К 220 - летию А.С. Пушкина. Пушкин о Суде

 

ПУШКИН О СУДЕ 

Поэма Пушкина «Анджело» представляет собой вольное переложение в стихах драмы В.Шекспира «Мера за меру», действие в ней перенесено в Италию, и она более других произведений Пушкина посвящена прямому разрешению богословских и нравственных вопросов и именно потому и была не понята современниками и воспринята ими с неподдельным недоумением. 

По этому поводу Пушкин говорил П.В.Нащокину: «Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучшего я не написал». Попробуем разобраться, почему так высоко оценил Пушкин одно из последних своих произведений. 

Сюжет поэмы прост и сложен одновременно. Казалось бы нет ничего необычного во властителе лицемере, пользующимся своим положением и склоняющим к плотскому греху с ним сестру обречённого на смерть, пытающуюся заступиться за брата Но суть вопроса в том, что сестра обречённого глубоко верующая девица, готовящаяся принять пострижение в монахини, а властитель суровый, но справедливый до нежданной встречи с чистой юной девицей, воспитавший самого себя в строгой морали аскет: 

И тут неожиданно для обоих возникает обоюдно тяжёлая безысходная ситуация, неразрешимая для них средствами, с которыми они привыкли действовать ранее. От чистых праведных слов в защиту прелюбодея, брата юной его сестры, готовящейся в монастырь, вдруг возникшая в душе законника любовь толкает его на преступное предложение сестре спасти брата ценой прелюбодеяния с ним. Сестра же, готовая на любые жертвы ради своего брата, т.е. готова жертвовать телом, однако не готова жертвовать душою в объятиях развратника. 

В ходе разговоров с властителем верующая сестра поневоле нравственно соглашается с ним, когда он предлагает искупить казнь брата своим падением, думая, что он проверяет её, но дело оказывается куда сложнее. 


Так на чём же держится закон и власть и вера? – безмолвно спрашивает нас Пушкин. И отвечает, - на чём угодно, только не на жертвенной целомудренной любви. Сестра казалось бы готова жертвовать собою, но только не спокойствием своей души – «брат лучше раз умри, чем гибнуть мне навечно», властитель же годами стеснявший себя суровыми трудами, воспитывающими его волю – «стеснивший весь себя оградою законной, бледнеющий в трудах, ученье и посте» « теперь дал волю стремлению страстей». «Чистой девой побеждённый» властитель с непреклонной до времени испытания свыше его сил волей вроде бы и не виноват: 

Но вот что интересно в сей коллизии, - так это то, что властитель, так уважаемый людьми, ничего в жизни не знает кроме воли и самообладания, и именно поэтому готов ради исполнения своей воли на любые ухищрения лжи, на любую жестокость во имя своего спокойствия, и не теряет самообладания в любой ситуации - «побеждает себя, успевая оправиться». 

Надо ему отдать должное, проиграв он также беспощаден и к самому себе: 

«…………….. «Что, Анджело, скажи, 
Чего достоин ты?» Без слёз и без боязни, 
С угрюмой твёрдостию тот отвечает: «Казни 
И об одном молю: скорее прикажи 
Вести меня на смерть». 

«У Шекспира лицемер произносит судебный договор с тщеславной строгостью, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью набожности и волокитства. Анджело лицемер – потому что его гласные действия противоречат тайным страстям! А какая глубина в этом характере!» ( А.С.Пушкин, «О Шекспире», 1834 г.). 

И Анджело, и в меньшей степени Изабелла, хотя эта «дева без приторных причуд стыдливости и гнева, чиста была душою», не ведали жизненных искушений, не жили полнотою сердечного чувства, потому и не умели жертвовать и прощать и не хотели « человечеству свою принести лишь дань». 

Отсутствие воспитания чувств, подчинение разума непреклонной воле, воспитываемой суровым аскетизмом и перекладывание ответственности за принятие решения в каждом конкретном случае на неумолимые предустановленные Законом правила, требующие неукоснительного исполнения – вот всё, что осталось отделённому от природы элитарному сознанию. 

«Не я, Закон казнит. Закон не умирал, но был лишь в усыпленье, теперь проснулся он» - вот его «справедливый» ответ. 

И в унисон ему Изабелла говорит: 

« Я одарю тебя молитвами души. 
Пред утренней зарёй, в полунощной тиши, 
Молитвами любви, смирения и мира, 
Молитвами святых, угодных Небу дев, 
В уединении умерших уж для мира, 
Живых для Господа». 

