Павел Бирюков: история «Русской виллы» в Женеве

На модерации Отложенный Павел Бирюков: история «Русской виллы» в Женеве

 

 

 

Павел Иванович Бирюков (начало 1900-х годов). Фотография из архива Алексея Митрофановича Бирюкова[1]

Мы сидим в кафе с Татьяной Львовной Беррадой-Бирюковой — внучкой двух тезок: Павла Ивановича и Павлы Николаевны. Родилась она в 1943 году, уже после смерти своего знаменитого деда, но многое знает о нем из рассказов родных и близких. Она неплохо говорит по-русски, хотя иногда с трудом подбирает нужные слова и выражения. Кафе находится совсем неподалеку от виллы, когда-то принадлежавшей Бирюковым. Я читаю Татьяне Львовне свой очерк об этой самой вилле в Онэ: при жизни Павла Ивановича это был пригород Женевы — теперь он входит в черту города. Его внучка внимательно меня слушает и иногда кое-что комментирует.

 

Татьяна Львовна Беррáда-Бирюкова. Фотография автора

— Огород у нас был, это да. Овощи выращивали, сад был огромный. А вот насчет того, что молоко и жирные сливки производили, это ерунда.

Немного смущенная улыбка говорит о том, что ей неловко уличать кого-то в неправильном изложении или в неверной интерпретации фактов. И я убираю пассаж, основанный на цитате из книги одного довольно известного автора.

— Нет, Ганди на вилле никогда не был. Собирался — это правда. Бабушка даже козу где-то разыскала и хотела ее взять на время: ведь Ганди пил только козье молоко — вот они и расстарались. Но дед умер, и Ганди не приехал. Ведь тот собирался специально к нему — так что после его смерти поездка в Женеву потерял смысл.

Позже Татьяна Львовна показала мне письмо Махатмы Ганди, которое тот отправил Ромену Роллану из Лондона 18 октября 1931 года. В нем индийский философ сообщал французскому писателю, помогавшему в организации его визита в Швейцарию, о том, что незадолго до кончины Бирюкова получил от него прекрасное послание. «Пожалуйста, выразите его вдове мои искренние соболезнования, — просит Роллана Ганди, — а также передайте ей, как я огорчен тем, что его смерть лишила меня огромного счастья встретиться с тем, кто так близко знал [Льва] Толстого»[2].

— Но гости на вилле действительно не переводились, — продолжает Татьяна Львовна. — Дед и бабушка были людьми не просто гостеприимными, а по-настоящему добрыми и радушными: приют у них мог найти любой.

Я поинтересовалась, сохранился ли у нее архив Бирюкова.

— Увы, практически ничего не осталось, — посетовала его внучка. — Архивом занималась Ольга Павловна, моя тетя. Незадолго до смерти, где-то в начале девяностых, она собрала все бумаги и отослала их в российское посольство в Берне. Она считала, что архивы отца должны принадлежать русскому народу. Посольство передало их в Библиотеку имени Ленина, хотя логичнее было бы передать эти архивы в какой-нибудь музей Льва Толстого. Кстати, там были и дедушкины мемуары.

Я слушаю, записываю, а в голове постоянно вертится мысль: ну кáк же жаль, что я не узнала об этой вилле раньше! Ведь когда еще была жива Ольга Бирюкова, я уже была в Женеве и вполне могла с ней встретиться — а это значит, что был реальный шанс увидеть документы из их семейного архива, и тогда в моем очерке могла бы оказаться информация, проливающая еще больше света на историю жизни Павла Бирюкова!

Вилла П. И. Бирюкова в Онэ. Фотографию предоставила Сюзанна Катари (Suzanne Kathari), нынешняя хозяйка виллы.

 

В Женеве немало домов с очень богатой историей, но вряд ли найдется какой-нибудь другой, который в разное время посетило столько же русских, сколько эту виллу в Онэ: не случайно ее так и назвали — «вилла рюс» («русская вилла»), причем название это сохранялось за домом еще много лет после смерти Павла Ивановича Бирюкова. Побывали здесь люди чрезвычайно разные и по возрасту, и по происхождению, и по вероисповеданию, и по профессии, и по политическим взглядам. Назову лишь некоторые впечатляющие имена: Ленин и Плеханов, Роллан, и Цвейг, Луначарский и Кропоткин, Бонч-Бруевич и Милюков, Жорж Питоев и Грета Гарбо…

Начало жизни П. И. Бирюкова не предвещало ничего необычного. Он родился в 1860 году в родовом поместье около села Ивановского Костромской губернии. У этой семьи глубокие корни: по отцовской линии они уходят в XV век, по материнской — еще дальше, в IX–X века. Семья не только родовитая, но и заслуженная. Дед Бирюкова, генерал-майор, прославился в ходе Отечественной войны и был тяжело ранен в Бородинском сражении; отец отличился в Крымской войне. Мать была дочерью статского советника Василия Христиане: она получила хорошее образование, знала несколько языков и владела фортепьяно. Варвара Васильевна была глубоко религиозна — что, безусловно, оказало влияние и на всех ее детей.

По семейной традиции, обоим сыновьям Бирюкова, Павлу и Сергею, предстояла военная карьера. На обучение их отдали в наиболее привилегированное военное заведение того времени — Пажеский Его Императорского Величества корпус. В своей автобиографии, продиктованной в конце жизни на «русской вилле» дочери Ольге, Павел Иванович так описывает свое поступление: «Моя мать была большой патриоткой и хлопотала через бабушку о нашем приеме. Она с гордостью говорила: „Моих сыновей зовут так же, как и царских: Сергей и Павел“[3]. Судьба этих Сергея и Павла была ужасна: Сергей был разорван бомбой Каляева, а Павел расстрелян большевиками в 18-м году»[4]. Интересная деталь. Павел Иванович вспоминал, что перед сдачей каждого вступительного экзамена они с матерью обязательно ездили в домик Петра Великого на Петербургской стороне, где висела чудотворная икона Спасителя. Там они служили благодарственный молебен, и Павел Иванович верил, что именно молитва перед образом Спасителя ободряла его и в итоге помогла поступить в Пажеский корпус.

Учился Павел блестяще, поэтому был допущен лично рапортовать Александру II во время его посещения Пажеского корпуса. Правда, с этим рапортом все получилось не очень гладко. Вот как вспоминает об этом эпизоде сам Павел Иванович: «С рапортом Александру II вышел скандал: Александр II знал моего отца как Семеновского офицера, где он бывал наследником[5]. В корпус он заходил сначала в старший класс, и ему рапортовал мой брат. Он спросил, какого Бирюкова, и, узнав, что Ивана Сергеевича, выразил удовлетворение. Мой брат был выше ростом, красив и напоминал отца. Когда Александр II пришел к нам в класс, я вышел рапортовать. Государь спросил, как моя фамилия, я сказал: „Бирюков“. Я был мал ростом и совсем не имел военной выправки, руки держал самоваром, так что государь мне их одернул и сказал, что я совсем не бирюковской породы, и, выходя из класса, сказал директору, что я плохо встретил. Это был большой позор для всего класса, и я боялся, что меня казнят…»[6]

Павла Ивановича, естественно, не казнили, но в Пажеском корпусе он не остался и, окончив там шесть классов, перевёлся в Санкт-Петербургское морское училище, так как с детства мечтал стать моряком. Окончив его в 1880 году, он отправился в двухлетнее заграничное плавание на фрегате «Герцог Эдинбургский», только что спущенном на воду. Как и многие, во время путешествия Бирюков вел дневник. Первые его записи рисуют нам светского молодого человека еще вполне традиционных увлечений и взглядов. Павел Иванович восхищается красотой увиденных мест, описывает обычаи и нравы тех стран, которые посетил. Особенно детально он рассказывает о своем визите в афинский королевский дворец и о том, как был представлен королеве — великой княжне Ольге Константиновне (внучке Николая I и племяннице Александра II), которая в 1867 году вышла замуж за короля Греции Георга I. Молодой человек с гордостью рассказывает о том, что числится в экипаже ее имени и носит на погонах вензель ‘О’ с короной.

