Учение Христа – совесть
Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает,
что делает господин его; но Я назвал вас друзьями...
(Ин. 15)
Рассмотрение этики Христа как «ситуативной этики» или как Совести.
Саму идею «ситуативной» этики можно изложить в следующих простых положениях (причем оказывается, что легче всего иллюстрировать ее словами Христа.)
1. Добро – это задача, а не правило (задачей поступка является только само добро, а не послушание обычаям, законам, божьим заповедям и т.д.).
Вы можете быть совершенно чистыми перед имеющимися моральными законами, «алгоритмами» нравственного поведения, можете многим жертвовать этим законам, жизнь им посвятить или вовсе отдать, но все это может оказаться «не то»: главным в истинно моральном поведении остается его результат – «плод добрый». Самая строгая нравственность, не приносящая такого плода (не имеющая в виду ощутимого результата, но лишь верность моральным правилам, хотя бы и освященным самим Господом) – это такая «бесплодная смоковница», которую «срубают и бросают в огонь».
2. Моральная задача должна определяться для каждой конкретной ситуации, и в каждой таковой способна вступать в конфликт с моральным правилом (хотя и направленному к решению той же задачи). Решение моральной задачи («добрый плод», результат) имеет приоритет перед буквальной верностью моральному правилу; гибель морали – в формализме.
Смысл самогó морального правила, любого, насколько оно достойно называться моральным – тоже, надо думать – «плод добрый». Однако проблемная ситуация и означает такую, в которой точное исполнение морального правила будет означать реальное зло. Следовательно, исходить в своих моральных решениях в первую очередь из моральной задачи, а не отталкиваться от правила-алгоритма, – значит исполнять правила по их «духу», а не по «букве»: по смыслу и существу, а не по форме. Так, в случае коллизии правил каким-то одним из них приходится жертвовать ради какого-то другого, более важного – например формальной честностью ради спасения чьей-то жизни, и т.д. Здесь не «цель оправдывает средства» (хотя и похоже на то), но конкретное реальное добро, в конкретной ситуации, вынуждает к отступлению от абстрактно добрых правил. «Ситуативная этика», нарушая правила, «пришла», как Христос, именно «не нарушить, а исполнить»; эта этика – непрерывная война со всяким формализмом. Тем нравственным формализмом, которое во времена Христа воплотилось в правоверном фарисействе – по Христу, лицемерии, самой возмутительной форме моральной неправды.
3. Моральная задача по существу не отличалась бы от морального правила, если бы была, подобно ему, сакральна (то есть лежала бы вне рационального осмысления и критики, как Божья заповедь); таким образом, моральная задача должна быть делом разумения каждого, «своей головы». Что же представляет собою добро за вычетом непостижимого человеческому уму? В общем виде ответ ясен: если критерии добра не сакральны, то они – человеческие и непосредственно каждому данные. Для тебя – добро, когда тебя избавляют от боли, выручают в беде, считаются с твоими интересами, уважают твои права и т.д., и тут не надо больше ничего объяснять. Отсюда и твоя моральная задача – поступай и с другими так, как хотел бы, чтобы с тобой поступали. «Добрый плод» – когда какому-то реальному другому лицу от твоего поступка станет (и не за счет кого-то третьего) реально лучше.
В «золотом правиле» (или скорее «не-правиле» думать каждый раз заново о том, как бы отнесся к твоему поступку по отношению к другому, на его месте, ты сам) – «весь закон и пророки». То есть подлинный смысл всех тех священных моральных заповедей, которые дают человеку «закон и пророки», – только реальное добро («плод добрый»), и тому, кто понимает их именно так, по их смыслу – сами эти правила становятся фактически не нужны. Так для путника отпадает нужда в любых ориентирах, едва в поле его зрения появится сама цель. Что же до тех авторитетов, кто воспитывает паству в духе буквального подчинения заповедям, то они – «слепые вожди слепых»…
Высшая моральная способность и главная обязанность, можно сказать еще, – это ставить себя на место другого. Это – сострадательность, «эмпатия».
4. В отличие от морального правила, моральная задача не может быть исполнена так, чтобы человек хоть когда-нибудь считал себя вполне «рассчитавшимся» с совестью. Само честное послушание правилам уже не составляет заслуги, но и задачи никогда не бывают достаточно определенными для того, чтобы в какой-то момент посчитать хоть какую-то из них окончательно решенной, – каждую надо постоянно уточнять «по месту». Постоянная нравственная задача также и в том, чтобы осознавать новые задачи. Отсюда, ситуативная мораль с ее принципиальной неформализуемостью тяготеет к предельной, абсолютной требовательности.
«Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: “рака”, подлежит синедриону; а кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной».
5. Однако именно в силу неформализуемости моральной задачи ситуативная мораль оказывается парадоксальным образом и «ситуативно» снисходительной.
