Медведь на воеводстве

На модерации Отложенный

 Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории.

Злодейства же малые и шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.   

I. ТОПТЫГИН 1-й

   Топтыгин 1-й отлично это понимал. Был он старый служака-зверь, умел берлоги строить и деревья с корнями выворачивать; следовательно, до некоторой степени и инженерное искусство знал.

Но самое драгоценное качество его заключалось в том, что он во что бы то ни стало на скрижали Истории попасть желал, и ради этого всему на свете предпочитал блеск кровопролитий.

Так что об чем бы с ним ни заговорили: об торговле ли, о промышленности ли, об науках ли -- он все на одно поворачивал: "Кровопролитиев... кровопролитиев... вот чего нужно!"   

За это Лев произвел его в майорский чин и, в виде временной меры, послал в дальний лес, вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять.   

Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась.

Такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил.

Звери -- рыскали, птицы -- летали, насекомые -- ползали; а в ногу никто маршировать не хотел.

Понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уж не могли.

"Вот ужо приедет майор, -- говорили они, -- засыплет он нам -- тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!"  

 И точно: не успели мужики оглянуться, а Топтыгин уж тут как тут.

Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же решил: "Быть назавтра кровопролитию".

Что заставило его принять такое решение -- неизвестно: ибо он, собственно говоря, не был зол, а так, скотина.   

И непременно бы он свой план выполнил, если бы лукавый его не попутал.   

Дело в том, что, в ожидании кровопролития, задумал Топтыгин именины свои отпраздновать.

Купил ведро водки и напился в одиночку пьян.

А так как берлоги он для себя еще не выстроил, то пришлось ему, пьяному, среди полянки спать лечь.

Улегся и захрапел, а под утро, как на грех, случилось мимо той полянки лететь Чижику.

Особенный это был Чижик, умный: и ведерко таскать умел, и спеть, по нужде, за канарейку мог.

Все птицы, глядя на него, радовались, говорили: "Увидите, что наш Чижик со временем поноску носить будет!"

Даже до Льва об его уме слух дошел, и не раз он Ослу говаривал (Осел в ту пору у него в советах за мудреца слыл):

"Хоть одним бы ухом послушал, как Чижик у меня в когтях петь будет!"   

Но как ни умен был Чижик, а тут не догадался.

Думал, что гнилой чурбан на поляне валяется, сел на медведя и запел.

А у Топтыгина сон тонок.

Чует он, что по туше у него кто-то прыгает, и думает: "Беспременно это должен быть внутренний супостат!"

   -- Кто там бездельным обычаем по воеводской туше прыгает? -- рявкнул он, наконец.  

 Улететь бы Чижику надо, а он и тут не догадался.

Сидит себе да дивится: чурбан заговорил!

Ну, натурально, майор не стерпел: сгреб грубияна в лапу, да, не рассмотревши с похмелья, взял и съел.   

Съесть-то съел, да съевши спохватился:

"Что такое я съел? И какой же это супостат, от которого даже на зубах ничего не осталось?"

Думал-думал, но ничего, скотина, не выдумал.

Съел -- только и всего.

И никаким родом этого глупого дела поправить нельзя.

Потому что, ежели даже самую невинную птицу сожрать, то и она точно так же в майорском брюхе сгниет, как и самая преступная.  

 -- Зачем я его съел? -- допрашивал сам себя Топтыгин, -- меня Лев, посылаючи сюда, предупреждал:

"Делай знатные дела, от бездельных же стерегись!" -- а я, с первого же шага, чижей глотать вздумал! Ну, да ничего! первый блин всегда комом! Хорошо, что, по раннему времени, никто дурачества моего не видал.   

Увы! не знал, видно, Топтыгин, что в сфере административной деятельности первая-то ошибка и есть самая фатальная.

Что, давши с самого начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все больше и больше будет отдалять его от прямой линии...   

И точно, не успел он успокоиться на мысли, что никто его дурачества не видел, как слышит, что скворка ему с соседней березы кричит:   

-- Дурак! его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он Чижика съел!   

Взбеленился майор; полез за скворцом на березу, а скворец, не будь глуп, на другую перепорхнул.

Медведь -- на другую, а скворка -- опять на первую.

Лазил-лазил майор, мочи нет измучился.

А глядя на скворца, и ворона осмелилась: 

  -- Вот так скотина! добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел!   

Он -- за вороной, ан из-за куста заинька выпрыгнул:  

 -- Бурбон стоеросовый! Чижика съел!   

Комар из-за тридевять земель прилетел:   -- Risum teneatis, amici! [Возможно ли не рассмеяться, друзья! (лат.), из послания Горация Пизону и его сыновьям ("Наука поэзии")] Чижика съел!   

Лягушка в болоте квакнула:   -- Олух царя небесного! Чижика съел!   

Словом сказать, и смешно, и обидно.

Тычется майор то в одну, то в другую сторону, хочет насмешников переловить, и все мимо.

И что больше старается, то у него глупее выходит.

Не прошло и часу, как в лесу уж все, от мала до велика, знали, что Топтыгин-майор Чижика съел.

Весь лес вознегодовал.

Не того от нового воеводы ждали.

Думали, что он дебри и болота блеском кровопролитий воспрославит, а он на-тко что сделал!