Как раз в то же время вахтенным начальником фрегата «Герцог Эдинбургский» служил брат Ольги великий князь Константин Константинович, с которым Павел Иванович успел сблизиться. Как он позже вспоминал, чаще всего они с великим князем беседовали об их общем кумире Достоевском. Дневник свидетельствует о том, что его автор — человек весьма впечатлительный. Он не просто дорожит общением с великим князем — он бесконечно восхищен им и сам признается в этом: «Мое поэтическое, религиозное настроение имело тогда своего героя — героем этим был великий князь Константин Константинович. Он помещался на пароходе в особой рубке, на верхней палубе; я садился на палубе вблизи этой рубки и ждал, как особого счастья, чтобы великий князь позвал меня к себе…»[7] Павел Иванович посвящает великому князю свои юношеские стихи, что неудивительно: ведь незаурядный поэтический талант Константина Константиновича Романова высоко ценили Полонский и Фет, обширную переписку с ним вел Гончаров, романсы на его стихи писал Чайковский, и даже Михаил Булгаков пользовался текстом пьесы К. К. Романова «Царь Иудейский» в ходе работы над романом «Мастер и Маргарита».

Летом 1881 года великий князь пригласил Бирюкова сопровождать его на Святой Афон. И вот тут появляются записи, которые подтверждают, что вышеприведенная фраза о религиозности не пустой звук: перед нами не просто впечатлительный человек, а к тому же еще и глубоко верующий. Афон произвел на Павла Ивановича столь сильное впечатление, что, как он сам пишет: «у меня возник серьезный вопрос — не остаться ли мне здесь навсегда… Но я не решился, и дней через 10 мы, объехав весь Афон, снова вступили на борт своего парохода…»[8]

Путешествие продолжилось, служба — тоже. Казалось, все идет по плану, в соответствии с традициями. И тут случается очередной «сбой»: вернувшись в Петербург, молодой человек не захотел продолжать службу на флоте. Если верить некоторым источникам, то толчком к принятию такого решения послужил бунт матросов на фрегате, который был жестоко подавлен. Это событие произвело тяжелое впечатление на молодого человека, и он перевелся в Морскую академию на гидрографическое отделение, окончив которое в 1884 году, поступил работать гидрографом в Главную физическую обсерваторию Военно-морского ведомства.

В это время произошло еще одно событие, которое также повлияло на Бирюкова, в корне изменив ход его жизни. Друг молодого человека Василий Голицын пригласил его посетить «Общество христианской помощи» — своеобразный кружок молодых петербургских аристократов, увлекавшихся христианским богословием. На одном из заседаний этого кружка Павел Иванович познакомился с Владимиром Григорьевичем Чертковым, верным последователем идей Льва Толстого. Интересно то, как произошло их сближение. Во время одной из встреч Чертков спросил, считает ли Бирюков, что военная служба противоречит учению Христа. Тот не задумываясь ответил, что противоречит. Удивленный Чертков отметил, что, пожалуй, впервые встретил человека, который так однозначно ответил на этот вопрос. Затем он поинтересовался, читал ли Бирюков Льва Толстого. Тот во время плавания как раз прочел «Анну Каренину», которая, правда, не произвела на него большого впечатления. Этого он сказать не решился, но признался, что с творчеством писателя знаком мало.

В 1884 году Чертков пригласил Бирюкова в свое родовое имение Лизиновку (в Воронежской губернии). По дороге они заехали в Москву и 21 ноября посетили дом Толстого в Хамовниках, где Чертков представил молодого человека великому писателю. Точная дата их знакомства известна нам потому, что много лет спустя, диктуя свои воспоминания на вилле в Онэ, Павел Иванович отметил: «…в тот день… свершился самый знаменательный акт в моей жизни — я познакомился со Львом Николаевичем Толстым»[9].

Уже весной 1885 года Бирюков выходит в отставку и посвящает свою жизнь пропаганде толстовства. Он работает в издательстве «Посредник», выпускающем книги для народа, в том числе произведения Толстого, миллионными тиражами. В конце 1880-х Павел Иванович под влиянием толстовских идей переезжает на свою «малую» родину в Костромскую губернию, становится вегетарианцем и занимается физическим трудом. Его одеждой в тот период становится длинная рубаха навыпуск, такая же, как и у Толстого: позже ее так и назовут — «толстовка».

Все это не может не вызвать подозрений у местных властей, и, по распоряжению костромского губернатора, за Бирюковым устанавливается негласный надзор. Однако вскоре Павел Иванович оставляет усадьбу, возвращается в столицу и вновь начинает работать в издательстве «Посредник», а вскоре и возглавляет его. Скромная петербургская квартира Бирюкова превращается в местный центр толстовского движения. При этом Павел Иванович — частый гость и, вообще, свой человек в Ясной Поляне. «Среди тех, которые наиболее вошли в нашу жизнь, назову Бирюкова, Горбунова и Черткова», — отмечает дочь писателя Татьяна Львовна Сухотина-Толстая[10]. По свидетельству Валентина Федоровича Булгакова (последнего секретаря Толстого), Лев Николаевич очень ценит «симпатичную личность» Павла Ивановича и называет его уменьшительным именем «Поша»[11]: это было семейное прозвище Бирюкова с самого его детства.

В. Г. Чертков, П. И. Бирюков и И. И. Горбунов-Посадов. Фотография из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой

Очень наблюдательный В. Ф. Булгаков тоже пишет об ученике и друге Л. Н. Толстого с большим уважением.

Сравнивая Бирюкова с Чертковым, который тоже был очень близок к Толстому, Валентин Булгаков отдает явное предпочтение первому. Позволю себе привести здесь пространную цитату, в которой он анализирует обе эти столь отличные друг от друга незаурядные личности:

«По своему характеру П. И. Бирюков представлял удивительный контраст по сравнению с В. Г. Чертковым. Насколько Чертков был замкнут, недоверчив, неловок, подозрителен, упрям, горд и требователен в отношениях с людьми, настолько Бирюков отличался добродушием, мягкостью, веселостью, общительностью, доверием, уступчивостью и простотой. О Бирюкове тоже говорили, что он был человеком с „хитрецой“, но самая эта „хитреца“ была у него другая, чем у Черткова. Тот был многомудрым и своекорыстным дипломатом, уверенным в своей непогрешимости, тогда как вся „хитреца“ толстенького, „круглого“, как Платон Каратаев[12], бородатого, уютно пошаркивающего но полу своими вегетарианскими подметками[13] , веселенького Павла Ивановича глубоко не шла, отличалась довольно-таки невинным характером и никогда не была зловредной. Точно так же и тщеславие Черткова и Бирюкова, если только говорить о нем, было разное. Бирюковское — опять какое-то невинное, для радости-веселья, никому не вредящее и высоко не забирающее; чертковское тщеславие-властолюбие — глубокое, скрыто-страстное, себя питающее, мрачное и в некотором роде болезненное.

<…> Бирюков, без преувеличения можно сказать, не ненавидел никого, жил для добра и для других, захватывал в свои „тенёта любви“ (по „Казакам“ Толстого)[14] легко и свободно, и притом всех близких без исключения. Властолюбие и деспотизм Черткова были безграничны, Бирюков же никогда не боялся своих сотрудников по делу, радовался их успехам и готов был делить работу, успех, влияние с кем угодно.

