Виктор Ерофеев: Почему в творчестве шестидесятников «течет шампанское рекою»

Кураторское агентство Science.me проводит цикл дискуссий «Пьяные чтения» в Центре Вознесенского. В среде литераторов тема алкоголя занимала особое место, к ней обращались Венедикт Ерофеев, Владимир Высоцкий, Андрей Вознесенский, Василий Аксенов. Через чтение и разбор известных произведений спикеры дискуссий пытаются вместе со слушателями понять философские основания этого явления в литературе периода оттепели. О том, почему в творчестве шестидесятников «течет шампанское рекою», рассказывает их современник, писатель, литературовед и телеведущий Виктор Ерофеев

22 МАЙ 2019 

Винсент Ван Гог «Ночное кафе в Арле»Фото: Public domain

Инициация по уоки-токи

В 1966 году моей курсовой работой о неологизмах Велимира Хлебникова заинтересовалось не только КГБ. «Здравствуйте, это поэт Евтушенко», — раздалось в трубке телефона летом после первого курса. Оказалось, что на фестивале негритянского искусства литераторы Евтушенко и Долматовский познакомились с моим отцом — послом в Сенегале. Родители рассказали об увлечении сына Хлебниковым — уникальном для того времени интересе. Вернувшись в Москву, Евтушенко сам мне позвонил, а позже пригласил к себе. Случился «обряд инициации» в тогдашнюю литературную жизнь.

Я пришел к Евтушенко домой. Пока он заканчивал урок испанского с кубинцем, я сидел в прихожей, жутко нервничал: был дождь, и я нанес в маленькую квартиру большого поэта воды. Вскоре, как в театре — проводили кубинца — и тут же в дверь вошли Аксенов и Бродский. Именно так, по фамилиям, их представил Евтушенко. «А это, — мне было 18 лет, — гениальный исследователь Хлебникова». Так мы познакомились. И стали пить.

Пили джин с тоником, привезенные Евтушенко из-за границы, что было совершенно нереально. В процессе я переводил статьи о каждом из трех моих новых знакомых. Читал вслух один из первых толстых альманахов американских издателей Карла и Эллендеи Проффер. Тогда они только начинали писать о русских литераторах. Журнал, попутно показав настоящие доллары, достал из стола Евтушенко. Выяснилось, что известные поэты не говорят по-английски, и я в пьяном энтузиазме и восторге преувеличивал их достоинства, описываемые в статьях.

Все были пьяны, куролесили изрядно, но совершенно мило. Например, у Евтушенко появилось невиданное чудо техники — американские полицейские рации «уоки-токи». Мы решили друг друга слушать через них, забрались с Аксеновым и Бродским в малюсенький туалет: я стоял на унитазе, они внизу, прижавшись друг к другу. Евтушенко ушел в комнату и оттуда стал читать стихи… Вознесенского: «Я — Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворон…» Все от этого веселились, потому что «замес» был когда-то в соперничестве двух поэтов за сердце Беллы Ахмадулиной.

Только к шести часам утра мы с Бродским поймали такси, он на заднем сиденье стал что-то курлыкать. Я обернулся удивленно и услышал: «Не обращайте внимания, я сочиняю».

И все как будто на века

Это был абсолютный вечер шестидесятников. Не пустой кутеж, как может показаться. Пьянство, веселье, обожание, бахвальство, дурачество окружали большую сверхзадачу. Дело в том, что и Евтушенко, и Аксенов уже были в редакции журнала «Юность», а Бродский только что вернулся из ссылки. Они хотели напечатать его стихи, для этого и была назначена та встреча. Но — не вышло.

Впоследствии мы очень подружились с Василием Аксеновым — и мне, юнцу, даже выпадала честь относить его «праздничное» тело домой после вечеринок. Я был счастлив: чувствовал, что это прекрасно — так праздновать, так жить. В другой раз мы с однофамильцем Венечкой Ерофеевым тащили замечательную актрису Таню Лаврову. И никто никого не осуждал: это считалось продолжением праздника.

Я застал те времена, когда опьянение еще считалось частью праздника. Дело в том, что алкоголь стал частью той свободы, которая выпала на долю творческой интеллигенции после 1953 года. Если раньше пили с горя: отчаяние солдата во время войны и людей, осознающих, в какой народ беде даже в мирное время, то после XX съезда возникла надежда, и с ней алкоголь как доступный атрибут, как символ поменял минус на плюс.

Дело в том, что сама свобода тогда была совсем эфемерна: в политике нулевая; сочинять, выпускать книжки можно было в очень ограниченном виде. Была в действительности «оттепель», а не весна. И алкоголь стал частью грез, бытовым отображением новой, красивой жизни. Ведь пили очень много шампанского. Именно главного игристого напитка страны «Советского Шампанского».

Кроме того, у Вознесенского, Окуджавы, Искандера — людей, познавших большой успех, было много, по советским меркам, денег. А тратить их было не на что! Швейцарские часы не купишь, по загранице на яхте не покатаешься. Пропивали, кутили. Закусывали сообразно своим представлениям о добре и зле. В Ленинграде богема была более бедной. Там попадавшееся реже шампанское могли пить под квашеную капусту и соленые огурцы. В Москве культура не то чтобы была сильно продвинутой, но в «тусовках» имелась некая светскость.