И куда ни направит Михаиле Иваныч свой путь, везде по сторонам словно стон стоит:

"Дурень ты, дурень! Чижика съел!"   

Заметался Топтыгин, благим матом взревел.

Только однажды в жизни с ним нечто подобное случилось.

Выгнали его в ту пору из берлоги и напустили стаю шавок -- так и впились, собачьи дети, и в уши, и в загривок, и под хвост!

Вот так уж подлинно он смерть в глаза видел!

Однако все-таки кой-как отбоярился: штук с десяток шавок перекалечил, а от остальных утек.

А теперь и утечь некуда.

Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка, словно живые, дразнятся, а он -- слушай!

Филин, уж на что глупая птица, а и тот, наслышавшись от других, по ночам ухает: "Дурак! Чижика съел!"   

Но что всего важнее: не только он сам унижение терпит, но видит, что и начальственный авторитет в самом своем принципе с каждым днем все больше да больше умаляется.

Того гляди, и в соседние трущобы слух пройдет, и там его на смех подымут!  

 Удивительно, как иногда причины самые ничтожные к самым серьезным последствиям приводят.

Маленькая птица Чижик, а такому, можно сказать, стервятнику репутацию навек изгадил!

Покуда не съел его майор, никому и на мысль не приходило сказать, что Топтыгин дурак.

Все говорили: "Ваше степенство! вы -- наши отцы, мы -- ваши дети!"

Все знали, что сам Осел за него перед Львом предстательствует, а уж если Осел кого ценит -- стало быть, он того стоит.

И вот, благодаря какой-то ничтожнейшей административной ошибке, всем сразу открылось.

У всех словно само собой с языка слетело: "Дурак! Чижика съел!"

Все равно, как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел...

Но нет, и это не так, потому что довести гимназистика до самоубийства -- это уж не срамное злодейство, а самое настоящее, к которому, пожалуй, прислушается и История...

Но... Чижик! скажите на милость! Чижик!

"Этакая ведь, братцы, уморушка!" -- крикнули хором воробьи, ежи и лягушки.   

Сначала о поступке Топтыгина говорили с негодованием (за родную трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом начали вторить и дальние; сначала птицы, потом лягушки, комары, мухи.

Все болото, весь лес.   

-- Так вот оно, общественное-то мнение что значит! -- тужил Топтыгин, утирая лапой обшарпанное в кустах рыло, -- а потом, пожалуй, и на скрижали Истории попадешь... с Чижиком! 

  А История такое большое дело, что и Топтыгин, при упоминовении об ней, задумывался.

Сам по себе, он знал об ней очень смутно, но от Осла слыхал, что даже Лев ее боится: "Не хорошо, говорит, в зверином образе на скрижали попасть!"

История только отменнейшие кровопролития ценит, а о малых упоминает с оплеванием.

Вот если б он, для начала, стадо коров перерезал, целую деревню воровством обездолил или избу у полесовщика по бревну раскатал -- ну, тогда История... а впрочем, наплевать бы тогда на Историю!

Главное, Осел бы тогда ему лестное письмо написал!

А теперь, смотрите-ка! -- съел Чижика и тем себя воспрославил!

Из-за тысячи верст прискакал, сколько прогонов и порционов извел -- и первым делом Чижика съел... ах!

Мальчишки на школьных скамьях будут знать!

И дикий тунгуз, и сын степей калмык -- все будут говорить: "Майора Топтыгина послали супостата покорить, а он, вместо того. Чижика съел!"

Ведь у него, у майора, у самого дети в гимназию ходят!

До сих пор их майорскими детьми величали, а напредки проходу им школяры не дадут, будут кричать: "Чижика съел! Чижика съел!"

Сколько потребуется генеральных кровопролитиев учинить, чтоб экую пакость загладить!

Сколько народу ограбить, разорить, загубить!   

Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых!   

Мечется Топтыгин, ночей не спит, докладов не принимает, все об одном думает:

"Ах, что-то Осел об моей майорской проказе скажет!"   

И вдруг, словно сон в руку, предписание от Осла: "До сведения его высокостепенства господина Льва дошло, что вы внутренних врагов не усмирили, а Чижика съели -- правда ли?" 

  Пришлось сознаваться.

Покаялся Топтыгин, написал рапорт и ждет.

Разумеется, никакого иного ответа и быть не могло, кроме одного: "Дурак! Чижика съел!"

Но частным образом Осел дал виноватому знать (Медведь-то ему кадочку с медом в презент при рапорте отослал):

"Непременно вам нужно особливое кровопролитие учинить, дабы гнусное оное впечатление истребить..."  

 -- Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! -- молвил Михаиле Иваныч и сейчас же напал на стадо баранов и всех до единого перерезал.

Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял.

Потом стал корни и нити разыскивать, да кстати целый лес основ выворотил.

Наконец забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил.  

 Сделавши все это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения.  

 Однако ожидания его не сбылись.   

Хотя Осел, воспользовавшись первым же случаем, подвиги Топтыгина в лучшем виде расписал, но Лев не только не наградил его, но собственнолапно на Ословом докладе сбоку нацарапал:

"Не верю, штоп сей офицер храбр был; ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел!" 

  И приказал отчислить его по инфантерии.  

 Так и остался Топтыгин 1-й майором навек.

А если б он прямо с типографий начал -- быть бы ему теперь генералом.