<…> Скрытый мизантроп Чертков даже улыбался фальшиво и только изредка, действительно, расцветал в веселой, милой и удивительно-привлекательной улыбке, Бирюков же всегда сиял, и притом сам этого не замечая и не зная о своем обаянии. В результате, Черткова „уважали“, тогда как Бирюкова любили»[15].

В Ясной Поляне Павел Бирюков знакомится с Марией Львовной Толстой и влюбляется в нее. По словам очевидцев, их чувства были взаимными и дело, казалось, шло к свадьбе: в декабре 1890 года Павел Иванович сделал Марии Львовне предложение. Лев Николаевич очень желал брака Маши и «Поши» — однако этому не суждено было случиться: Софья Андреевна Толстая была против их союза. 2 января 1891 года она записывает в своем дневнике: «Сейчас, вечером, была опять вспышка между мной и Машей за Бирюкова. Она всячески старается вступить опять с ним в общение, а я взгляда своего переменить не могу. Если она выйдет за него замуж, — она погибла»[16]. И это при том, что Софья Андреевна очень хорошо относилась к Бирюкову, говорила, что он «из лучших, смирный, умный…»[17]. Но, видимо, она считала этот союз с человеком, увлеченным идеей, намеренным посвятить жизнь ее служению, к тому же не обладавшим солидным состоянием, не лучшим вариантом для дочери. В итоге Мария Львовна вышла замуж за князя Н. Л. Оболенского — но ненадолго: через некоторое время они развелись, и женой этого князя стала другая дочь Толстого — Наталья Львовна.

В 1891 году Николай Николаевич Ге написал прекрасный портрет Марии Львовны Толстой. «Этот портрет я писал с большой любовью и радуюсь, что ты труд мой оценил»[18], — сообщает Ге в своем письме Павлу Ивановичу: из чего следует, что Бирюков был одним из первых, кому художник показал этот портрет. Позже, уже живя в Швейцарии, Бирюков подготовит и издал на немецком языке книгу «Отец и дочь. Письма Л. Н. Толстого к М. Л. Толстой»[19]. Те, кто ее читали, говорят, что, судя по предисловию и комментариям, Павел Иванович, несомненно, пронес самые теплые чувства к Марии Львовне через всю свою жизнь.

В 1891–92 годах в семнадцати российских губерниях разразился голод. Толстой делал все для помощи голодающим, и Бирюков активно работал вместе с ним. Именно в это время он встретил еще одну последовательницу Толстого — Веру Михайловну Величкину[20], и они подружились. Бирюков также был знаком с ее будущим мужем Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем. Позже, уже в Женеве, обе семьи поддерживали тесные отношения. Более того: дочь Бирюкова, Ольга Павловна, как-то рассказала в одном из своих интервью, что Бонч-Бруевич больше двух лет жил на «русской вилле» и познакомил ее отца с Лениным[21].

Также Павел Иванович был верным соратником Льва Толстого в деле борьбы за права членов секты духоборов[22], которых жестоко преследовало правительство. Пытаясь облегчить участь этих людей, он вместе с Толстым организовал их переселение сначала на Кипр, а затем в Канаду, — причем не просто организовал, а лично отправился туда вместе с ними в Канаду и помог с устройством. (Это была первая, но не последняя поездка Бирюкова в Канаду: он отправится туда еще раз под конец жизни, но об этом я расскажу позже.) В 1897 году Бирюков и Чертков подписали воззвание «Помогите!» в защиту духоборов, вдохновителем которого был Толстой. После его публикации Черткова выслали за границу, а Бирюкова — в город Бауск Курляндской губернии (ныне город Бауска в Латвии). Лев Толстой лично отправился в Петербург и обратился за помощью к известнейшему юристу Анатолию Федоровичу Кони с просьбой помочь своим друзьям и единомышленникам. Вот как описал Толстой то, что произошло с Бирюковым, в одном из писем:

«1897 г. Февраля 19. Никольское

Милостивая государыня Наталья М[ихайловна][23],

Наш милый друг Поша, разумеется, ничего не мог сделать и не сделал дурного. Его сослали за то, что он хотел довести до царя истину о духоборах, которых мучают за их веру. Поша так добр и хорош и так любим всеми, что ему везде будет хорошо. Вчера я получил от него письмо уже из Бауска. Он пишет, что ему в первую минуту было грустно одному в чужом городе, но я уверен, что это уже прошло. Я писал ему. Пишите и Вы. Очень рад был Вашему письму, показавшему мне еще раз ту любовь, которую Поша возбуждает во всех, кто его знает, и рад случаю ответить Вам. Друзья наших друзей — наши друзья, и потому подписываюсь: Ваш друг»[24].

В 1898 году Бирюков получил разрешение покинуть Россию, чему способствовало вмешательство его брата Сергея Ивановича, который служил тогда вице-губернатором Нижнего Новгорода. Павел Иванович был уже семейным человеком. Еще в 1895 году он встретил Павлу Николаевну Шарапову, которая также была последовательницей идеологии толстовства. История их отношений была непростой. Девушка целиком отдалась своему чувству, но, видимо, Павел Иванович либо все еще был влюблен в Марию Львовну Толстую, либо решил для себя, что брак не его жизненная стезя и что он должен всего себя отдать делу, которому предан.

Павла Николаевна хорошо знала не только самого писателя, но и всю его семью. Она познакомилась с ними в 1887 году, когда приехала в Ясную Поляну учить крестьянских детей. Сохранилось ее очень интересное письмо к Толстому. Терзаясь сомнениями, девушка просит у Льва Николаевича очень важного для нее совета:

«Я люблю Павла Ивановича не только как брата, как друга, как одного из самых лучших людей… Я люблю его так, что могла бы выйти за него замуж… Но оттого, что он не хочет этого, а я дорожу его душевным покоем, я тоже не хочу этого. Совесть же за это мое желание не упрекает меня, и я борюсь с ним только как с невозможным… Сколько я ни стараюсь уверить себя, что моя любовь к нему — низший сорт любви, что она будет выше и лучше, даст радости и ему, и мне, если будет только духовной любовью, но я не могу себе представить духовной любви без плотской. <…> Если то, что родятся и растут маленькие дети и живут люди, не есть грех, почему же грех замужество? Не подумайте, что я хотела спорить с Вами; я только хотела немного высказаться по этому вопросу, чтобы Вы знали, какая я есть на самом деле…»[25]

А вот отрывки из длинного и обстоятельного ответа Льва Толстого.

«1897 г. Августа 24. Я[сная] П[оляна]

<…> Милая П[авла] Н[иколаевна], ведь дело стои́т вот как. Для человека, к[оторый] не знает жизни, состоящей в служении Богу, любовь плотская, на украшение, одухотворение которой он обыкновенно употребляет те духовные силы, к[оторые] предназначены для служения Богу[, — …] хорошая, честная, верная[, —] представляется высшим благом. Для человека же, перенесшего в своем сознании жизнь из служения себе служению Богу, любовь плотская есть несомненная помеха служению Богу, как [—] если бы это и не говорили ни Христо[с], ни Павел, ни все мудрецы мира [—] каждый из нас открыл бы сам своим умом, п[отому] ч[то] большая доля душевных сил не только у женщины, но и у мужчины должна отвлекаться на эту любовь.

Дело же Ваше стои́т, по-моему, вот как. Павел И[ванович] перенес в своем сознании свою жизнь из служения себе служению Богу и только временами[,] по инерции[,] отдает дань жизни личной[;] и потому для него всякий брак будет ослабление жизни. Вы не перенесли еще свою жизнь в служение Богу и стои́те на этом рубеже, и потому Вам кажется еще, что брак будет для Вас увеличение жизни. Но во 1-х, это заблуждение, и для Вас это будет не увеличение, а уменьшение истинной жизни, а во 2-х, любя Павла Ивановича настоящей любовью, Вы не можете не видеть, что брак для него будет уменьшение жизни, И потому Ваше отношение к браку должно быть ясно.

