Будни отечественной психиатрии: как лечат гражданскую активность, привязывая к кровати на полмесяца

Будни отечественной психиатрии: как лечат гражданскую активность, привязывая к кровати на полмесяца

Этот материал вышел в № 69 от 28 июня 2019

09:00 27 июня 2019

Алексей ТарасовОбозреватель

Петр Саруханов / «Новая газета»

Зелимхану Медову было 23 года, когда его взяли по делу «о нападении на Ингушетию 21–22 июня 2004 года». Точней это называть атакой на силовые органы республики. Официально тогда сообщалось: около 200 членов вооруженных бандформирований вторглись в Ингушетию, жертвами террористической и сепаратистской акции пали 79 человек (98 по другим данным), ранены 103. Среди погибших и.о. главы МВД Ингушетии Абукар Костоев, замминистра Зяудин Котиев, прокурор Назрановского района Белан Озиев, прокурор Назрани Мухарбек Бузуртанов и другие высокопоставленные силовики.

Медова признали виновным в нападении на военные склады. Как утверждал Владимир Колесников (тогда замгенпрокурора), при захвате школы в Беслане боевики использовали оружие из арсеналов Назрани — оттуда его вывозили на двух грузовиках.

Медову дали 17 лет строгого режима. В мае 2016-го из тюрьмы Покрова (Владимирская область) Медов прибывает в Красноярск, в краевую туберкулезную больницу № 1 (КТБ-1), а в начале этого года его этапируют в ИК-10 Рубцовска (Алтайский край).

КТБ-1 Красноярска. Фото из архива

Сейчас Медову 38 лет, по его просьбе адвокат Виктория Дерменева передала «Новой» два письма и записку, отправленные ей, но адресованные всем нам. В первом — убористым почерком на 42 страницах — хронология событий с автором в ИУ Красноярского края за 2016–2018 годы. Во втором и записке — уточнения и детали.

Абсолютная грамотность; высокое мнение о себе и своей миссии (тем, видимо, и жив): «Там, где я нахожусь, все должно быть правильно, по закону» — отстаивая права узников, продолжает бодаться с властью.

Лагерной, федеральной — всей, во всем объеме. Голодовки, заявления, жалобы. Медов писал отказ от гражданства, ему пояснили, что пока он в узилище — не вправе и заикаться о том. Ну так вот, получите — это, впрочем, даже не гражданская активность, а биологическая; самосохранение — это инстинкт. В 2012-м Медов проиграл в Верховном суде РФ: оспаривал право администрации досматривать в единых помещениях камерного типа (ЕПКТ), штрафных изоляторах (ШИЗО), одиночных камерах личные вещи з/к в его отсутствие, а также изымать литературу и записи на иностранном языке без выдачи квитанции об изъятом. Как раз в Красноярске у Медова отбирают религиозные книги и его рукописи: в общих тетрадях он, в частности, сформулировал «общероссийскую национальную идею» — в медовской трактовке это «мирная прогрессивная идея: высоконравственный просвещенный народ, сильное гражданское общество, подлинно правовое государство».

В первых строках письма Медова — глоссарий, в нем уже все мотивы, подоплеки, пружины того, что будет с ним происходить:

«Тюремное общество носит кастовый характер: а) люди (воры, бродяги, мужики), это основная масса; б) шерсть (вязаные, или красноповязочники, включая активистов, в прошлом членов СДП («секций дисциплины и порядка». — А.Т.), к категории «шерсть» относят также тех, кого за проступки воры (в законе) объявили вне (людской) массы — «выкинули в шерсть»; в) обиженные (каста неприкасаемых)».

На этом делении и угрозе перевода из своей касты в другую, по мнению Медова, базируется власть администрации — Медов детализирует на примере КТБ-1 и собственном опыте, как это работает. Неугодных администрации стирают в пыль не только активисты, но и воры, смотрящие, бродяги. Зэки это называют не аутсорсинг, а «мусорская игра». Ничего уникального, и так не только на зонах. Но в КТБ-1 есть специфика. Тюремная больница располагает ПНО — психоневрологическим отделением. Как раз для таких, как Медов: здесь склонность к жалобам на нарушение прав человека в пенитенциарной системе, гражданская активность, неготовность мимикрировать и сливаться с ландшафтом — готовый психиатрический диагноз. И далее жалобщики превращаются в овощи.

Зелимхан Медов. Фото предоставлено родственниками

2016: на вязках

Медова содержат сначала в легочно-туберкулезном отделении № 2 (ТЛО-2), затем в ТЛО-7. Опущу рассказ, как ломают вокруг него людей — чтобы прекратили совершать с ним коллективный намаз, как стравливают зэков друг с другом (так было всегда, но, по наблюдениям Медова, теперь целенаправленно действуют против тех мусульман, что кажутся начальству радикальными), как его бросают в ШИЗО под сфабрикованным предлогом, и он объявляет там голодовку (и так — дважды в короткий промежуток), опущу все эти оперативные игры администрации с целью завербовать или принизить авторитет (обо всем этом любой половозрелый житель русских равнин наслышан). И вот — конфликт спровоцирован, Медова хотят перевести «в шерсть из людской массы», он противостоит, несколько ночей спит в коридоре на табуретке, не переходя на этаж к вязаным. Его бросают в ШИЗО.

