизация, которые были нацелены на уничтожение лучшего крестьянства. Именно они стоили, видимо, народу наибольшего количества жертв. Затем были репрессии новой интеллигенции, военных. Но что бы ни происходило, это были, как правило, лучшие представители народа. Продолжать скрывать от себя эту историю означает неявно оставаться соучастниками этого преступления. Если мы не признаем до конца правды, мы останемся наследниками не лучшей части нашего народа и не лучшего в нашем народе, а худшего в нём и худшей его части: палачей, стукачей, коллективизаторов, организаторов голодоморов, разрушителей церквей. Ссылаться на ветеранов – несостоятельный аргумент, тем более что ветеранов, чьи чувства могут пострадать, остались единицы. Наверное, не меньше осталось ветеранов, для которых осуждение тоталитарного режима было бы величайшим счастьем. Ушло и поколение людей, несших прямую ответственность за уничтожение народов. Но этот проект не нацелен даже против них.
Всем нам нужно поклониться миллионам жертв. Ведь и палачи были жертвами. Народ, который не почитает и не хочет знать бесчисленные могилы миллионов своих отцов и матерей, вряд ли может надеяться на самоуважение и на уважение других народов. Если мы начнём этот проект, начнёт заполняться моральный вакуум, который разъедает наше общество, ведёт к его варваризации, в том числе тотальной коррупции, правовому нигилизму. Если мы по благословению руководства страны и церквей создадим массовое движение по восстановлению исторической памяти и справедливости, вовлечём в него десятки тысяч молодых людей, то получим новую патриотическую, отвечающую за свою страну элиту. В любом случае программа должна быть нацелена не против, а за. Она должна быть нацелена в том числе и на формальное окончание гражданской войны, на окончательное национальное примирение. Не надо рушить памятники красным. Даже массово переименовывать улицы, кроме как в случаях курьёзов с улицами имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург, не нужно. Главное, нужно почтить память других наших сограждан, сгинувших в той 70-летней гражданской войне, вернуть их народу».
Конец цитаты.
Караганов, которому 58 лет, вполне искренен. И с какими-то его словами нельзя не согласиться. С какими-то.
Но: не со всеми.
И вот это мелочь («не со всеми») слишком бросается в глаза.
Первое. Авторы затеи рассчитывают на благословение Церквей (и даже до них – руководства страны, которое в первую голову наделяется правом благословления). Однако при этом главная цель проекта «обеспечение модернизации сознания российского общества и российской элиты». А не покаяние перед Богом общества, три четверти которого позиционирует себя в качестве православных (здесь, правда, существительное «христиан», как правило, опускается, а прилагательное «православные» превращается в существительное. И тем не менее).
Где Бог-то?
Второе. Как будто верно, что ныне народ и «элита» презирают друг друга. Но, господин Караганов: элиты (творческого слоя лучших, пассионарных, нравственных, образованных, совестливых, верующих, честных людей) в России нет. Она прекратила свое существование еще до Второй мировой войны. Псевдосоветская власть, по определению Ивана Ильина, была режимом какистократии. Властью худших. Большевики могли создать лишь изовравшуюся антиэлиту. Воровство, вранье, цинизм и лицемерие – реалии современной России.
Одна поэтесса, отсидевшая в СССР пять лет политических лагерей, недавно написала по этому поводу жутковатые строки:

«Сверху головы нагло скалятся,
Снизу – рабски привыкли кланяться.
Верх – срубить бы да не печалиться,
Но ведь низ – все равно останется!
Не изменится, не исправится,
Новый верх из него проклюнется,
И вчерашнему быдлу здравица
Умиленной слюною сплюнется».

В России нет элиты.
Есть население, правящая верхушка которого презирает прочих. «Верхушка» – социальные наследники советской партийной номенклатуры. Той самой какистократии. Или тех, кто ей служил, убеждая себя, что служит родине (народу). Многие «прочие» сегодня «верхушку», совсем потерявшую стыд и совесть, ненавидят. Но не за то, что она их презирает или творит что-то недоброе. А из мелкой зависти.
Чье сознание собирается «модернизировать» господин Караганов?
Элиту нужно воспитывать и создавать. Но не из обитателей же селигерских лагерей. Тем более элита формируется веками – это уничтожить ее можно за тридцать лет.