А что будет [—] это другое дело. Может быть, Вы и поступите дурно, не в силах будучи побороть соблазна. Одно несомненно: что добро — добро, а зло — зло. И для того, чтобы легче избавляться от зла и приближаться к добру, надо твердо различать одно от другого. Что бы с Вами ни было, знайте, что я люблю Вас не за Павла Ивановича и не за Ваши поступки, а за Вашу добрую, честную душу, которую я вижу и в Вашем письме. Л. Толстой»[26]

Как видим, Лев Толстой в своем письме не только излагает свои общие воззрения на брак, но и прямо говорит о том, что для Павла Ивановича Бирюкова — человека высоких устремлений, решившего посвятить всего себя служению Богу[27] и служению людям, — брак будет помехой.

В итоге молодые люди все-таки решили жить вместе, но не венчаться. Павел Иванович, полностью воспринявший толстовскую трактовку православия, ко всем церковным обрядам относился отрицательно. Павла же Николаевна и вовсе была атеисткой, а поскольку Россия в то время была теократической монархией, то атеисту, для того чтобы вступить в брак, нужно было официально приписаться к какой-то религии — то есть, публично пойти на сделку с собственной совестью. Вот почему письма, в которых сообщалось о решении Павлы и Павла отныне жить «гражданским» браком, получили только самые близкие их друзья.

Когда Павлу Ивановичу разрешили выехать за границу, он сначала отправился в Англию, где дождался приезда своей «гражданской жены», с которой они уже вместе перебрались в Женеву. Почему именно туда? Как мне кажется, не в последнюю очередь такое решение было принято потому, что Павла Николаевна немного знала Швейцарию: ведь раньше она училась на медицинском факультете Женевского университета и, кстати, была одной из первых женщин среди студентов. Когда разразился голод 1891–92 годов, Павла бросила учебу и вернулась в Россию помогать Толстому. Проникнувшись его идеями, а заодно и разочаровавшись в медицине, она не захотела продолжать учебу в Женеве.

Еще одним фактором в пользу такого выбора, по-видимому, было то, что хорошие знакомые Бирюковых, Величкина с Бонч-Бруевичем, также вынужденные покинуть Россию, обосновались именно в Женеве. Николай Шарапов, отец Павлы, был богат: он владел заводом по переработке древесины. Благодаря этому наследству Бирюковы смогли купить довольно большой участок земли (около двух-трех гектаров) в местечке Онэ, тогда еще пригороде Женевы. В одном из домов на этом участке было десять комнат, и большая семья Бирюковых решила поселиться там. Дом этот находится в парке, примыкающем к зданию мэрии Онэ; он частично сохранился до наших дней.

Семья у Бирюковых оказалась большой, потому что еще в России они усыновили троих беспризорных детей. Вот как описывает свой приезд в Женеву сам Павел Иванович в небольшой автобиографии 1922 года: «Когда я с моей будущей женой и с тремя приемными детьми приехал и поселился в Женеве, мы решили, что жить в городе для нас не имеет смысла, и на деньги, которые были у жены, мы приобрели кусок земли с домом, поселились там и прожили около 20 лет. Там и выросли все наши дети»[28]. В 1900 году на свет появился первенец Борис, в 1902-м — дочь Ольга, в 1903-м — младший сын Лев. Свои отношения Павел Иванович и Павла Николаевна официально оформили в Швейцарии. Правда, даже пойдя на этот шаг, Бирюков продолжал негативно относиться к институту брака, что было вполне типично для мировоззрения истинного толстовца. В своем письме от 21 мая 1914 года он так и написал: «Я человек семейный — следовательно, калека: хожу, хромая»[29].

В это же время Бирюковы приняли решение ходатайствовать о получении швейцарского гражданства. Правда, получили они его лишь 20 октября 1914 года.

П. И. и П. Н. Бирюковы с дочерью Ольгой (начало 1900-х годов). Фотография из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой

Большой дом становится тесен для разросшейся семьи, и к нему пристраивают террасу. Вскоре усадьба в Онэ полностью оправдывает свое название «русская вилла» — и не только потому, что там поселилась семья Бирюковых: очень скоро их дом стал прибежищем для всех русских, которые нуждались в крыше над головой. В Онэ стекались и толстовцы, и духоборы, и другие сектанты, бежавшие от преследований царского правительства. Постепенно «русская вилла» превратилась в своеобразную колонию толстовцев, которые пропагандировали идеи писателя. Иногда в доме внезапно появлялись (и так же внезапно исчезали оттуда) очень странные личности: бездомные студенты; эмигранты, оставшиеся без средств; просто какие-то бродяги, неизвестно как оказавшиеся в Женеве. И всем им Бирюковы старались помочь.

Как ни странно, у женевских властей активность Бирюковых вызывала положительное отношение. Порой именно административные власти, полиция, русская церковь и даже русское консульство в Женеве направляли в Онэ тех русских, с которыми они не знали, чтó делать. Одно они знали наверняка: Бирюковы всем помогут выпутаться из самых сложных жизненных ситуаций.

Бирюков пользовался авторитетом у всего сообщества русских эмигрантов, в том числе среди большевиков. Именно в Онэ приезжал Ленин, чтобы заручиться подписью Павла Ивановича для доступа в закрытую библиотеку Общества любителей чтения, которой, помимо Ленина, также пользовались Плеханов, Бонч-Бруевич и многие другие русские революционеры, скрывавшиеся в Швейцарии. Внучка Бирюкова бережно хранит копию бланка этого заявления.

Копия бланка заявления Ленина с просьбой записать его в библиотеку. Подпись П. И. Бирюкова (из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой)

 

Некоторые, оказавшись на вилле в Онэ, оставались здесь надолго. Такова история появления там довольно оригинальной фигуры Антона Григорьевича Ляхоцкого. Сын священника Киевской епархии, сам учившийся в духовной семинарии, внезапно подался в революционеры. В 1876 году его арестовали за распространение нелегальной литературы. Из тюрьмы он бежал и скрывался в Австрии. Высланный оттуда, каким-то образом он оказался в Женеве. Здесь, узнав о семействе Бирюковых, Ляхоцкий попросился к ним пожить, да так и остался. Все называли его Кузьма: это был его подпольный псевдоним. Несколько лет Кузьма сотрудничал с известным революционером — теоретиком анархизма Петром Алексеевичем Кропоткиным, жившим тогда в Кларане. С 1879 года тот издавал в Женеве газету «Бунтарь» («Le Révolté»). Когда, опасаясь властей, городские типографии перестали ее печатать, Кропоткину удалось приобрести в кредит небольшую типографию. Наборщиком в ней стал Кузьма. Тогда он еще не знал французского языка и порой набирал совершенно фантастические слова собственного сочинения. Тем не менее, работу удалось наладить. «Мы были с ним [с Кузьмой. — Н. Б.] в самых лучших отношениях, — писал Петр Алексеевич, — и под его руководством я сам вскоре научился немного набирать»[30]. Газета «Бунтарь» выходила вплоть до ареста Кропоткина во Франции в 1882 году.

В одном из домов, находившихся в усадьбе в Онэ, Кузьма создал свою небольшую типографию. Скорее всего, это произошло после ареста Кропоткина. Интересные детали ее работы описаны в мемуарах В. А. Карпинского[31], который организовал издание газеты «Социал-демократ», центрального органа большевиков, в годы Первой мировой войны. Он рассказывает, сколько мучений доставлял им процесс издания марксистской литературы в типографии Кузьмы. К этому времени типография Ляхоцкого была настолько популярна среди русских эмигрантов, что посылки из России ему отправляли, почти как в известном рассказе Чехова, — только вместо «на деревню дедушке» писали: «Швейцария, Кузьме»[32].