Далее — речь Медова. Он называет всех поименно, называет и свидетелей описываемого, но железобетонных подтверждений его словам у нас немного, в основном косвенные; запросы «Новой газеты» ФСИН и ОНК Красноярского края проигнорировали. Поэтому имена части сотрудников ФСИН пока опустим (готовы предоставить их следствию) и, само собой, не раскрываем имена з/к — почти все они до сих пор несвободны. Да и не в фамилиях дело, какая разница, кто обслуживает конвейер.

«16.08.2016 около 14.30 оперативник С. и инспектор Г. вывели меня из ШИЗО № 4 под предлогом, что С. вызвал меня на прием. Далее меня резко затолкнули в тот подъезд, где на 2-м этаже находится ПНО. Тут же на меня накинулись завхоз Э. и санитар Я., побили для подавления сопротивления (боли не чувствовал, но я пытался вырваться из плена), еще третий осужденный подбежал, оторвали меня от земли и, как бревно, понесли в ПНО, в палату № 13, без промедления веревками (толщиной в пределах 1 см) привязали меня к железной кровати (запястья, щиколотки, грудь), а в это время (еще не успели полностью привязать) медсестра сделала мне инъекцию.

В палате № 13 лежал один, первые четыре дня вообще не отвязывали, потом начали поутру ежедневно отвязывать на 5–10 минут, чтобы я смог справить нужду. Для справления малой нужды не отвязывали, приходил «обиженный» с пластмассовой квадратной формы «бутылкой» (из-под хлорки или тосола?) емкостью около двух литров и все необходимые манипуляции он проделывал сам, т.к. у меня руки привязаны к кровати. Кормили с ложки, развязывали веревку, сковывающую грудь.

Несколько раз меня избивал ногами и кулаками санитар Я., требуя писать расписки об отказе от воровских идей и конфиденциальном сотрудничестве на имя начальника ГУФСИН края. А когда их написал 06.09.2016, меня полностью (!) отвязали от кровати. Так продолжалось до 9 сентября, пока новое требование не появилось: написать заявление о моем участии в НВФ (незаконном вооруженном формировании. — А.Т.). По событиям, за которые я осужден, от меня требовали сообщить место схрона оружия. Я написал с пояснением, что дело сфабриковано и показания за меня сочиняли следственные органы. Э. довольный был, забрал это заявление (у него УДО в опасности). А вечером Я. пришел, ногами (без рук) бил меня (от многодневных лежаний на вязках у меня не оставалось сил сопротивляться, трехдневная от них свобода никак не восстановила меня, питание было плохое, ведь я употребляю только халяль), говорил, что начальство недовольно тем, что я написал все как жалобу в суд, а не как чистосердечное признание. Я. говорил, что это заявление для ФСБ, но я тогда не поверил ему, потому что «шапка» писалась на имя начальника ГУФСИН края.

Вечером 09.09.2016 после избиения меня еще жестче привязали к кровати. Санитар Ж. помог мне заново написать заявление: я рассказывал ему по памяти текст приговора, он корректировал его и записывал. Не помню, переписывал ли я своей рукой, — в памяти не осталось, чтобы меня отвязывали до 16.09.2016».

Медов утверждает, что в последующем сотрудник краевого УФСБ сказал ему, что видел это заявление, называя его явкой с повинной. А тем временем Ж. передал «требования начальства» написать, кто в ТЛО держит общак, кто в карты играет и т.д. Медов отказался:

«Одно дело, когда я пишу безобидные бумажки (об отказе от воровских идей, сотрудничестве, о причастности к инкриминируемым преступлениям), не имеющие юридической силы и никому не вредящие, и другое дело, когда тебя вербуют в негодяи. Да и в этих бумажках писал слово на арабском, означающее «по принуждению», чтобы будущие поколения не очернили мое доброе имя.

В палате № 13 ПНО я пролежал на вязках с 16 августа по 6 сентября и с 9 по 16 сентября (19 сентября перевели в ТЛО-7/2, к вязаным). Из врачей видел только одну женщину, у нее маленькие дети, которые по малой нужде, как она упрекала меня, терпеливей и им, в отличие от меня, не требуются памперсы. Остальные были медсестры — делали уколы, приносили белые порошки для психбольных, заставляли их пить.