Но когда изнывающей в муках предсмертных душевных страданий брат её произносит невольно: 

«Друг ты мой! Сестра! Позволь мне жить. 
Уж если будет грех спасти от смерти брата, 
Природа извинит.» 

Изабелла вне себя от охватившего её «справедливого» негодования: 

«Что смеешь говорить? 
Трус! тварь бездушная! от сестрина разврата 
Себе ты жизни ждёшь!...Кровосмеситель! нет, 
Я думать не могу, нельзя, чтоб жизнь и свет 
Моим отцом тебе даны. Прости мне, Боже! 
Нет, осквернила мать отеческое ложе, 
Коль понесла тебя. Умри. Когда бы я 
Спасти тебя могла лишь волею моею, 
То всё-таки б теперь свершилась казнь твоя. 
Я тысячу молитв за смерть твою имею, 
За жизнь – уж ни одной…» 

Не случайно конечно Пушкиным подчёркивается в речи разгневанной Изабеллы, что молитвы сей с виду кроткой и чистой девы – «молитвы за смерть». 
Вера смиренная, христианская, такая возвышенная и небесная, оказывается у Пушкина лицемерной, смертельной, чуждой природе, полной гордыни и лицемерия. 
И в миру, где благодаря этой вере, владычествует непреклонная воля, стеснивших себя во всём аскетов, - «святош жестоких, чьи взоры строгие во всех родят боязнь», «лукавых» людей – «демонов», «чья избранная речь шлёт отроков на казнь», чьи «сердца черны, как ад глубокий и полны мерзостью»… 

И в миру тоже наваждение смерти, что и в оторвавшейся от природы и тела душе! - «Ад облек его в свою броню». 

Страшную картину мира нарисовал беспощадно Пушкин. 

Что же остаётся делать слабому человеку, имеющему тёплое сердце и движимый естественными чувствами, а не капризами воли разум? 

«Под чёрным куколем с распятием в руках 
Согбенный старостью беседовал монах. 
Старик доказывал страдальцу молодому, 
Что смерть и бытие равны одно другому, 
Что здесь и там одна бессмертная душа 
И что подлунный мир не стоит ни гроша. 
С ним бедный Клавдио печально соглашался, 
А в сердце милою Джюльеттой занимался». 

Как же выйти из порочного круга нечестивой веры, порочащей Божье творение и глумящейся над прекрасным человеческим телом и праведными чистыми чувствами души? 

Пушкин даёт нам возможность понять, что дело не в суровости Закона и непреложности наказания, но в чём-то другом. 

Дело в том, что христианские Законы неверны в своей основе, с одной стороны предлагая человеку не отвечать на насилие себя и ближних своих нечестивыми, а с другой стороны оправдывая «всякую власть» и производя её «от Бога». 

Что-то мы перепутали в нашем доме и государстве, если власть и вера вместо того чтобы охранять народ и помогать ему праведно жить, стали своей противоположностью?! 

Задумаемся , что же подменила нам «заповедь ненасилия», что в ней отталкивает нас, а что привлекает сердце, возвышает его? 
- Отталкивает покорность чуждой и несправедливой воле и лишение свободы. С этим сердце искреннего человека никогда не сможет смириться, несмотря ни на какие уговоры. 

Но есть то, чем эта «заповедь» прикрывается перед профанами, в чём сердце чувствует свою укоренённость – полноту жизни. Это состояние души и сердца в русском языке определено словом милосердие, которое так страстно любил Пушкин: милость сердца и милое сердцу – милосердие – «И милость к падшим призывал» ( «Памятник»). 

Недаром эта поэма сочинена Пушкиным одновременно с «Медным всадником». Мы здесь зрим зрелого великого поэта, поправляющего Шекспира. Так у Пушкина, в отличие от великого английского драматурга в действии принимает участие не невеста Анджело, но его безутешная супруга Мариана, которую «он прогнал, надменно говоря: «Пускай себе молвы неправо обвиненье, Нет нужды. Не должно коснуться подозренье к супруге кесаря». Конечно же, образ милой супруги, полный «нежной красоты» и чувственной «любви» к «надменному, злобному, угрюмому грешнику Анджело» обогащает поэму и делает логичной её развязку: 

Как видим «Мера» Шекспира и Пушкина весьма отлична от меры, предъявляемой современными им строгими ценителями их гениальных произведений. Чтобы приблизиться хотя бы немного к измерению их творчества вспомним Евангелие апостола Марка: 

«И глаголаша им: Блюдите, Что слышите. Коей мерой мерите, тою отмерено будет и приложится слышащим. И кто имеет, тому и ещё дано будет. А кто не хочет от Бога иметь, отымется и то, что от себя имел. Также и Царствие Божие, как человек, вметающий семя в землю. От себя земля плодит прежде траву, потом колос, потом семя в колосе. Когда же созреет плод, берёт человек серп, яко настала жатва» (Мк., гл.IV, ст. 24-29). 