Партийная касса была крайне скудна, так что платить крупные суммы за издание пропагандистской литературы большевики не могли. А тут как назло откуда-то взялась жена Кузьмы, которую по имени мужа прозвали Кузьмихой. Она требовала от мужа, чтобы тот не связывался с «босяками», а брал заказы от солидной публики, которая хорошо оплачивала его работу. Ленин очень нервничал и постоянно теребил Карпинского, требуя от него «бюллетень настроения Кузьмихи»[33], поскольку зачастую от этого зависело издание большевистской литературы.

Ведь наборные русские литеры были только у Ляхоцкого, поэтому вопрос о типографии Кузьмы на вилле Бирюковых был постоянной темой записок и писем Ленина. Вот лишь несколько выдержек из них: «Что же это с № 44? Или Кузьмиха повернула решительно против нас? Торопился я с № 44 ужасно, не успел выправить статей, не видал корректур — и вдруг застопорило»[34]. «Неужели наборщик опять „запил“? или опять взял чужую работу?? Теперь дьявольски важно без промедлений выпускать… Ради бога, отвечайте скорее»[35]. В типографии Кузьмы на вилле в Онэ была набрана и ленинская брошюра «Социализм и война».

В Швейцарии семья Бирюковых завязывает тесные отношения со многими русскими эмигрантами. Особенно близко они сходятся с известным писателем и книголюбом Николаем Александровичем Рубакиным, который жил тогда в Кларане и уже был знаком Павлу Ивановичу по петербургскому издательству «Посредник». Помимо прочего, обоих объединяла любовь к книгам: и у Рубакина, и у Бирюкова были большие библиотеки. Татьяна Львовна рассказала мне, что как-то в конце 1970-х годов она зашла в женевский книжный магазин Слаткина. Слаткин, выходец из России, известный библиофил, в ответ на ее вопрос, нет ли у него какой-то нужной ей русской книги, ответил: «Если эта книга и есть, то только в библиотеке Павла Бирюкова». По его мнению, книжное собрание Бирюкова было одной из самых значительных частных библиотек не только в Швейцарии, но и во всей Европе.

На большой территории своей виллы Бирюковы разбили сад и высадили огород. Овощи и фрукты шли на стол семье, все члены которой, следуя учению Толстого, были вегетарианцами, а также на прокорм многочисленных гостей. Правда, все, кто находил на вилле приют, должны были отбывать «рабочую повинность» в саду и на огороде. Над строгим вегетарианством семейства Бирюковых подсмеивались, правда добродушно, их знакомые. Так, сын Рубакина, Александр Николаевич, вспоминал: «Вся семья Бирюковых иногда приезжала к нам в гости в Кларан. Они привозили с собой какую-то особенную растительную пищу, из которой варили для себя какие-то блюда, похожие на клейстер»[36]. Не знаю, какого рода пищу имел в виду Александр Рубакин, но Татьяна Львовна рассказывала, что, когда Борис Павлович Бирюков решил отказаться и от коровьего молока, Павла Николаевна начала собственноручно готовить для него молоко из миндаля.

 

П. И. и П. Н. Бирюковы со своими детьми: Ольгой, Борисом и Львом. Женева (вероятно, конец 1907 года). Фотография Ф. Буассонá. Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва)

В Швейцарии Бирюков работает не покладая рук. Он издает сборник «Свободное слово» и журнал «Свободная мысль», а в 1901 году выпускает книгу «Духоборы». Но основным делом Павла Ивановича становится работа над биографией Льва Толстого, которую он пишет много лет. Ее первый том вышел в 1901 году.

 

В августе 1904 года Бирюков получает разрешение вернуться в Россию, и следующие десять лет он живет в обеих странах попеременно. В конце 1904 года Павел Иванович едет в Ясную Поляну, где проводит чуть больше недели и, беседуя со Львом Николаевичем, уточняет детали его биографии. Толстой активно помогает «Поше» в его работе. Личный врач Толстого Душан Петрович Маковицкий оставил подробные воспоминания, в том числе и о пребывании Бирюкова в Ясной Поляне.

Вот любопытный отрывок беседы Павла Ивановича со Львом Николаевичем: «Бирюков сказал, что тем, кто служит, нужна какая-то власть, какая бы то ни было, а то им некому служить. Поэтому не разбирают, кто царствует. Л[ев] Н[иколаевич]: „Петр III и Павел были лучше, чем какими их представляют, потому что убили их и надо было их оклеветать, чтобы оправдать себя. Наоборот, Екатерина, Александр I были гораздо хуже, чем их описывают“[37].

Первый том биографии Толстого выходит в 1905 году. В 1907-м Бирюков переезжает в Кострому, поближе к родным местам. Он заведует отделом народного образования губернского земства и попечительствует земской школе в селе Ивановском. Школу создает Павла Николаевна на средства известного промышленника и мецената Саввы Морозова, она же и преподает в этой школе. Но продолжается это недолго. Как я уже говорила, Павла Николаевна была атеисткой. И она не поместила в классе икону, как это было положено делать. В итоге школу скоро закрыли.

Павел Иванович активно готовит к изданию второй том биографии Толстого, который выходит в 1908 году. Уже в то время биографию писателя не только издают на русском языке, но также переводят на французский, немецкий, английский, чешский, итальянский, шведский и финский языки. Работу над третьим томом Бирюков завершил в 1909 году, над четвертым — в 1922-м.

В биографии Толстого, которую Павел Иванович написал, прямо скажем, суховато, содержится бесценное количество деталей из жизни писателя, многие из которых были сообщены Бирюкову самим Толстым, и их было невозможно больше нигде найти. Случалось и так, что даже сам Лев Николаевич забыл эти детали, а Бирюков запомнил то, что рассказывал когда-то писатель, и записал. Тот же Маковицкий вспоминает, как в 1908 году 80-летний Толстой сидел у себя в кабинете, читая корректуру своей биографии, написанной Бирюковым, а потом вышел в гостиную и обратился к своим домочадцам: «Что за чудо приключилось со мной… Подите, пойдемте все. Я вам почитаю сон, какой я видел сорок три года тому назад»[38].

Отношения между Толстым и Бирюковым были не только отношениями учителя и ученика, но и чисто дружескими, теплыми. Об этом свидетельствуют и переписка между ними, которая не прерывалась, когда Бирюковы жили в Швейцарии. В архиве Льва Николаевича множество писем, адресованных «Поше». Позже её издали отдельной книгой не только по-русски, но и по-французски.

 

Л. Н. Толстой; Павел Иванович, Ольга Павловна и Лев Павлович Бирюковы (1910). Ясная Поляна. Фотография из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой

В 1911 году Бирюков переезжает в Москву. Из земства в Костроме ему пришлось уволиться, так как не всех устраивали его политические взгляды и общественная позиция. В Москве он работает у И. Д. Сытина[39]: занимается изданием произведений Льва Толстого, готовит полное собрание его сочинений в двадцати томах[40] и в двадцати четырех томах[41] а также принимает участие в организации выставки, посвященной творчеству Льва Николаевича в московском Историческом музее и приуроченной к годовщине со дня смерти писателя. На средства, собранные от продажи билетов на эту выставку, был открыт Музей Л. Н. Толстого в Хамовниках, директором которого стал Павел Иванович.