Ни в ТЛО-2, ни в ТЛО-7 меня не имели права содержать: там все больные с открытой формой туберкулеза, а у меня с тюрьмы г. Покрова — закрытая, незаразная.

27.01.2017 я ознакомился с историей моей болезни и сделал выписки (это записи лечащего врача в ПНО). От 17.08.2016 (на следующий день после перевода в ПНО): «Память не изменена. В мышлении последователен. Интеллект соответствует образованию. Суицидальных мыслей не высказывает. Бредов, обманов восприятия не выявляется. Критика формальная». От 18.08.2016: «Контакту доступен, сознание ясное, все виды ориентировки сохранены. На вопросы отвечает в плане спрашиваемого, отрицает свое поведение в другом отделении, перекладывает вину за свое поведение на администрацию колонии». 23.08.2016: «Настроение ситуационно снижено, дистанцию соблюдает формально, утверждает, что «я ничем таким не болею… нужно выписать меня в колонию… администрация этой колонии на меня просто зуб имеет и других зэков подговаривает, чтобы провоцировали меня и слухи распускали». 01.09.2016: «Ночь не спал, громко кричал «Аллаху — акбар». На замечания реагирует после их повторения».

(После выписки из психушки.) …все время хотелось спать, на лице выступал пот, ощущение было, что на голове у меня мотоциклетный шлем, который мешает мне обозревать все вокруг. Такое состояние продолжалось 2–3 месяца. Постепенно восстановился, скорость мышления повысилась до прежней нормы».

Медов рассказывает, как его пытались колоть на «реальное конфиденциальное сотрудничество» и «против радикальных мусульман», обещая решение проблем в арестантской жизни. Как жаловался, используя все возможности, на пытки в ПНО: «Я бы переименовал ФСИН России в ФОН России (федорган насилия) — эта мысль у меня возникла в ЕПКТ ИК-31 по прочтении Солженицына о том, как психиатры забирали из дома Жореса Медведева, — майор милиции кричал: «Встать! Мы — орган насилия!»

Фото: РИА Новости

2017: топтание и утаптывание

«В конце декабря 2016-го меня вызвали в штаб КТБ-1. Чувствуя себя вполне восстановившимся после ПНО и готовым к новому витку правовой борьбы за прошлые пытки, я сообщил: в заявлениях о сотрудничестве я писал по-арабски «по принуждению». (Я больше не хотел, чтобы власти даже в мыслях допустили, что они смогут сломить меня.)

А вызывали, как вскоре выяснилось, вот зачем. Узнав о происшедшем со мной, о том, что бродяги и смотрящие на КТБ-1 выполняли указания ГУФСИН в отношении религиозных мусульман, они — около 20 человек — в ИК-17 объявили о принципиальном уходе из людской массы, произошел раскол».

И других мусульман, называемых религиозными или радикальными, подобно Медову выкидывали в «шерсть». А тут они сами ушли и обособились. ГУФСИН, вероятно, не ожидало. Лидеры были помещены в ЕПКТ. 19.04.2017 Медов вновь объявляет голодовку, 21-го его посещают члены ОНК края, Медов показывает им отчетливые следы веревки (от вязок в ПНО) на щиколотке (это более чем через семь месяцев), повторно пишет заявление о голодовке. И уже спустя полтора часа из всех палат во всех отделениях КТБ-1 сотрудники забирают телевизоры, чайники, аудиоаппаратуру.

«Меня не трогал масштаб такой провокации, потому что регулятором моего поведения не служит страх или личный комфорт, руководствуюсь лишь нравственными принципами, в соответствии с которыми там, где я нахожусь, все должно быть правильно, по закону.

Каждый день в ТЛО-7 проводились обыски, хотя забирать, казалось бы, уже нечего. 23-го меня вызвали в штаб КТБ-1, потребовав написать заявление о снятии голодовки и указать в нем, что ее я начал по совету членов ОНК. Отказался. Ближе к полудню на меня напали четверо активистов. Таскали по полу, ударили о «фарфоровый» умывальник (он обвалился, слетел с держателей). Я вырвался в коридор, где стоят видеокамеры, но меня насильно затащили в палату № 2 и там слегка еще намяли бока.

Голодовку я все равно не снял. Мне сказали, что вечером хотят ко мне «обиженные» из ПНО. Я не воспринял это серьезно, ожидал провокаций от «обиженных» из ТЛО-7 по подстрекательству свыше.

Около 17 часов в ТЛО-7 стоял в коридоре перед видеокамерой и решетчатым отсекателем. Щелкает замок входной двери и со всей прыти к отсекателю (прямо на меня) несется толпа (вероятно, «обиженные» ПНО, не менее 10 человек — из ПНО гулять выходят в это время), они пробегают мимо сотрудника КТБ-1, шедшего на выход после обыска в столовой. Это был страховщик, задача его была в том, чтобы «обиженные» не прошли отсекатель и не начудили — детали сценария мне стали известны позже.

