Александр Калягин сыграл еще одну женскую роль — унтер-офицерской вдовы

Глава СТД подтвердил свою подпись под письмом против Ходорковского

…Вот представьте: из факса в кабинете высокого руководителя ползет бумага. На бумаге — некий текст. Хозяин кабинета, замечательный артист, по совместительству руководитель творческого союза, по мере выползания бумаги равняется с ней цветом. Мечется по кабинету, знакомым жестом заламывает руки. На стене кабинета проступают огненные буквы: ты взвешен на весах и признан о-о-очень легким! Звонит влиятельный человек с самого верху с мягким предложением — подписать. А хозяин еще колеблется, а приближенные пытаются успокоить: никто вас не может заставить, вы народный, достояние населения, поголовный любимец… Тут он, тоже знакомо, по-ленински, вскидывает голову и твердо произносит: так подпишу!

Эту сцену мы с моим товарищем, известным режиссером, нафантазировали лет пять назад, когда появилось печально известное «письмо 50-ти». Он тогда по кадрам рассказал, как бы снимал эту ситуацию: звонит Сурков, бежит с факсом секретарша, крупный план лица замечательного артиста…Тогда поступки первых лиц отечественной культуры, подписывающих нужные власти письма, еще могли поражать воображение. Сейчас не поражают: стали нормой.

Очередное подтверждение получено только что. Александр Калягин вместе с Лео Бокерией, кардиохирургом, и Сергеем Абакумовым, членом Общественной палаты, публично заверил правильность своей давней подписи. А заодно попытался заклеймить наших коллег с «Радио Свобода»: «Пиар-акция некоторых представителей второй древнейшей профессии… по проверке подписей под известным «письмом 50-ти» должна вызывать закономерную реакцию отвращения у всех порядочных и здравомыслящих людей».

Оказывается, «…речь в письме идет вовсе не о Ходорковском, а о необходимости совершенствования правовой системы государства, о том, что закон должен быть един для всех…»

Этот пассаж — родной брат лживой риторики 30-х годов прошлого века, вооружившись которой «простые советские люди» требовали обеспечить социалистическую законность и покарать ее нарушителей. Дело в том, что, когда ударница гламура Волочкова рванула из жарких медвежьих объятий, а коллеги со «Свободы» стали выяснять, кто еще из пресловутого списка пятидесяти изменил позицию, выяснилось: одни не подписывали, другие подписывали другой документ, третьих не спросили. Повисла малопристойная пауза. И тут на авансцену шагнул Калягин со товарищи.

Почти три года назад, в июне 2008-го, когда был закрыт журнал «Театр», главным редактором которого был Валерий Семеновский, я писала об обстоятельствах закрытия. Инициатором его был, по сути, Калягин. Материал заканчивался (прошу прощения за самоцитату) так: «В списке некрасивых деяний «тетки Чарлея», где неоспоримо первенствует подпись под письмом против Ходорковского, появилась еще одна строка».



Александр Александрович тогда не постеснялся назвать материал «доносом». Мы оставили это на его многоопытной совести. Вспомнить прошлое заставил последний общественный жест главы СТД. Калягин сегодня донес сам на себя.

«Нельзя ради коммерческого успеха пренебрегать ценностью человеческой жизни и рушить демократические принципы. Грязными руками добрые дела не делаются. И это тоже закон. Нравственный закон справедливости, который существует в обществе испокон веков…» Эта цитата из «письма 50-ти» сегодня, после второго приговора Ходорковскому и Лебедеву и всех лет процесса, выглядит не просто циничной, тут нужны иные измерения, посильнее «Фауста» Гете… Не говоря уже о том, что жалость к острожникам, сострадание к кандальникам, милость к падшим, пушкинский образец милосердия — в высоких традициях русской культуры. Пренебрегать ими напоказ — это что-то новое, даже для душевной физиологии «всех порядочных и здравомыслящих людей».

Вот потому и не получилось ничего из роли Просперо в шекспировской «Буре», требующей если не величия, то по крайней мере внутренней крупности. Роберт Стуруа очень старался, но не смог преодолеть разрушительную инерцию калягинской жизни, без пощады несущую его под откос собственного дара.

Журнал «Театр» теперь выходит снова. Иногда мне звонят из редакции и просят что-нибудь прокомментировать. Мне неловко, но всякий раз, да простят меня коллеги, отвечаю: «Пока издатель журнала — союз, возглавляемый Калягиным, ничего общего с ним иметь не предполагаю». «Но при чем тут Калягин?!» — однажды изумились люди из новой редакции. Да при том, что не все равно, чьи тени маячат в глубине сцены, на которой мы пытаемся защищать искусство. Не все равно, кто вместе с Калягиным руководит обширной недвижимостью СТД. Не все равно, о чем уже много лет, понизив голоса, рассказывают друг другу рядовые театральные деятели.

К счастью, лед, сковывавший путинское общество все эти годы, на наших глазах слегка тронулся. С помощью театра в том числе. В номинантах нынешней «Золотой маски» — спектакль «Час восемнадцать» о смерти Сергея Магнитского в «Матросской Тишине». На подмостках в последние недели появляются спектакли, на чей прямой политический посыл чутко отзывается зал. А так называемая движуха, характеризующая настроения прогрессивных граждан, внятно колеблется между двумя моими любимыми классическими сценами-репликами. Первая — из «Братьев Карамазовых». «А возьму, барынька, — говорит там роковая красотка Грушенька, — да ручку и не поцелую?!» Вторая — из «Женитьбы», где Агафья, набравшись наконец духу, кричит: «Пошли вон, дураки!»