 

Однако в 1914 году Бирюковы снова вынуждены вернуться в Швейцарию. О том, почему они уехали из России, существуют разные версии. По словам Татьяны Львовны, появилась угроза повторного ареста Павла Ивановича. Некоторые авторы пишут, что Бирюковы покинули Россию, поскольку опасались, что старшего сына Бориса могли в скором времени призвать в армию. Думаю, эта информация неверна: Борису тогда было всего четырнадцать — а значит, армия ему угрожать не могла.

Старший сын Бирюковых был не только убежденным толстовцем и вегетарианцем, но также глубоко религиозным человеком. Несмотря на то, что дом в Онэ находился очень далеко от русской церкви, Борис регулярно ходил туда пешком. Когда в Швейцарии его призвали на военную службу, он отказался, так как это противоречило его убеждениям, и нескольким неделям в армии предпочел три месяца в тюрьме. Это недолгое тюремное заключение в корне изменило его жизнь. Там он познакомился с Жюлем Эмбер-Дро (Jules Humbert-Droz, 1891–1971), одним из основателей Коммунистической партии Швейцарии (и тоже толстовцем), вследствие чего проникся коммунистическими убеждениями.

В 1914 году сторонники Льва Николаевича Толстого в России обратились к народам мира с воззванием против Первой мировой войны. Павел Иванович сумел получить текст этого воззвания, перевел его на французский язык и добился публикации в журнале «Demain» («Завтра»). Его редактором был известный французский поэт и публицист Анри Гильбо (Henri Guilbeaux, 1884–1938), позже один из основателей Коммунистической партии Франции и кумир Ленина. (Говорят, что будто бы последним словом, которое Ленин произнес перед смертью, было именно ‘Гильбо’. Впрочем, теперь это трудно основательно подтвердить.)

Сразу после Октябрьской революции Советская Россия оказалась в блокаде. В 1919 году в стране разразился голод. Павел Иванович, будучи в Швейцарии, не мог остаться равнодушным к страданиям русского народа. Как в свое время он не смог равнодушно смотреть на притеснения духоборцев, и потому в соавторстве с Чертковым написал в их защиту послание «Помогите!», так и теперь, спустя двадцать два года, он пишет воззвание «Спасите Россию!» С этим призывом он обращается к трудящимся стран, объявивших негласную войну Советскому государству, прежде всего — к трудящимся стран Антанты и к рабочим Великобритании.

Татьяна Львовна Беррáда-Бирюкова передала мне копии воззвания, написанного ее дедом. Видимо, оно было опубликовано в нескольких английских изданиях и в одном французском. У меня есть две печатные копии этого воззвания, одна из них на французском языке. В качестве источника, откуда взят материал, приводится британская газета «Дейли геральд» (Daily Herald) от 11 октября 1919 года. Вторая публикация — из английского журнала «Форин афферс» (Foreign Affairs) за ноябрь того же года.

П.И. Бирюков. Конец 1920-х гг. Москва. Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва)

П.И. Бирюков. Конец 1920-х гг. Москва. Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва)

Обращаясь к правительствам Антанты, он призывает их «остановиться, прекратить блокаду Советского государства, поскольку она наносит удар не по советскому правительству, а прежде всего по русскому народу. Кого хочет наказать Европа? Правительство Советов, которое европейские страны воспринимают как врага? Страны Антанты хотят перекрыть кислород новым правителям России, но на деле заставляют страдать народ нового государства»[42].

Завершая свое воззвание, Бирюков обращается уже не к правительствам Европы, а к ее трудящимся: «Как близкий друг Льва Толстого, всю жизнь боровшегося против зла в мире, я позволяю себе обратиться к вам. От имени ушедшего из жизни великого учителя я говорю вам: братья, трудящиеся, спасите Россию!»[43] Я не думаю, что Бирюков был настолько наивен и всерьез рассчитывал повлиять своим письмом на позицию европейских правительств. Но это воззвание было, прежде всего, актом гражданского мужества, демонстрацией приверженности Павла Ивановича гуманистическим идеалам, которым он был предан с молодости.

В 1920 году Бирюковы приехали в Россию — как они полагали, навсегда. Почему семья решила вернуться? Павел Иванович был убежден, что поскольку в советском государстве отменили частную собственность, то, стало быть, не за что будет и бороться: не будет насилия — воцарятся всеобщее равенство и братство. Он действительно в это верил и мечтал, по его словам, работать «в обновленных условиях жизни страны»[44]. Перед отъездом Бирюков даже передал в дар городу Женеве посмертную маску Льва Толстого и слепок с его руки. Этими вещами, полученными на память от семьи писателя, Бирюков дорожил чрезвычайно.

Честно говоря, меня несколько удивил этот жест Бирюкова. Не лучше ли было передать такие уникальные вещи толстовскому музею в Ясной поляне? Хотя, с другой стороны, вероятно, тем самым Павел Иванович хотел отблагодарить город, столько лет дававший приют ему и его семье.

В Москве Павел Иванович и его дочь Ольга работали в системе народного образования. Основная его деятельность была связана с Мемориальным музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Хамовники», где он получил должность заведующего архивом рукописей. В 1922–23 годах вышла в свет биография писателя в четырех томах — таким образом, осуществилась заветная цель жизни Бирюкова.

Нашла себе дело по душе и Павла Николаевна: она занялась помощью детям и подросткам из неблагополучных семей. По делам службы она общалась с Надеждой Константиновной Крупской, которая уделяла большое внимание работе с детьми. Как потом вспоминала Бирюкова, это был самый счастливый период ее жизни. Об одном трогательном эпизоде того времени долго вспоминали в семье. Как-то морозным зимним вечером Павла Николаевна вела курсы для взрослых и по окончании занятий обнаружила, что пропала ее шуба. Как же дойти до дома?.. И тогда один солдат отдал ей свою шинель, а сам в одной ветхой гимнастерке пошел ее провожать.

Интересную работу подыскали и для Бориса Павловича Бирюкова. Поскольку он прекрасно владел французским языком, то его взяли в Народный комиссариат иностранных дел, где он стал личным секретарем Народного комиссара по иностранным делам Г. В. Чичерина; безусловно, свою роль сыграло и то, что он уже состоял членом Швейцарской коммунистической партии. В 1924 году Борис был направлен на работу в советское консульство в Париж, и потом он много лет проработал в органах НКВД. Я полагаю, что в СССР Борис распрощался со своими идеями молодых лет и отрекся от принципа непротивления злу насилием, которым так дорожил его отец. Одно известно точно: от вегетарианства он отказался.

Когда я узнала, что Борис работал в органах внутренних дел, где дослужился до звания подполковника, мне на память пришел отрывок из воспоминаний Маковицкого, чью книгу я уже цитировала выше. Там описан такой эпизод. Как-то заговорили о детях Бирюковых, и Лев Николаевич сказал о Борисе: «Он умный и ужасно конфузится. Это значит, что он сосредоточен на своем внутреннем. И Татьяна, и Маша [дочери Толстого. — Н. Б.] говорят про Бориса Бирюкова, что он противный. Когда ожидают (от детей плохого), есть столько же шансов, что они плохие, как и то, что они добрые»[45].

Я сильно сомневаюсь, что, работая в 1930-годы в НКВД, Борис Бирюков смог остаться «добрым». Впрочем, Татьяна Львовна моих сомнений не разделяет и утверждает, что, даже работая в карательных органах, Борис умудрился не замараться; более того, он якобы помогал людям, которых собирались арестовать. По ее словам, домработницей у Бориса была кулацкая дочь. Он спас не только ее, но и всю ее семью. И даже войну он прошел, не убив ни одного человека, поскольку работал в политотделах. Что ж, все может быть…

Как я уже сказала, несмотря на свою работу в музее в Хамовниках, Павел Иванович оказался востребован не так, как раньше. Его кипучая энергия требовала новой интересной деятельности, однако он чувствовал, что ему не слишком доверяют. Семнадцатилетней Ольге на «новой» родине тоже не очень понравилось; к тому же, в 1924 году она серьезно заболела от постоянного недоедания. Павел Иванович и Ольга Павловна вернулись обратно в Швейцарию. Павла Николаевна на этот раз осталась в России, не пожелав бросить дело, которому отдавала всю свою душу. Ольга с юношества увлекалась искусством и, выздоровев, отправилась на учебу в знаменитую парижскую Школу изящных искусств. В столице девушка общалась с Жан-Полем Сартром и Андре Жи́дом — людьми, позже ставшими гордостью французской литературы.