Соленья, селедку оставляли все же под водку.

Питие возбуждало фантазию. Рождались образы, понятные всему миру. Ранний Бродский, зрелый Вознесенский. В стихотворении «Нас много. Нас может быть четверо» у Ахмадулиной, нетрезвой за рулем, возникают проблемы с ГАИ. Кстати, сама она пила всю жизнь. И всегда писала о свободе.

Да и проза была словно освобожденная, как будто импортная. Язык без условностей. Откуда-то из Хемингуэя. «Звездный билет» Аксенова, например.

Второй Кремль

Однако говорить о том, что алкоголь полностью создавал контекст времени — «беседы на кухне», мы не можем. Роль модератора интеллектуальных дискуссий отводилась все-таки чаю. Когда пили — чаще пели и танцевали, ходили гулять, искать девушек, потому что алкогольные «разговоры» чаще оказывались спорными. Во всех смыслах. Это приводило к негативу. К примеру, Андрей Битов под воздействием спиртного проявлял агрессию.

Хотя на первых порах алкоголь давал ощущение братства, совместного занятия. Весь ЦДЛ был «союз собутыльников». В Доме литераторов было даже такое редкое явление для советского времени, как бар! Правда, единственным коктейлем значилась водка с апельсиновым соком.

Позже чердак Мессерера был своеобразным вторым Кремлем, потому что, пока Брежнев встречал президентов и послов, Белла и Боря принимали всех великих, начиная с Антониони и заканчивая тем же Венечкой Ерофеевым.

Кроме того, шестидесятники почувствовали вкус славы. На книги бросались, мгновенно раскупали. Прикоснуться к томику Аксенова — это у молодежи — чуть ли не причаститься. Они ведь собирали большие концертные залы, площади, стадионы. Конечно, после такого эмоционального заряда в «рацион» добавляли игристого. Но главное все-таки — это были люди большой надежды. И ею они согрели всех, кто их на стадионах слушал.

Шестидесятники, как Базаров, считали, что «Человек хорош. Обстоятельства плохи». Эта, пожалуй, главная фраза русской литературы не попала в итоговый текст романа, оставшись в черновиках к «Отцам и детям». Но попала затем в умы больших писателей и поэтов.

И в их произведениях в том числе алкоголь решал творческие задачи. Например, Венедикт Ерофеев не был большим поклонником движения свободы, дискурс его знаменитого произведения — протестный. Это переходный период: героев конца 50-х мало интересовала «темная сторона», которая потом проявится в творчестве Высоцкого.

Однофамилец ведь в поэме «Москва — Петушки» буквально вывел формулу: «Трезвый равно пьяный». То есть тогдашний человек в здравом уме — коммунист и конформист, по мнению Ерофеева, пребывает в полном забытьи. Пьян идеологической ерундой. А выпивший — раскрепощается, к нему приходит понимание настоящей правды и настоящей жизни. 

Мерцающая эстетика

К концу 60-х у большинства художников начались проблемы с употреблением: люди начинали плохо соображать, часто болеть, становилось трудно и подчас невозможно писать, а у кого-то и семьи рушились. Василий Аксенов во время бросил пить, занявшись спортом. А вот у Бэллы Ахмадулиной были серьезные трудности. Важный пример. Ахмадуллина бежала от алкоголя, чтобы писать. Месяц жила в Тарусе и много писала, а остальное время — мало занималась творчеством, больше «тусовалась», как сейчас говорят.

Со временем даже минимальные свободы урезались, наступал застой и железный занавес. И поэтика алкоголя вновь возвращалась к грусти. Появились стихи Высоцкого, проза Довлатова.

В целом, я убежден, что героев не делают обстоятельства. Чем более талантлив человек, тем больше он возвышается над обстоятельствами. У гениев сознанию открываются те сферы, которые недоступны другим. Жизнь и творчество Высоцкого, например, не сводятся только к застою, если попросту учитывать те факты, что его женой была Марина Влади. И, в отличие от других советских граждан, они жили в Париже и летали на Гавайи.

Другое дело, что Россия всегда была некомфортна для жизни, но «уютные» страны для настоящего писателя являются скорее темной кулисой. Там все и всё «найс», бежать, уходить от этого — не хочется.

А у нас в один и тот же момент произведение может быть и комедией, и трагедией. Герои Довлатова страдают, пьют, но читать его смешно. Поэтому я свою эстетику называю «мерцающей». И в моем романе «Русская красавица» донашивала моду шестидесятых, пила и французские коньяки, и болгарские помои, попав в круг богемы. Только через десятилетие у нее это был отнюдь не праздник:

«Пила исключительно только шампанское, .

Когда шампанского не было, сдаваясь на уговоры, пила коньяк, что наливали, то и пила, вплоть до болгарских помоев, но дело не в этом: я хотела понимания, а меня спаивали умышленно и целенаправленно, и я делала вид, будто не догадываюсь…»

Записала Ольга Михальчук, пресс-служба Science.me 

В заголовке и подзаголовке использован отрывок из «Песенки кавалергарда» Булата Окуджавы: «Течет шампанское рекою, и взгляд туманится слегка, и все как будто под рукою, и все как будто на века».