И именно в это время в коридоре на меня набросились В.К. и К.С. (последний не был открытым активистом, но чем-то его купили). Я хотел оставаться в коридоре под видеокамерами, но меня затащили в палату № 2, уронили и ногами запинывали под кровать. Я вырвался, хотел К.С. заехать, но преодолел этот соблазн, чтобы не было доказательств против меня.

Ночью спать не давали. Т. лег на мою кровать, хотя он вообще изолированно должен был сидеть — у него опасный рецидив. А он везде ходит. Всю ночь я спал в коридоре, сидя на табуретке (за это мне позже дали выговор).

Следы от нападений я показывал врачу, все фиксировалось на видеорегистратор, но записи куда-то «уходили».

24.04.2017 инспектор увел меня из ТЛО-7: «К тебе пришли». Я думал: ОНК. Дошли до подъезда, где вход в ПНО, там меня за запястья схватили завхоз ПНО и санитар, повели в палату № 13, привязали веревками к кровати, сначала лежа на спине, затем перевязали (когда я не согласился на их условиях снять голодовку) и положили на живот. После этого завхоз и один «обиженный» насильно пытались (санитар стоял в стороне) принудительно кормить (мне очень стыдно об этом рассказывать, но надо) через задний проход: залили в грелку жидкую «кашу» (борщ или что-то в этом роде) и с силой заталкивали пластмассовую твердую длинную пипетку (было очень больно, но я совсем молчал, потому что говорить в это время было очень стыдно), но у них не получалось залить «кашу». Намучавшись, ушли, привели «обиженных» с тарелками, угрожали через них кормить (в рот влить кашу и таким образом понизить мой арестантский статус до «обиженного»). Я в ответ только посмеивался над ними: «А что у вас тарелки пустые?»

Короче, снял голодовку только на своих условиях, как и предлагал ранее. При этом меня отвязали (в течение недели от вечера до завтрака все равно стали привязывать). А тогда после отвязывания ко мне в палату завели однорукого старика — он, оказывается, несколько часов просидел в столовой, пока меня мучили активисты по указанию врачей. Когда я ходил по большой нужде два первых дня, было обильное кровотечение — кровью заливало пол-унитаза. 25 апреля ко мне пришел первый врач (я его звал еще с 24-го из-за кровотечения) и поставил укол. 28 апреля на встрече с членами ОНК я рассказал о двух нападениях в ТЛО-7 и показал следы на теле, сообщил, что меня закалывали психотропными препаратами, в конце разговора тихо добавил: «Но вы знаете, что делать». Знал, что все прослушивается, так и оказалось: завхоз спрашивал потом: «Почему ты сказал им — «Вы знаете, что делать»?»

После двухмесячных инъекций я превратился в топтуна: все время хотелось ходить, но не мог, очень хотелось спать, но сутками не спалось, не мог стоять на месте, топтался, ни одной умной мысли не появлялось, не мог долго лежать в постели, не знал, что делать. И кто меня видел в последующие месяцы, с 23.06.2017, в ЛИУ-35 (лечебно-исправительное учреждение, где далее Медов и будет содержаться. — А.Т.), говорили, что это мне кололи «Мадам Депо». Это было примерное наказание, чтобы другим неповадно было жаловаться членам ОНК на КТБ-1».

Средство запугивания

Топтание, неусидчивость — известные побочные явления после нейролептиков, хотя до сих пор находятся психиатры, называющие это «симптомом болезни диссидента». «Мадам Депо» — это «Модитен Депо», флуфеназин, антипсихотический эффект наиболее выражен в сроки от 48 до 96 часов после внутримышечного введения, период полувыведения из плазмы крови 7–10 дней.

С., освободившийся несколько месяцев назад из красноярской ИК-17, ответил на вопросы «Новой». «Привлекают ли для подавления з/к психиатров?» — «Да, слишком буйных закалывают. Укол называется «Мадам Депо». Раньше закалывали, сейчас перестали вроде». — «Было при вас такое?» — «Один раз видел. Полгода укол держит. Близкого пацана закололи. Полгода в одну точку смотрел, ходил сам по себе короткими шажками».

Выписки из эпикриза от 21.06.2017 (история болезни № 2606 находится в КТБ-1), сделанные Медовым: «Проводимое лечение: аминазин до 250 мг, галоперидол деканоат 100 мг, галоперидол до 10 мг, трифтазин 10 мг, неулептил до 20 мг, противотуберкулезная терапия».

Исполнительный директор Независимой психиатрической ассоциации России Любовь Виноградова изучила по просьбе «Новой» письма Медова и сделанные им выписки из эпикриза:

— Никаких выраженных психических расстройств при поступлении не описано.

Применение мер физического стеснения не обосновано. Лечение явно было избыточным и направлено не на коррекцию поведения (что, возможно, было уместно), а на подавление.

