Почему народ отторгает либералов

 

 

Депутат Госдумы Борис Чернышов (от ЛДПР, постоянно вносит различные популистские предложения. — Ред.) предложил создать новую категорию льготников «жертвы перестройки» и доплачивать им за понесенный в ходе демократических реформ ущерб и тяжесть пережитого опыта. Пропагандистские СМИ публиковали об этой инициативе сдержанные новости и комментарии.

А вот условно-либеральная среда, от политиков до обычных пользователей фейсбука, обхохотала депутата Чернышова с головы до пят. Дескать, бу-га-га, ничего более забавного мы давно не слышали.

 

А смеяться-то, ребятки, не над чем, разве что над непониманием трагедии собственного народа. Потому что оценка перестройки и 1990-х годов, наравне с приватизацией, это та тема, без согласия по которой между обществом и элитами никогда не будет сотрудничества и взаимопонимания. Ненависть к либеральной идее в России во многом растет сегодня прямо со дна пропасти, разделившей людей по их отношению к «лихим 90-м».

У либерального истеблишмента в разговоре о перестройке неизменен изъян: всех, кто поднимает тему ее тяжелых последствий, они относят либо к «совкам», либо к путинскому электорату. На самом деле далеко не все из пострадавших в 90-е тоскуют по СССР. Когда люди говорят о необходимости переоценки тех времен, они возмущаются не развалом СССР, а чудовищным непониманием либеральной элитой масштаба жертв, которые были уплачены массами за перестройку. Оценка десоветизации и оценка девяностых в глазах обывателя не совпадают. Нечестно думать, что обыватель совсем дурак. Он разницу запомнил.

Союз он свалить хотел, да, а вот по семь месяцев без зарплаты жить и на рынке вечером давленные помидоры детям красть — не собирался.

 

Разговор о девяностых как о годах свободы и возможностей — это очень раздражающий фактор, который заставляет отворачиваться от либеральной идеи. Потому что для большинства это были годы голода, бесправия, безработицы и непрерывного ужаса. Сегодня, как ни странно, об этом говорят провластные политики и пропагандисты.

Они перехватили инициативу по оценке девяностых, которые для большинства живущих сейчас в стране поколений стали самым болезненным в жизни периодом. Человек может не поддерживать нынешнюю власть, он может искренне желать правового государства и свободы, но органически не способен пойти за либералами, которые еще несколько лет назад — возьмите хотя бы покойного Немцова, Хакамаду, Белых — своими воспоминаниями о девяностых постоянно делали людям больно.

Мне кажется, свою ошибку либеральные политики и медиа стали понимать лишь в последние годы.

Они, похоже, наконец убедились, что так нельзя говорить о временах, когда большинство населения жило в беспросветной нищете и страхе перед завтрашним днем.

Ну или сами либералы искренне переоценили те годы и перестали вытряхивать на публику самые болезненные для народа рассуждения о свободе эпохи кооперативов и малиновых пиджаков… А быть может, просто обновилось поколение либеральных политиков, ультралиберально настроенных журналистов и писателей. На место тех, кто застал перестройку и при теплых местах в разных фондах, комитетах и департаментах, и вышел из нее с собственным бизнесом и двухэтажными квартирами, пришли люди, которые страшные годы видели обычными детьми и все правильно запомнили. Теперь важно, чтобы еще и назвали все своими именами. Почти полторы сотни миллионов человек пережили катастрофу. Объявлять ее эпохой новых возможностей бессердечно. Тем более что и пережили эпоху далеко не все.

В России поддержку миллионов получит либеральный политик, который предложит честную и внятную оценку и той смутной поры нашей истории, и проведенной приватизации. Ему даже необязательно будет ходить с толпами по площадям и сколачивать партийную организацию: достаточно признать, что российский народ заплатил чрезвычайно большую цену за свободу, которую у него вскоре отобрали. Смешно: те, кто платил за право жить в свободном демократическом обществе, не успели толком свободой воспользоваться. Они снова под прессом дешевого рубля и политической цензуры.

А самая большая в их жизни трагедия по-прежнему высмеивается.