Павел Бирюков в конце жизни. Фотография из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой

 

Все эти годы Павла Николаевича продолжает волновать судьба духоборов — в том числе тех, кому он в свое время помог перебраться в Канаду. Естественно, получив от них персональное приглашение, Бирюков вновь отправился туда. В Канаде у него случился инсульт (как тогда говорили, удар). Бросив учебу в Париже, Ольга перевезла отца из Канады в Швейцарию. Павла Николаевна вскоре тоже вернулась на виллу в Онэ, чтобы ухаживать за мужем.

Павел Иванович был частично парализован и прикован к постели, но болезнь переносил мужественно — и даже диктовал Ольге свои воспоминания. По воспоминаниям видевших его в конце жизни, он излучал доброту, свет и буквально поражал «…своим прекрасным, светлым настроением, своей любовностью, как бы невольно изливавшейся из его существа на людей и на все окружающее. <…> Светлое добродушие явилось как бы венцом той неустанной, продолжительной работы над собой и над улучшением своего характера, которая производилась Павлом Ивановичем как верным последователем учения Толстого»[46]. Умер он в 1931 году и завещал себя кремировать. Его прах был развеян в саду усадьбы.

После смерти мужа Павла Николаевна получала множество писем от его друзей и знакомых. Вот отрывок из ее записки Бонч-Бруевичу: «Множество писем получаю я после его смерти. Ромен Роллан пишет про Павла Ив.: „Я видел, я слышал через него Толстого, более чистого, более мягкого“»[47].

Усадьба в Онэ перешла в собственность Павлы Николаевны и ее детей. Не имея достаточных средств, они были вынуждены продать бóльшую часть принадлежавшей им территории. Павла Николаевна умерла в 1945 году. В течение последующих лет земля, которую поделили на несколько отдельных участков, переходила из рук в руки. Участки делились на еще меньшие, потом застраивались, и вскоре от той «русской виллы», какой она была во времена Бирюкова, почти ничего не осталось.

Ольга Павловна Бирюкова умерла в 1991 году, дожив почти до девяноста лет. Преданная отцу при жизни, она сохранила верность его памяти до конца своих дней, проделав огромную работу по подготовке переписки Толстого и Бирюкова к публикации на французском языке. Эта переписка вышла в парижском издательстве «Grasset» в 1957 году под заголовком «Tolstoi. Socialisme et Christianisme. Correspondance. Tolstoi-Birioukof». Ольга Павловна не только написала предисловие к этой публикации, но и прокомментировала почти каждое письмо; этому огромному труду она отдала много лет и посвятила его своей любимой племяннице — Татьяне Львовне Берраде-Бирюковой.

Л. Н. Толстой. Социализм и христианство. Переписка Л. Н. Толстого с П. И. Бирюковым. — Париж: издательство «Грассé», 1957

По ее словам, унаследованные от родителей удивительный оптимизм и волю к жизни Ольга Павловна сохраняла до конца своих дней. В последние годы она уже не могла выходить из квартиры, но каждый Новый год после двенадцатого удара часов она открывала окно и кричала в ночь: «С Новым годом, Земля!»

В 1946 году основной дом, в котором когда-то жила семья Бирюковых, был полностью перестроен очередным владельцем. Нетронутыми остались лишь две комнаты: одна на первом этаже и одна на втором. Сегодня этим домом владеет Сюзанна Катари, которая чтит память прежних хозяев. В бюллетене, издаваемом Женевским генеалогическим обществом, она опубликовала материал об истории дома[48]. Именно она предоставила в мое распоряжение фотографию дома в те времена, когда там жила семья Бирюковых.

В Ясной Поляне (1957). Слева направо: Марсель Львович (сын Льва Бирюкова), Татьяна Львовна и Лев Павлович Бирюковы; сотрудник музея (по всей видимости, Михаил Никитич Зозуля — исполнительный директор Дома-музея «Ясная Поляна»), сопровождающий. Фотография из архива Т. Л. Беррады-Бирюковой

В заключение истории «русской виллы» в Онэ мне хотелось бы поделиться рассказом Татьяны Львовны об одном удивительном эпизоде. Когда ее родители были вынуждены переехать с виллы на квартиру в центре Женевы, они взяли с собой все связки дореволюционных газет «Социал-демократ», «Вперед» и «Искра», которые бережно хранили многие годы. На новом месте эти пачки газет сложили в кáве[49], так как в квартире было мало места. И вот однажды в дверь позвонил консьерж. Он радостно сообщил, что выполнил просьбу Бирюковых и навел в кáве порядок. После чего с гордостью добавил: «А все кипы старых бумаг я сжег!» Что тут можно было сказать!.. Бирюковы поблагодарили консьержа за услужливость — и… дали ему «на чай».

В свое время, изящно изменив пунктуацию в строке из стихотворения Александра Ивановича Одоевского, вождь мирового пролетариата заявил: «Из „Искры“ возгорится пламя!» И, конечно, он оказался прав: революция 1917 года свершилась во многом благодаря этой газете. Однако, услышав историю про исполнительного женевского консьержа, я подумала: не зря ведь именно в городе, на долгие годы ставшем убежищем Ильича, его пророчество сбылось в самом буквальном, бытовомсмысле!