Аминазин употребляется в случаях сильного психомоторного возбуждения, в его случае это можно было применить разве что однократно и не в таких дозировках. Галоперидол деканоат одно из самых сильных средств, назначают при слуховых галлюцинациях, а у него их не было. Ему показан неулептил как корректор поведения в течение длительного времени, однако его выписали с рекомендацией принимать аминазин на ночь и дважды в месяц делать инъекции галоперидола. Он может от всего этого отказаться. Амбулаторная помощь должна оказываться только на основе добровольного информированного согласия.

Позже адвокату Дерменевой удалось получить эпикриз, подписанный начотделения Е. Пидоренко и лечащим врачом И. Котовой. Выписки Медова оказались скрупулезно точны. С учетом этих документов Виноградова добавила:

— Судя по тому, как он ясно и последовательно все излагает, никаких серьезных психических расстройств у него нет. Выставленный ему диагноз «эмоционально неустойчивое расстройство личности» можно поставить по крайней мере половине всех осужденных. Никаких признаков декомпенсации в документах не описано, поэтому направление его в психиатрическое отделение совершенно не обоснованно. Конечно, это используется как средство давления и запугивания. То, что его длительное время (несколько суток подряд!) держали фиксированным к кровати, возмутительно, применение мер стеснения возможно лишь на короткий срок под контролем медработников, обычно в случаях психомоторного возбуждения до тех пор, пока не подействует введенное лекарство. В документах, которые он цитирует, сказано: фиксировать с… до…, всего на два часа. Это допустимо, но нет никаких оснований не доверять его показаниям, т.е. в документах написано совсем не то, что было на самом деле. <…> Назначенное ему лечение применяют в случае серьезных расстройств, и дозировки (особенно аминазина) приближаются к максимальным. Состояние, которое он описывает, похоже на нейролептический синдром, связанный с передозировкой лекарств.

Средство мести

23.06.2017, когда Медова перевели в ЛИУ-35, ОНК края публикует обращение во ФСИН о КТБ-1: Медова не упоминают, но отмечено, что в январе 2017 года ОНК выявила случаи привязывания пациентов к кроватям на 2, 15 и 24 дня (по обращению ОНК прокуратура провела проверку; нарушений не нашла). Меж тем после 13.01.2017 в ПНО завели новый журнал и, согласно ему, фиксируют з/к с этого времени уже лишь на два часа в сутки. В ОНК, однако, продолжает поступать информация о привязывании пациентов на всю ночь, а в некоторых — и на весь день.

Вопреки рекомендациям Минздрава от 26.12.2002 «О мерах физического стеснения при оказании психиатрической помощи» фиксирует к кроватям не медперсонал, а з/к, медработники не контролируют, так как не находятся рядом постоянно, а в палатах нет видеонаблюдения.

Фото: Юрий Тутов/TASS

При лимите в 884 койки в КТБ-1 находятся 1100–1200 пациентов, в ПНО на человека — 2–3 кв. метра, а в некоторых палатах менее двух (при норме 5). Многие психбольные содержатся в запираемых палатах без возможности выхода на прогулку. Администрация объясняет это тем, что лечащий врач вправе разрешить или запретить прогулки. Меж тем статья 37 Закона «О психиатрической помощи» содержит исчерпывающий перечень прав пациентов, которые могут быть ограничены, и права на прогулку там нет. Осужденные не выходят на улицу из ПНО месяцами. Добавьте: небольшая площадь палат, заполненных двухъярусными кроватями, отсутствие доступа к окну ближе чем на полметра из-за отсекающей решетки, недостаточность естественного света.

В том же 2017-м ОНК занялась з/к С. Буйницким. С его слов, 1 и 2 сентября 2016-го его избивали сотрудники ЕПКТ ИК-33 Хакасии. Ему стало плохо — вызвали скорую помощь. Экстренно госпитализирован, диагностирован разрыв левой почки (ее удалили), обширные и многочисленные гематомы и раны. По словам Буйницкого, перед приездом бригады неотложки к нему в камеру завели другого з/к, тот в течение минуты (зафиксировано видеонаблюдением) дал ему две пощечины и замахнулся в область левого бока, но удара не нанес. В дальнейшем этот з/к взял вину за избиение Буйницкого на себя. Однако по заключению судмедэкспертизы, «возможность образования телесных повреждений при обстоятельствах, зафиксированных на представленной видеозаписи, исключается».

Буйницкого направили снова в ИК-33 (в медчасть) долечиваться, по его словам, там снова били, заставляя отказаться от обвинений сотрудников. Боясь возвращения в ЕПКТ, он не давал обрабатывать послеоперационный шов. Переведен в конце декабря 2016-го с загноением шва в КТБ-1. Где и рассказал членам ОНК свою историю, а они 17.01.2017 (и повторно 27.02.2017) просили ФСИН не возвращать его в ИК-33, перевести в другую колонию. Однако Буйницкого этапировали обратно в ИК-33.