Полный учет всего, что нужно учесть в живой ситуации, не оставит места ни для слишком определенных решений, ни, тем более, для категорического суда над другими. Так, что блудница может быть избавлена от законного наказания, мытари и грешники могут восседать рядом с божеством, раскаявшийся разбойник может быть удостоен рая, и т.д.
И едва ли не главное в христианстве: «не судите и не судимы будете», «и что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего», «прощайте не до семи, а до семижды семидесяти раз», «кто без греха, первый брось в нее камень»…
6. Коль скоро ситуативная этика не может ориентироваться ни на что другое, как на эмпатию – и в первую очередь на сочувствие, сострадание – то для нее, в этом плане, не существует никаких социальных иерархий, она их постоянно «переворачивает», ее естественный объект – скорее «низы», слабые и падшие, чем даже заслуженные «верхи» человеческих иерархий.
Для сострадания нет предметов, достойных его больше или меньше, – мера жалости определяется лишь мерой потребности в нем. Дети, больные, слабые и даже виноватые («малые», «плачущие», «обремененные», «грешные», «заблудшие») – все оказываются его «достойны», – но не преуспевающие и даже не праведные. То есть и те и другие уже получают свое воздаяние, – Христос же «послан», как он сам говорит, «не к ним».
Если нормативная этика естественно склонна чтить существующие иерархии, ибо существующее есть победившее (сила), а послушание правилам вырастает из послушания силе – то для ситуативной этики «последние» в иерархиях то и дело будут «становиться первыми». В ней «камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла». «Малые сии» будут и «большими в Царствии Небесном», и одной нашедшейся «заблудшей овце» ее «пастырь» будет больше рад, чем существованию девяноста девяти благополучных. «Перевернутыми» окажутся и сами иерархические ценности – то, о чем принято заботиться, представится жалкой тщетой («Соломон во всей его славе» не покажется более великолепным, чем полевой цветок, никакая забота «не прибавит росту хоть на локоть», и т.д.). Иерархическое сознание, ориентированное на ценности силы и преуспевания, и которое было с прежней этикой практически заодно – будет представляться новой этике чем-то отталкивающим и чужеродным; этому сознанию попасть в «Царство Божие» (новой этики) – труднее, чем «верблюду пролезть в игольное ушко».
Итак, повторю эти положения ситуативной этики. Все они вытекают из первого:
(1) моральная задача, ее решение, «плод добрый», приоритетны над моральным правилом – результат над алгоритмом;
(2) решение моральной задачи неформализуемо, – конфликт между «духом» и «буквой» морали в живых ситуациях признается закономерным (и решается в пользу «духа»);
(3) моральная задача в отличие от сакрального морального правила должна быть открыта человеческому разумению, быть «человечной», определяться по человеческим критериям – то есть определяться естественным сочувствием, «эмпатией», «поступай с другими так…»;
(4) в силу принципиальной неформализуемости моральной задачи, ситуативистская мораль тяготеет к максимальности, абсолютности;
(5) в силу той же неформализуемости, недостижимости и неопределенности морального абсолюта максимальная требовательность совестливого субъекта по отношению к себе исключает самоуверенность в нем, и означает столь же безмерную его снисходительность по отношению к другим;
(6) ситуативная этика, движимая сострадательностью, переворачивает земные иерархии, «кинична», делает «последних первыми».
(Если охарактеризовать одним словом каждый этот пункт, то – моральная задача: приоритетна, неформализуема, человечна, максимальна, снисходительна.)
И все это, очевидно, не что иное, как тезисы самой совести.
Ибо совесть –
(1) не дает человеку успокоиться на том, что все было сделано «как полагается», «чин чином», если ничего хорошего из поступка не могло выйти; ей нужен лишь «плод добрый»;
(2) знает, что формально можно быть правым, а по сути – даже и негодяем (подобно «гробу крашеному»), – и требует, конечно, добра по сути;
(3) представляет собой рефлексию (со-весть, со-ведение, сопутствующее поведению его осознание), то есть именно работу разума (увы, чаще всего уже над нашими ошибками) – она не отключает, в пользу каких-то заповедных для критики святынь, а бесконечно задействует наше собственное критическое разумение; и это разумение учит нас не механически прикладывать относящиеся к проблемной моральной ситуации правила, а ставить себя, «вживую», на место других ее участников, – учит «эмпатии» или сочувствию, состраданию;
(4) испытывает отвращение к формальным решениям моральных проблем, таких «чтобы только отделаться», и, таким образом, всегда «болит», хочет от нас всегда максимума;
(5) не дает нам быть слишком решительными, когда речь идет о наших собственных поступках, и сколько-нибудь категоричными, года речь идет о поступках других людей; при виде чужого греха, она заставляет нас тут же вспомнить подобный в себе самих, и не сметь осуждать – быть в этом отношении безмерно снисходительными;
(6) не различает лиц, достойных или недостойных ее внимания; ее «сестра» – жалость, а жалость не ведает иерархий; жалость и совесть – «киники».
Учение Христа – совесть.
Комментарии