Только в духовной академии студенты увидели фаянсовую посуду и металлические ложки

Николай Зёрнов (1898–1980) — русский философ, богослов, общественный деятель.

Семья Николая Зёрнова эмигрировала из России в 1921 г. Сам Николай окончил богословский факультет Белградского университета. Живя в Париже, был первым редактором журнала «Вестник РСХД», читал лекции в Свято-Сергиевском богословском институте. Учился, потом преподавал в Оксфорде, был секретарем Братства святых Албания и Сергия, работал в Индии и США. Дружил с Клайвом Льюисом.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги, вышедшей под редакцией Николая Зёрнова «На переломе. Три поколения одной московской семьи». Отрывок посвящен обучению в духовных учебных заведениях деда Николая Зёрнова — протоиерея Степана Зёрнова.

Протоиерей Степан Зёрнов (1817–1886) — окончил МДА, принял священство, преподавал в МДА, был близок к митрополиту Московскому Филарету (Дроздову).

***

…Его отец Иван Зернов был неудачник. Об его происхождении я ничего не знаю. Зато его мать, дочь священника, была женщина с исключительно сильным характером и умом. Ее старшая сестра вышла замуж за священника, который и получил приход их отца, как тогда полагалось в России. Она же, как младшая, должна была соединить свою жизнь с мало обещавшим человеком. Родители не хотели выдать ее за светского, а другого жениха из духовного звания поблизости не нашлось. Брак был несчастливый, бедность была крайняя, семья голодала. Все же по настоянию матери старший сын Степан с помощью добрых людей был послан в школу.

Для того чтобы его снарядить, были истрачены последние гроши. После пятилетнего обучения в духовном училище, он уже на казенный счет был принят в Вифанскую семинарию. Ему были обеспечены проезд на новое место, плата за учение и полное содержание, но обмундирования не давали. У родителей не было никакой возможности прилично одеть своего сына. Главное у него не было сапог, поэтому пришлось отправить 17-летнего юношу в лаптях. Это было настоящим горем для его матери, о чем мне потом рассказывала моя свекровь. Вероятно, и самому Степану не было радостно ехать в таком виде. Правда, недалеко от них жила его тетка и она могла бы помочь, но в этой семье щедрости не было. Хотя она и принимала своего племянника по праздникам, но за стол с собой не сажала. Кормили его на кухне, где он и спал. Дарили ему спитой чай, который он высушивал, заваривал и пил, конечно без сахара, находя, что это все же было лучше пустого кипятка, который давался в училище.

В семинарии, как и в духовном училище, Степан встал в ряды первых учеников, и его вскоре назначили репетитором неуспевающих семинаристов, в числе которых оказался и его лучше обеспеченный двоюродный брат. Платы за репетиторство не полагалось, и он продолжал носить лапти, но зато два раза в год, на Рождество и на Пасху, родители его учеников обязывались присылать ему съестные припасы.

Кормили в Вифанской семинарии плохо. Провизия была и не очень свежая и в скудном количестве. О разнообразии, конечно, не могло быть и речи: каждый день ели так называемую семинарскую похлебку, горох и кашу. Ни вилок, ни ножей не полагалось, каждому семинаристу давалось по оловянной ложке; если она ломалась, то нужно было покупать новую на свой счет. Если бы не репетиторство Степана, то постоянное недоедание, вероятно, вредно отразилось бы на его здоровье.

Работать в семинарии приходилось много, целью каждого семинариста было поступление в академию, куда принимались только лучшие из учеников, после публичного экзамена в самой семинарии и вступительного уже в академии.

Уча других, а сам учась по ночам, Степан в 1840 году блестяще окончил курс в семинарии и его послали на казенный счет в Московскую Академию, находившуюся в Троицко-Сергиевской лавре. В половине августа он приехал туда для приемных экзаменов. Они продолжались около двух недель.

Нужно было написать три экстемпорале по латыни и по-русски и отвечать по философии и по богословию. На этот приемный экзамен обычно приезжало от 30 до 40 лучших семинаристов со всех концов России. Вместе с владимирцем Зерновым приехали в лавру тверяне, ярославцы, костромичи, симбирцы, астраханцы, сибиряки, кавказцы и из польских губерний — семинаристы, перешедшие из унии.

В первых числах сентября был объявлен результат экзаменов, Степан Зернов был принят студентом Академии. Перемена в жизни была огромная. Прежде всего ему было выдано полное казенное обмундирование, начиная с белья и сапог и кончая шинелью. Правда, вся одежда готовилась по одному фасону и по одной мерке, оттого, конечно, приходилось страдать худощавым и маленького роста, и еще хуже — юношам крупного сложения.

Одежда для домашнего употребления состояла из серого бумазейного полупальто и брюк, а для классов шился серый суконный сюртук, шея вместо воротников повязывалась черным платком. Шинель была из синего сукна с подкладкой до пояса, а для того чтобы иметь всю шинель на подкладке и чтобы переделать хотя немного костюмы по фигуре, надо было платить портному отдельно. Кроме того, студенты получали по паре замшевых перчаток и по пуховой круглой шляпе. Все это выдавалось на два года, а белье и обувь менялись ежегодно — по три сорочки с кальсонами, по три пары нитяных носков, по две пары сапог и одной паре головок.

В академической столовой студенты увидали накрытые столы, фаянсовую посуду вместо деревянной в семинарии, металлические ложки, салфетки, графины с квасом. Их кормили мясным или рыбным супом, давались котлеты, поджаренная каша. Эконом предлагал студентам составлять список любимых кушаний и прислушивался к их желаниям. По воскресным и праздничным дням полагались пироги с кашей и жаркое — баранина, а иногда и телятина. Вообще, особенно после семинарии, стол казался вкусным и обильным, не полагалось только белых булок, сахара и чая; это студенты, если хотели и могли, должны были подкупать на свой счет.

Вся жизнь студентов шла по строго определенному распорядку. В 7 часов вставали, после общей молитвы и завтрака начинались лекции, которые длились от 8 до обеда, который был в 12 ч. С двух часов начинались другие лекции, но уже по второстепенным предметам. С 5 до 8 занимались у себя. В это время запрещалось разговаривать, курить и даже расхаживать по комнатам, чтобы не мешать друг другу. В 8 часов подавался ужин, после него разрешались прогулки, с 9 до 10 снова занятия, в 10 часов вечерняя молитва, после нее студенты ложились спать.

Монастырские ворота запирались, и ключ относился к Наместнику. Но академия все же не была монастырь, и студенты не были монахами, отрешившимися от светской жизни. Это были люди большей частью 20-25-летнего возраста, получившие свое среднее образование в различных семинариях необъятной Российской Империи.