Некоторые подробности — от Павла Чикова, «Агора» (он, правда, фамилию з/к не указывает):

«<…> Боясь возвращения в ЕПКТ, отказывался от перевязок. Тут появляется диагноз от психиатра — девиантное расстройство личности. С инфицированным послеоперационным швом направили в КТБ-1, пролечили и отправили на этап. Чтобы не возвращаться в ИК-33, повредил шов. С этапа сняли и направили в ПНО. Психиатр объяснила вязку как защиту от самого себя. Из журнала «фиксации применения мер стеснения» следовало, что был привязан с 28.12.2016 по 13.01.2017 с ежедневным двухчасовым отвязыванием. Но он утверждает, что не отвязывали ни на минуту. Сейчас ему угрожают уже катэбэшные прессовщики из-за того, что юристы занялись его вопросом. Журнал «вязок» уже, скорее всего, уничтожен, поскольку ничем не предусмотрен».

Как мы уже знаем, после отвязывания Буйницкого 13.01.2017 в ПНО действительно завели новый журнал. Этим же днем датировано еще одно заявление во ФСИН и Генпрокуратуру от Владимира Осечкина. На горячую линию основанной им соцсети gulagu.net поступили обращения Галины Беловой: ее сын, осужденный А. Белов (красноярское ЛИУ-35), обращался с жалобами и выиграл дело в ЕСПЧ, 29.12.2016 сотрудники ЛИУ-35 в отместку, как считает мать, сфабриковали рапорт о том, что ее сын якобы не поздоровался с одним из них, за что дали 3 суток ШИЗО. Там ему угрожали изнасилованием, и Белов вскрыл вены. Далее — ПНО КТБ-1, вязки, циклодол, галоперидол деканоат. При этом у Белова мочекаменная болезнь, и некоторые препараты ему противопоказаны. Члену ОНК В. Брестер врачи сообщили, что Белов — «жалобщик». Осечкин просил, в частности, изъять весь видеоархив из КТБ-1 с 28.12.2016 по 13.01.2017 и обеспечить его сохранность.

2018: камерное кино

«В 2018 году я несколько раз ездил из ЛИУ-35 в КТБ-1 для продления III группы инвалидности по туберкулезу. На все восемь обращений к начальнику ГУФСИН края ответы я получил, на одно из них (второе), от 09.05.2018, вместо письменного — пыточный». В этом заявлении (втором) — Медов описал свое пребывание в КТБ-1 с 25 апреля по 4 мая. Как из-за поданных им ранее жалоб на сотрудников больницы его принуждали заявить на видео об отсутствии претензий к КТБ-1. Каким унижениям подвергли из-за отказа. Кто избивал, намотав на руки вафельные полотенца, кто держал, все детально. Как снова пугали, что заколют как психбольного.

Ответили Медову спустя два месяца, когда он снова попал в КТБ-1 (с 4 по 11 июля на основании постановления судьи — чтобы получить документ о состоянии здоровья по туберкулезу).

«В приемный покой пришел начальник ПНО и вызвал меня, опросил. Вопросы задавал дежурные: наличие ВИЧ, гепатита и т.д. Я его спрашиваю: «В прошлый раз я приезжал сюда на МСЭК по туберкулезу, а меня поместили в ПНО. Почему? Даже врачи ЛИУ-35 удивляются!» Отвечает: он только принимает тех, кого к нему направляет начальник больницы. Через полчаса приходят О. и Е. за мной с пижамой с надписью «ПНО», заводят меня в палату завхоза ПНО (прежнего заменил Т.), говорят: «Ставь сумки». Я только успел поставить, как меня сзади за пояс резко оторвали от земли, кинули на пол, сорвали пижаму вплоть до нижнего белья (я абсолютно голый!), кости (руки, ноги) крутят, «ломают», Е. применяет удушающий прием. Говорю, что задыхаюсь. При этом около 10 человек из ПНО находились здесь, в палате завхоза.

Затем привели «обиженного» Ф. (лет 25, 160 см, 50 кг), он разделся, угрожали мой статус понизить, спрашивали: «Куда ты жалобу писал на администрацию, на врачей?» Я отрицал все, вопросы продолжались, на меня напускали «обиженного» на поводу: на Ф. накинули короткую тряпичную веревку — он аж радостное наслаждение получал от таких игр. Все эти пытки и исполнения в таком роде у прессовщиков называются «спецэффектами». Ф. норовил губами дотронуться до моего лица. На меня это не действовало, потому что я знаю пределы их полномочий в отношении меня и как раскидать любую ситуацию в арестантской жизни, но только от беспредела властей и продажных блатных не могу ничего сделать.