1. Алексей Митрофанович Бирюков — внучатый племянник Павла Ивановича Бирюкова. Автор книги «П. И. Бирюков — первый биограф Л. Н. Толстого»: см. сноску 4. ↑
2. Текст письма Махатмы Ганди Ромену Роллану приводится по копии, переданной мне Татьяной Беррадой-Бирюковой. Письмо написано на английском языке. Перевод мой. ↑
3. Имеются в виду великие князья Сергей (1857–1905) и Павел (1860–1919) Александровичи Романовы, сыновья Александра II. ↑
4. Бирюков А. М. П. И. Бирюков — первый биограф Л. Н. Толстого. — М.: Полиграф сервис, 2011. С. 4. (П. А. Романова расстреляли 30 января 1919 года. Возможно, автор имел в виду не дату расстрела, а дату вынесения приговора ревтрибуналом — 9 января 1919 года, что по старому стилю приходилось бы на 26 декабря 1918 года.) ↑
5. П. И. Бирюков имеет в виду, что цесаревич Александр Николаевич в юности бывал в Семеновском лейб-гвардии полку Российской Императорской гвардии. ↑
6. Григоров А. А. Из истории костромского дворянства. — Кострома, 1993. С. 311. ↑
7. См. сноску 4 (Бирюков А. М. …): там же. С. 11. ↑
8. См. сноску 4 (Бирюков А. М. …): там же. С. 11. ↑
9. См. сноску 4 (Бирюков А. М. …): там же. С. 14. ↑
10. Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. — М.: Худ. лит., 1981. С. 387. ↑
11. Булгаков В. Ф. О Толстом. Воспоминания и рассказы. — Тула: Приокское кн. изд-во, 1978. / http://www.marsexx.ru/tolstoy/bulgakov-tolstoy-druzia.html#961 ↑
12. Платон Каратаев — один из самых положительных и оптимистичных персонажей романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Платон Каратаев – олицетворение доброты и душевности. ↑
13. Для истинных вегетарианцев было недопустимо пользоваться кожей. Верхнюю часть «вегетарианской» обуви делали из сукна, брезента и других плотных тканей; подошву изготавливали из резины. ↑
14. Скорее всего, В. Ф. Булгаков имеет в виду следующие рассуждения Оленина, героя повести Л. Н. Толстого «Казаки»: «Для того чтоб быть счастливым, надо одно — любить, и любить с самоотвержением, любить всех и всё, раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадется, того и брать». См.: Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 томах. Т. 3. — М.: Худ. лит., 1978–1985. С. 256 / https://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_3/01text/0023.htm ↑
15. См. сноску 11 (Булгаков В. Ф. …): там же. ↑
16. Толстая С. А. Дневники. В 2 т. Т. 1: 1862–1900. — М.: Худ. лит., 1978. С. 138 / https://imwerden.de/pdf/tolstaya_sofia_dnevniki_tom1_1978_text.pdf ↑
17. См. сноску 16 (Толстая С. А. Дневники…): там же. С. 122. ↑
18. Пузин Н. П., Архангельская Т. Н. Вокруг Толстого. — Тула: Приокское кн. изд-во, 1988. С. 107. ↑
19. Vater und Tochter. Tolstois Briefwechsel mit seiner Tochter Marie [Отец и дочь. Переписка Толстого с его дочерью Марией]. Zürich & Leipzig, 1927. ↑
20. Подробнее о Вере Величкиной см. мой очерк в этой книге. ↑
21. Мехонцев В. Милый друг Поша… — Газета «Литературная Россия», 5 июля 1991. С. 26. ↑
22. Духоборы (или духоборцы) — секта духовных христиан, возникшая в России во второй половине XVIII века, а по некоторым источникам, даже ранее. Духоборы считают храмом Божьим самого человека, отрицают обряды и таинства, а также монашество и священство. Придерживаются принципа «не убий», отвергают оружие в частности и насилие вообще. За неподчинение властям и отказ от военной службы жестоко преследовались царским правительством. В 1898 году, при личном содействии Л. Н. Толстого, около восьми тысяч крестьян-духоборцев переселились в Канаду. ↑
23. Имеется в виду Наталья Михайловна Данилевская — бывшая гувернантка П. И. Бирюкова. ↑
24. Толстой Л. Н. Полное собр. соч. в 90 томах (академическое юбилейное издание). Т. 70. Письмо № 27. — М.: Госиздат, 1954. Здесь и далее орфография и пунктуация в цитатах приведены в соответствие с современной нормой. Следует отдельно отметить, что все личные обращения на ‘вы’ Толстой пишет со строчной буквы, поскольку в его время правила русской пунктуации еще не были строго регламентированы. (Все исправления авторской пунктуации Толстого сделаны исключительно для удобства чтения синтаксически переусложненного текста его письма и помещены в квадратные скобки.) ↑
25. Л. Н. Толстой. К 120-летию со дня рождения (1828–1948). Т. 2. — М.: Гос. лит. музей, 1948. С. 71. ↑
26. См. сноску 24 (Толстой Л. Н. ПСС в 90 т. …): там же. Письмо № 151. В советском издании писем Л. Н. Толстого 1954 года, в силу официальной идеологии государственного атеизма, слово ‘бог’ последовательно печатается со строчной буквы. Это противоречит как норме современной пунктуации, так и смыслу данного письма, поэтому заглавные буквы везде возвращены. Систематичное написание Толстым слова ‘бог’ со строчной буквы — отдельный и непростой вопрос. С одной стороны, в Правилах современной пунктуации есть оговорка о том, что, во избежание профанации, слово ‘бог’ следует писать со строчной буквы только в устойчивых выражениях фразеологического характера («боже мой», «слава богу», «ради бога», «не дай бог» и т. п.); если же речь идёт о едином Боге-творце, то необходима заглавная буква. С другой стороны, нельзя исключать того, что и сам Толстой мог намеренно писать слово ‘бог’ со строчной буквы, тем самым подчеркивая свое особое, не мистическое понимание православия, шедшее вразрез с его «казенной» трактовкой в духе К. П. Победоносцева, — что в итоге и привело к официальному отлучению писателя от церкви в 1901 году. ↑
27. В определенный период своей жизни П. И. Бирюков рассматривал для себя возможность стать священником. Однако, учитывая непримиримый конфликт Льва Толстого с официальным православием эпохи Александра III и Николая II, фраза «служение Богу» именно из его уст должна, скорее, пониматься противоположно: то есть — как уход от православия церковного к православию жизненному. Иными словами, писатель таким образом, по сути, призывает Бирюкова именно к служению людям. ↑
28. См. сноску 4 (Бирюков А. М. …): там же. С. 23. ↑
29. См. сноску 25 (Л. Н. Толстой. К 120-летию…): там же. С. 71. ↑
30. Кропоткин П. А. Записки революционера. — М.: Мысль, 1966. С. 384. ↑
31. Вячеслав Алексеевич Карпинский (1880–1965) — видный участник российского революционного движения, соратник Ленина, публицист. ↑
32. Карпинский В. А. Странички прошлого / http://leninism.su/memory/3336-stranichki-proshlogo.html ↑
33. Шишкин М. Русская Швейцария. — М.: Астрель, 2011. С. 90. Также см. сноску 32 (Карпинский В. А. …): там же. ↑
34. Ленин В. И. Полное собр. соч. в 55 т. Изд. 5-е. Т. 49. — М.: Политиздат, 1970 г. С. 121. ↑
35. См. сноску 34 (Ленин В. И. … Т. 49): там же. С. 67. ↑
36. Цит. по: Шишкин М. Русская Швейцария. — М.: Астрель, 2011. С. 144. ↑
37. Маковицкий Д. П. У Толстого. Яснополянские записки. Кн. 1. 1904–1905. — М.: Наука, 1979. С. 111 / https://www.on-island.net/Literature/Litnasledstvo/vol90-1.pdf ↑
38. Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. Предыстория публикации. Статья Зайдешнура Э. Е. С. 64 / Цит. по: https://vk.com/topic-67446351_34184303 ↑
39. Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934) — известный московский предприниматель, книгоиздатель и просветитель. ↑
40. Толстой Л. Н. Полное собр. соч. под ред. и с прим. П. И. Бирюкова в 20 томах. — М.: типография Товарищества И. Д. Сытина, 1912–1913. ↑
41. См. сноску 41 (Толстой Л. Н. ПСС… в 24 томах): там же. ↑
42. «Форин афферс» (Foreign Affairs) от 11 октября 1919 года. ↑
43. См. сноску 42 (Foreign Affairs: 11.10.1919): там же. ↑
44. См. сноску 11 (Булгаков В. Ф. О Толстом…): там же. ↑
45. См. сноску 37 (Маковицкий Д. П. …): там же. С. 320–321 / https://www.on-island.net/Literature/Litnasledstvo/vol90-1.pdf ↑
46. См. сноску 11 (Булгаков В. Ф. О Толстом…): там же. С. 260. ↑
47. См. сноску 4 (Бирюков А. М. …): там же. С. 26. ↑
48. Suzanne Kathari. Ma maison de famille: la «Villa Russe» à Onex. Société genevoise de généalogie [Сюзанна Катари. Мой фамильный дом: «Русская вилла» в Онэ. Женевское генеалогическое общество], 2001–2003, № 1. ↑
49. Кав (cave) — небольшое помещение в подвальной части многоквартирного дома, закрепленное за владельцем или арендатором определенной квартиры и используемое в качестве кладовки (фр.). ↑

женева, наталья беглова, швейцария