Медовый Спас

   
             Вспоминается мне послевоенное несладкое детство. Мы тогда знали только сладкий корень, слово «солодка» появилось в нашей речи много позже, когда мы уже имели собственных детей и лечили их от кашля густым коричневым сиропом из аптеки. Болящих неслухов трудно было уговорить проглотить ложку противного приторного зелья, удавалось только со сказками да прибаутками. Нам бы в этом возрасте преподнесли такую вкуснятину в пузырёчке, чистенькую и слаще всякого мёда, о котором мы только слышали!

            В поисках сладкого корня мы сквозь камыши пробирались к оползням над речкой Казьмой, именно там почти по поверхности рыхлой земли протягивались коричневые верёвки этого деликатеса. Выдёргивали предлинную плеть, отрезали на каждого по куску (у пацанов всегда были с собой ножички, у кого складные, у кого половинка отломленного ржавого столового ножа, а у кого-то просто отточенная узкая железяка с тщательно замотанным просмоленной дратвой концом — ручка). Кое-как прополоскав в речке свою порцию, начинали жевать жёлтую в середине верёвочку, и вкуснее на свете ничего не было! Мы усаживались на верхнем краю обрыва — чтоб уж удовольствие, так на все сто! - ноги удобно свисали вниз по мягкой земле, руки заняты передвижением жвачки : отработанная часть растрёпанной мочалкой свисала в одну сторону, цельная ещё торчала в углу рта шершавой палочкой.
         И этот сладостный процесс протекал в полной тишине, мы сидели с посоловевшими от кайфа глазами, устремлёнными куда-то вдаль, до самого горизонта. По мере насыщения начинали приходить в себя, поворачивать головы и видеть замурзанные морды рядом сидящих: вокруг рта накладывалось грязно-жёлтое, шириною в палец, обрамление, как у циркового клоуна, разница была только в цвете гримировки. Кто-то хихикнул, за ним все остальные уже смеялись до слёз, показывая друг на друга пальцами и падая на спины, раскинув руки в стороны. Мягкий ковёр повилики с нежными тонкими граммофончиками одаривал нас терпким запахом настоящих природных духов, не назойливым, как искусственный, а постоянно свежим в силу своего воздействия на окружающий мир.
        Побросав недожёванные венички, стали съезжать на пятой точке с обрыва к речке: надо же умыться, чтоб дома догадались, что мы не какие-нибудь ряженые, а их ближайшие родственники: запылённые так, что одни глаза блестели, в волосах колтун, как у некрасовского белоруса, с цыпками на исцарапанных ногах; низ байковых платьишек был обтрёпан и лохматился запутанными нитями, словно шерсть неухоженной собачонки. Без шума и крика не обходилось, когда нас кое-как обмывали перед сном: кожу на ногах щемило нещадно больно и долго.
         Если в хозяйстве была корова, то с голоду не помрёшь, но вот те два месяца, в которые кормилица находилась в зАпуске, приходилось туго. Хорошо, если бурёнка отдыхала перед отёлом весной: тогда мы, дети, как и животные, переходили на подножный корм. Я и сейчас хорошо помню, какие травы и цветы мы ели. Может, потому ещё и живём, что, питаясь ими, пополняли организм всякими полезными соками дикой природы.
Сладость находили мы во многих растениях: в цветах белой акации — кашке по-нашему, в молодых черенках болиголова, в ростках козелика (козлик), в зайчиках ( медвежье ушко), в побегах молодого камыша, когда он только-только острым шилом показывался из воды, но больше всего — в солодке.
           Лето одаривало нас фруктами и овощами — тут уж грех было жаловаться на жизнь. В знойном августе наступал Медовый Спас, о котором говорили наши родители, но о мёде мы только мечтали. Пасека на нашем хуторе была лишь у одного хозяина — Кузьмы Смоленского.

            Чёрная зависть со стороны селян не обошла ни одного рачительного хозяина, все, кто трудился с утра до вечера, именовались куркулями, скрягами, жмотами и людьми хитроватыми, так сказать, себе на уме. А то, что этот самый куркуль кормил от пуза ватагу детей мёдом при первой качке, самым пахучим и полезным для здоровья майским мёдом, - начисто забывалось. Но дети, выслушивая «заумные речи» взрослых, пропускали их мимо ушей, а помнили и щедро расставленные на самотканых дорожках тарелки с прозрачным, чуть желтоватым мёдом, сквозь который видны были синие цветочки дна посудины, и нарезанный большими скобками отрубной свежеиспечённый хлеб горками: ешьте, пострелята, сколько душа пожелает.