Затем меня увели в палату № 13, привязали веревками к кровати. На следующее утро Т. говорил, что мне надо на видеокамеру извиниться перед администрацией и врачами КТБ-1 за «необоснованные» жалобы. Я отказался. К обеду приходила медсестра и спрашивала (она знает меня хорошо): «Зелимхан, ты таблетки будешь принимать?» Нет.

Вечером активисты подселили ко мне в палату Ф., занесли вторую кровать для него. Он догола разделся и тут же попросил Т. заварить ему чай (Ф. себе чай и сигареты, видимо, зарабатывал у активистов). Перед приводом Ф. меня еще жестче привязал санитар. Он говорил, что и на воле в психушке работал, вязал больных широкими ремнями, а не такими тонкими, как в ПНО. 4 июля я был привязан у щиколоток, запястий и на груди, а этот санитар жестко привязал там же и в дополнение в предплечьях и на бедрах. Ф. два часа издевался надо мной: бил ладонями по лицу, кулаками по корпусу и периодично 4–5 ударов наносил в пах. Когда вперемешку с ударами (все это вполсилы, чтобы явных следов не оставлять) по лицу и корпусу и мастурбацией перед моим лицом, я получил порядка 30 ударов в пах (все с нарастающей силой ненависти и злости к моему упрямству), то понял, что более двух часов все равно не выдержу (ударов именно в пах). По моей просьбе Ф. крикнул Т., тот сразу откликнулся. Я сказал, что согласен на выступление, через пять минут пришел оператор (осужденный) с видеокамерой. Я говорил, что текст надо согласовать. Сошлись на том, что оператор говорит текст, а я за ним повторяю. От вязок меня отвязали только 8 июля, через 4 дня.

Указанные видеосъемки, как сообщали мне потом многие осужденные, регулярно транслируются по кабельному ТВ КТБ-1».

Медов перечисляет осужденных, фельдшеров и врачей, офицеров ФСИН и ФСБ, кому демонстрировал следы от веревок. А 15.08.2018 — комиссии ГУФСИН края и МСЧ-24. Тогда подполковнику Сулейменову и ст. лейтенанту Терешиной Медов заявил: «Заказчиком этих пыток был начальник ГУФСИН края Васильев Н.Л., которому я писал жалобу (заявление № 2 от 09.05.2018), организатор — полковник Светловский (замначальника КТБ-1), исполнители — осужденные».

Позже при адвокатском опросе Медов добавит: «соучастники — медперсонал КТБ-1 вплоть до ее руководства».

Медов описывает, как на следующий день, 16-го, его привели на встречу с сотрудником Управления собственной безопасности ГУФСИН края Бояриновым. Так он представился, позже Медов узнает, что офицера с такой фамилией в УСБ нет. К слову, замдиректора ФСИН генерал-лейтенант Бояринев за год до этого инспектировал красноярские колонии, и он — красноярец, ушел в центральный аппарат с поста замначальника ГУФСИН по краю. Встреча с загадочным человеком проходила в присутствии Светловского, кого Медов за день до этого назвал организатором его истязаний, и других офицеров. «Бояринов» предложил написать заявление о физическом воздействии (будто до того Медов таких заявлений не писал!). А 17-го к Медову в палату № 13 зашла помощник начальника ГУФСИН края по соблюдению прав человека в УИС подполковник Наталья Астапкович, он и ей показал следы от вязок.

«20 августа в 4.30 утра меня перевели в палату № 8. Там двое лежало на вязках, и оба психически здоровые и адекватные. А.Щ. — опера, не справившись обычными методами «перевоспитания» в ЕПКТ ИК-31, отправили его сюда. И М.К. — он совершил акт членовредительства, чтобы прекратить распространяемые сотрудниками ИК-5 о нем ложные слухи как об «обиженном». Эта информация с их слов».

Тогда же, 20 августа, Медова вывели на этап — хотя на следующий день у него должна была состояться комиссия МСЭ (инвалидность по туберкулезу). Говорили, что 106 или 108 человек, всех потенциальных жалобщиков, в этот день этапируют из КТБ-1, двухъярусные кровати спешно превращают в одноярусные — едет московская комиссия: после публикации «Новой» о пыточном деле Евгения Макарова и ярославской колонии № 1 по лагерям страны поехали ревизоры.

«Уже в этапке узнал, что А.Щ. и М.К. отвязали в тот день из-за комиссии… Из ПНО со мной ехал К.М., которого так же закалывали (он очень плохо себя чувствовал — точь-в-точь как я), тоже на вязках лежал полторы недели — из-за того, что на ИК-7 он писал жалобы в Генпрокуратуру за плохую воду (многие подтверждают, что там воду невозможно пить) и за то, что за год работы на разделке овощей в столовой ему не заплатили».