Логично сравнить отверженную супругу Мариану из поэмы «Анджело» с купеческой дочерью Наташей из сказки «Жених» (1825 г.), первой сказки Пушкина, в которой собственно и нет ничего сказочного и чудесного, кроме невероятного для обыденной жизни решительного поступка Наташи, пригласившей на свою свадьбу с разбойником с большой дороги Суд. 

Какое богатство палитры красок находим у Пушкина в женских его образах! Сколько уважения к женщине, какая необычайная серьёзность в изображении идеала! С какой удивительной твёрдостью принимают они жизненные удары на себя! Татьяна Ларина , Машенька Троекурова, Марья Миронова… также чисто и серьёзно очевидно относился великий поэт и к своей жене… и был потому так легко обманут и предан ею. 

Вернёмся к купеческой дочери из сказки «Жених». Всё символично в этой «сказке» и до знобящего, вызывающего гусиную кожу ужаса близко к реальности. Не поймёшь, то ли это наваждение сна, то ли выдумка купеческой дочери? – Пушкин даёт возможность читателю уйти от прямого восприятия и не лицемерных ответов. 

Когда Наташа за свадебным столом рассказывает, не отводя глаз от своего жениха как свой сон непридуманную историю, нельзя глаз оторвать от смелой девушки и не восхищаться ею. 

Три дня пропадала Наташа в тёмном дремучем лесу, потеряла тропинку (заблудилась на жизненном пути) и оказалась в богатой избе. Богатая изба прельстила Наташу золотом, серебром, новгородской камчой, но толпа из двенадцати молодцов, не желающих снять шапки в доме и поклониться иконам сразу образумила её. 

Здесь не случайно у Пушкина следует описание разбойничьей иерархии, в которой нет места женщине, всегда помещаемой слева. 

«Жених» справлял свадьбы и после обряда венчания убивал своих жён. Пока невеста не венчалась с ним в церкви «жених» не имел над нею власти. Пушкин в стороне оставляет церковный обряд, имеющий такое сакральное значение для каждой русской девушки. 
Неизвестно даже был ли он совершён с «женихом» и Наташей, надо полагать, скорее всего, что был совершён, ибо свадебный пир обычно следует за таинством брака. Известно только, что Наташа в тёмном лесу, в разбойничьей избе видела отрубленную правую руку у такой же беззащитной девицы, как она сама и осмелилась украсть в разбойничьем вертепе эту важную улику. 

Какое глубокое чувство ответственности пред ближними своими нужно было иметь Наташе, чтобы решиться на такое обличение? 
Пушкин подчёркивает серьёзность характера Наташи, умеющий хранить свои тайны и брать ответственность на себя. 
Не переложить всё на Бога по библейскому ветхозаветному «принципу»: «Мне отмщение и Аз воздам», но решиться самой, зная наперёд страшную опасность, обличить на своём свадебном пиру нечестивого злодея. 

Здесь к месту можно вспомнить претензии к Татьяне Лариной Белинского, не понимающего, почему она не «отдалась» Онегину и не стала его любовницей. Ответ литературному критику – в образе Наташи! 

Она глядит ему в лицо. 

«А это с чьей руки кольцо?» - 
Вдруг молвила невеста, 
И все привстали с места 
Кольцо катится и звенит, 
Жених дрожит, бледнея; 
Смутились гости. – Суд гласит 
«Держи, вязать злодея!» 
Злодей окован, обличён, 
И скорой смертию казнён. 
Прославилась Наташа! 
И вся тут песня наша. 