 Марфа, хозяйка дома деревенского «жмота», полноватая старуха в рясной юбке и белой кофте навыпуск, хлопотала, обходя наш по-царски щедрый стол: то хлебушка подложит, то малосольных огурчиков добавит на плоское эмалированное блюдо. Насытившись так, что и одного кусочка уже не могли проглотить, мы, с липкими ладошками, а малышня с заляпанными мёдом голыми пузами, отползали от мисок, но всё ещё с сожалением поглядывали на оставшийся мёд: такая вкуснятина осталась на тарелках, а вот уже в рот не лезет.
           Дед СмолА ( в сёлах, как обычно, фамилию в разговорах сокращали до минимума), стоял в сторонке, опершись на суковатую палку, и столько неги светилось в его глазах, ведь делиться своим добром, да ещё с этим , ещё не испорченным человеческими пороками народом, всегда было приятно.

            И вот взрослые заговорили о Медовом Спасе. А мёда-то ни у кого нет... 
- А вы побЕгайте около двора деда Смолы, мож, догадается угостить вас медком в честь праздника, - нашлись праведные люди, так завидовавшие этому тощему старику, неспешному работнику и в своём, и в колхозном хозяйстве.
           И вот около двора «скряги» уже гурьба разного возраста ребятишек, шумливых, как стая воробьёв в курином базу: кричат, ссорятся, похожие на обитателей коммунальной квартиры. Но никто нас не слышит, во дворе тихо, видно, старики отдыхают. И тут в нашем птичьем гвалте образовалась пауза : на деревянное крылечко вышел Ванюша, самый младший внук деда Смолы, сын старшего сына Василя, давно отделившегося и жившего самостоятельно с шестью детьми. Это для деда он Ванюша, а для нас как ровесник и друг по жмуркам— Ванюха Смола. Мы радостно замахали ему руками:
- Подойди к деду и скажи, что мы поздравляем его с Медовым Спасом.
               Пока парламентёр был занят важным политическим делом, мы сидели в напряженном ожидании, притихшие и покорные судьбе — будь что будет. Надежда на счастливый случай появилась на крыльце со скатанной дорожкой под рукой, в белой выбитой косыночке и в цветастом просторном платье.
- Кто там из вас постарше,- обратилась она к нам, не сходя с крылечка, - расстелите на травке ряднушки, сейчас я тарелки вынесу.
            Помощники носились по двору, словно голуби летали по рьяному ветерку.

              Современные дети, в семьях которых всегда мёд на столе, даже представить себе не могут счастья послевоенных полуголодных детишек, дорвавшихся до мёда как до райской еды: в их организмах жила с постоянной пропиской нехватка сахара.

         И что бы ни говорили взрослые о Кузьме Смоленском, как мы теперь понимаем, из зависти, мы, дети, запомнили его как доброго ангела.
           Своим детским умом я долго не могла понять, почему на тех, у кого около дома деревянное крылечко с резным навесом, летела хула и неприязнь? А вот мы, дескать, живём проще. Куды нам до этих куркулей! Да не проще, люди! А беззаботно до безобразия: со двора — прямо в земляные сенцы с выбитой ямой от коровьего помёта. В сарае крыша тянулась только до середины помещения; наступали холода, и корову прятали от дождей и снега в сенцы, топтались по навозу и тащили его на ногах в хату.
            Почему у деда Смолы росли в саду яблони, груши, ранняя вишня майка — мечта сельских детей, а у нас вся земля засажена картошкой и гарбузами, то бишь, тыквой?
             Самой бедной на хуторе считалась семья Васьки и Дашки Мироненко. Как же? У них было пятеро детей! И никто не вспоминал, что у деда Смолы их, детей, было столько же! И все при деле! Росли в труде и строгом воспитании.
               Ах, хотелось рассказать только о памятном Медовом Спасе, а вышла на рассуждения о жизни.
               С Медовым Спасом вас, дорогие читатели!

Август, 2019 г.