А есть у нас, эти века?
Третье. В годы Второй мировой войны, включая жуткую и постыдную финскую кампанию, Сталин сорил своим народом безгранично. Он установил общую границу с гитлеровской Германией и сделал всё, чтобы укрепить силы и возможности Гитлера, пока он воевал на Западе. Война, в которую Советский Союз вступил 17 сентября 1939 года, была национальным бедствием. И одновременно: очередным преступлением большевиков против русского народа и других народов России. О чем написали честно, откровенно и навсегда писатель Виктор Астафьев и сержант Николай Никулин.
Гордиться нечем. Остается ужасаться, плакать и молиться. На самом деле, это не «объединительный потенциал» Великой Отечественной войны истощается, о чем сокрушается Караганов (людская кровь вообще плохой цемент для общественного объединения). Просто с каждым годом мы все больше об этой войне узнаем – и все страшнее от приобретенных знаний становится. Кого с кем на этом кошмаре объединишь?
Четвертое. Самогеноцид – лукавое слово. Нечестное.
В первые годы советской власти в преступлениях соучаствовало меньшинство. Большинство сохраняло безучастие и пассивность, воспитанные веками крепостного права, сервилизмом Церкви и забавами избранных «птенцов гнезда Петрова». В 1917 году большевики захватили власть в стране, в которой проживало, условно говоря, 150 млн. населения. В 1921 году ленинская партия насчитывала всего 750 тыс. человек (вместе с кандидатами). У социальных чисток были вполне конкретные авторы, руководители и исполнители. Их именами наполнена топонимия российских городов.
Россию захлестнул стратоцид: истребление населения по социальным признакам. Ленин, Троцкий и Сталин были его адептами.
Пятое. Палачи, вопреки мнению Караганова, не были жертвами. Палачи были палачами. Возможно, что многие из них еще на земле сами себе создали ад: все эти безвинно пострадавшие коммунисты, верные ленинцы и чекисты-дзержинцы. Но сочувствовать им поэтому мы не будем. Не хватит жизни, чтобы оплакать тех, кому они создали ад. Нельзя ставить знак равенства между Новомучениками и жертвами Сталина, которые сами гнали первых Новомучеников.
Шестое. Кого и с кем примирять? «Белых» с «красными»? Их нет. Национальное примирение не может состояться на основе признания пострадавшими или одинаково правыми убийц-гонителей и их жертв.
Это не примирение, это амальгама.
Смешение Добра и Зла. Христа и дьявола.
Поэтому вопрос о памятниках, названиях улиц и площадей, символах на Кремлёвских башнях, государственном гимне – это вопрос выбора между Добром и Злом. Господин Караганов выбора делать не хочет. Он хочет примирить Советский Союз с Россией, чтобы все наследники чувствовали себя комфортно.
Но Россия – не Советский Союз. Иван Шмелёв в послевоенных письмах писал: «Такой России мне не надо. Что толку! Земля-то? мне важно, кто на ней, и – как на ней».
Затем на заседании Совета выступал Арсений Рогинский, руководитель «Мемориала», общественный деятель и историк, который внес огромный вклад в изучение механизма массового террора и сталинских репрессий. В частности он заявил:
«О чём бы я хотел сказать (здесь, конечно, Вы понимаете больше, чем я), – это политико-правовая оценка террора. Вы знаете, политико-правовой оценки преступлений нет, нет этой политико-правовой оценки. Моральные оценки – пусть их даст Солженицын, не знаю, Сахаров, ещё кто-то. Или чисто политическая оценка – пускай её даст парламент. Этого мало, потому что массовому сознанию надо на что-то опереться, а опереться сознание может (и учителя, я не знаю, и экскурсоводы и так далее) только на юридическую квалификацию. Это сложная и трудная проблема – политико-правовая оценка».
Дмитрий Медведев немедленно уточнил: «Я хочу понять, что такое политико-правовая оценка и кто её должен дать? Потому что это, как Вы правильно сказали, тонкая вещь. Кто – суд, Президент, Правительство?» Рогинский ответил: «Есть разные варианты».
Нет. Разных вариантов нет. Да они и не нужны.
Все базовые юридические оценки на самом высшем государственном уровне даны почти 20 лет назад. Нужны конкретные действия, которые бы на эти оценки опирались. Существует неотмененное постановление Конституционного Суда РФ по «делу КПСС» от 30 ноября 1992 года, в котором, в частности, говорится: «В стране в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединенных в политбюро ЦК КПСС во главе с генеральным секретарем ЦК КПСС. <…> Руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями».
Достаточно для начала.
Только вот… для начала чего?
Процитированных строк достаточно, чтобы исполнительной власти немедленно принять обязательные решения о ликвидации символики КПСС в общественных местах, исключении имен функционеров КПСС из топонимических названий, свободном доступе ученых к историческим документам в архивохранилища страны, независимо от ведомственной принадлежности, и т. д. И не надо никаких вялотекущих дискуссий и совещаний.
Но вновь создается впечатление, что мы бегаем по замкнутому кругу.
И власть, и те общественные круги, которые представляли Караганов и Рогинский, в принципе согласны: с травмированной национальной памятью надо что-то делать. Больше нельзя жить так, как будто мы десятилетия только готовились к полёту в космос. Документы открывать и облегчать доступ к архивам органов госбезопасности – неплохо бы. Денег дать оставшимся сидельцам (немного, но дать). И далее вот возникает новая политическая идея: национальное примирение – это популяризация правды в обществе о массовых репрессиях в советскую эпоху. Если мы об этом расскажем широко и гласно, то, дескать, преодолеем травматический синдром советского периода. Оба кладбища немедленно станут русскими: и на Красной площади, и в Сент-Женевьев де Буа.
…Ничего мы не преодолеем.
В лучшем случае, знания о жертвах террора станут составной частью массовой идентификации России с Советским Союзом – а русских с советскими – в современном обществе. Этот путь приведет в тупик.
Нам нужно прикладывать силы и стремиться к тому, чтобы такого отождествления не было.
Не смешивать!
Утопично было бы сейчас питать романтические иллюзии на немедленное воссоздание Правительствующего Сената: не поймут и не оценят замысла. Невнятное «национальное примирение» – такой же миф. Но требовать от власти конкретных решений на основании очевидного постановления Конституционного Суда от 30 ноября 1992 года – вполне возможно.
Пока хотя бы так.