2019: замалчивание

Далее — новый круг: ЕПКТ ИК-31, удушение, электрошокер. Под пытками пишешь кучу расписок, в том числе что никаких пыток не было, что на тебя в ЕПКТ не оказывалось психическое и физическое воздействие (без указания даты). И под видеорегистратор подметаешь прогулочный дворик (это не «по понятиям»). «Приемка» — так з/к называют пытки по прибытии в ЕПКТ. Эту часть рассказа Медова опущу: происходящее здесь — отдельная тема, как и фактор исламизма (неупоминаемый слон в комнате), как и то, какие навыки может противопоставить исламистам в зонах ФСИН. И эта тема с гнилым подтекстом — говоря обо всем этом, гораздо легче себя убедить, что это не нас истязают. Не меня. Не брата. Что речь о чужом, alien, инопланетной твари, зеленой жабе. Так что оставим эту тему госпропаганде.

О порядках в ЕПКТ ИК-31 подробно говорили в августе 2017-го. «Новая» тоже публиковала данные правозащитников о том, как з/к били палками, душили, подвешивали за руки или за ноги и пользовали как боксерскую грушу, заливали в нос воду, окунали головой в ведро с водой и половой тряпкой, а после избиений заставляли жрать кашу и хвалить сотрудников за нее или кричать в свой адрес оскорбления. Впоследствии прошла проверка; как и ожидалось, «факты, изложенные в жалобах, не нашли подтверждения», а запечатленные на фото следы пыток и побоев на телах з/к — оттого, что те «упали».

Фото: Юрий Тутов/TASS

«В связи с конъюнктурной инициативой властей перевести осужденных по «моим» статьям УК ближе к родине (на Кавказ)» Медов отправил 04.11.2018 заказным письмом премьеру Медведеву заявление о принципиальном отказе уезжать из Красноярского края и потребовал поручить главе СК расследовать все вынесенные им пытки в КТБ-1 и ЕПКТ ИК-31. Из ответа, полученного от ГУФСИН края, Медов сделал вывод, что это его заявление подменили на другое — в тюремное краевое ведомство из аппарата премьера переслали его обращение о предоставлении телефонного разговора с генпрокурором и адвокатом.

А в январе Медова этапировали в алтайскую ИК-10. В это же время этапировали в кировскую колонию другого узника, жаловавшегося на пытки, — Сулима Битаева. Адвокатов никто в известность не ставил, от самих з/к пошла версия, что «за 101-й километр» отправляют в преддверии Универсиады (она прошла в Красноярске в марте). Как сидельцы за колючей проволокой могли помешать спортсменам бегать на коньках, неясно.

У Битаева та же история в завязке — как следует из его рассказа, семеро сотрудников избивали в ИК-17, угрожали в случае жалоб «заколоть галоперидолом», продолжение только иное: записи видеокамер за этот день пропали, администрация объяснила это «скачком напряжения». Позже энергетики «скачок» опровергли. Значит, отвечают, был сбой в программном обеспечении. С., освободившийся недавно из этой колонии, сказал «Новой»:

«Про электричество врут. Там стоят бесперебойники, которые после отключений извне еще будут работать как минимум часа полтора, а то и три. За то время, пока я там был, свет отключали максимум два раза, и то не более чем на час. Если только, конечно, ночью этого не делали, ночью мы спим и не знаем, что там со светом происходит. А то, что там над людьми издеваются, это не секрет ни для кого. Их самих всех там смело можно пересажать — почти на каждого найдется за что».

В ИК-17 Битаеву запрещали молиться вместо зарядки, в апреле суд Грозного заступился за него: намаз важней физкультуры, право молиться закреплено Конституцией, и отменил запрет на молитву, признав незаконным и помещение Битаева в ЕПКТ и ШИЗО. Но Битаева уже из ИК-17 вывезли. Как и Медова. Всех жалобщиков изолировали от возможных разбирательств по их заявлениям.

Начальник 4-го управления Главного оперативного управления ФСИН А. Поляков основания для перевода Медова адвокату Дерменевой не раскрыл: это «документы ограниченного распространения». Письмо Медова Дерменевой, отправленное закрытым, в ИК-10 вскрыли и вложили сопроводиловку от колонии. Это грубое нарушение.

Впрочем, что оно по сравнению с творящимся в ПНО КТБ-1.

«Новая» отправила запросы на имя директора ФСИН Г. Корниенко и председателя ОНК Красноярского края Ю. Андреевой: с какой целью Медова помещали в ПНО КТБ-1, как проверяли его жалобы на пытки, для чего осужденных принуждают писать расписки на имя начальника ГУФСИН края о согласии на конфиденциальное сотрудничество и извиняться на видео?

Ни ФСИН, ни краевая ОНК на запросы не ответили.

И теперь промолчат?

https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/06/27/81043-menya-nasilno-pytalis-kormit-cherez-zadniy-​​prohod