Таким вот образом только в самом конце сказки мы узнаём, что во всё время действия её Наташа тайно хранила доказательство преступления, оковавшего неизвестную ей девицу. 
Оковы брачные для очередной жертвы стали наконец оковами злодея. Наташа «глядела ему в лицо» и обличала до конца, июо только таким образом достигается Истина на земле… 

Если хотите «лихая тройка с молодцом» - это безбожное государство с нечестивым царём во главе его. Лихо правит миропомазанный «жених» «конями, крытыми ковром, в санях он стоя правит и гонит всех и давит» на родовом, данном ближним от Бога пути. 

Все его боятся и вместе с тем хотят быть к нему поближе, это чтобы не задавили их самих, а может быть и повезёт, и сподобишься яко царские кони, давить своих ближних. 

А ведь есть общее в суровом Анджело и злодее «женихе», давящем лихими конями окружающих, рубящем правую руку «юницам людским».  

Это как в Псалтыри – «юноты во юницах людских» - «бычки в телицах», - речь там о том, что в народе, подчиняющемся общим для всех Родовым Законам, яко женщина мужчине, яко телесное духовному, яко земля Небу, нарождаются особи, живущие без Родовых Законов и не желающие их знать. 

Отказавшись сознательно от исполнения Божьего Закона, они получают возможность жить своевольно по своему усмотрению и, кроме удовольствия от беззаконной своей жизни, получают ещё и возможность приневоливать честных и верных Богу и почитающих Его Законы людей. 

Отказавшись от Вечной Женственности и тем самым и от своей души, нежности, мягкости и тонкости, научаются они друг от друга и от отца их дьявола пользоваться Законами Рода в своих корыстных интересах, давят собою окружающих, зло и нагло творят беззаконие. 

Как побороть их? Образом Наташи в сказке «Жених» Пушкин отвечает на этот вопрос. Наташа всю свою надежду как женщина, не имущая собственной силы возложила на Суд, но в творчестве Пушкина есть и другой более суровый образ поведения идущего до конца, - ведь помимо правого суда есть в жизни и суд неправый, подлежащий воздаянию по всей строгости Родового Закона. 

Об этом воздаянии уже и нечестивым судьям мы можем прочесть в повести «Дубровский», которая вся с начала и до конца пронизана единым чувством неприятия церковного и государственного «устроения жизни», вопреки естеству и природе. 

Вспомним хотя бы сцену спасения кошки, мечущейся в огне дворянской усадьбы, где горят заживо исправники, приехавшие отобрать силою имение у справедливого барина по нечестивому решению лукавого суда:  


«Как бы не так!» - Вот он, ответ русского кузнеца и самого Пушкина лукавым судьям! 
Кузнец пожалел Божию тварь, но в его праведном сердце не нашлось места для жалости к нечестивым судьям. Надо полагать и у Бога нет жалости к тем, кто вздумал перемудрить Его своими нечестивыми и подлыми ухищрениями. 

Кузнец, как и купеческая дочь Наташа, не надеется на Божие воздаяние, потому что твёрдо знает, что Сам Бог воздаёт мерзавцам его рабочими руками. 
И ещё стоит отметить , что для Пушкина и его героев жизнь едина, она не делится на одухотворённую человеческую и ничтожную животную . Пушкин поэт живого мира и Бога Живаго. 
Все равны пред Богом и никто не имеет преимущественного права на богоизбранность, яко все мы – и люди и звери - Божии твари, только и всего. 

Поэт «призывал милость к падшим», и по его жизненным правилам: «в бореньи падший невредим», - призывал быть милосердными по отношению к тем, кто оказался слабее, оступился в жизни, но не к тем, кто хитро и лживо попирает ближних своих, сознательно воспитывая в себе непреклонную волю к беззаконию, возвышающую над людьми и естеством. 

Помимо «милости к падшим» Пушкин «возславил Свободу» в свой «жестокий век» не убоявшись ни самодержавного «бича», ни церковного «ярма с гремушками». Насколько наш русский поэт любил Свободу можно понять из его широко известного стихотворения «Узник». 
Пушкин как его «орёл молодой» « задумал улететь», как «вольная птица» «туда, где «белеют» горы, «синеют морские края, где гуляет ветер»! 
Где в «ущельях горных» он «зрел узкие Врата», «замком замкнутые непокорным», где «стеной, как поясом узорным препоясалась высота», где 

«…над тесниной торжествуя, 
Как муж на страже, в тишине 
Стоит, белеясь Ветилуя 
В недостижимой вышине» ( 1835 г.) 

https://youtu.be/eRhT_OwlyFI