КРАСУЛЯ

     КРАСУЛЯ

     Была в нашем хуторском стаде примечательная корова с кличкой Красуля.
Кому показать её — сразу же поняли бы неприкрытый юмор, который свойственен русскому человеку в отношении имён и кличек. Конечно, когда-то она соответствовала своему внешнему виду. Старость жестоко поработала над внешностью животного, так что кличка приобрела смысл с точностью до наоборот.
     За стадом двигалась живая развалина внушительных размеров: двухведёрное вымя не помещалось под брюхом и пузырём вываливалось между широко расставленными задними ногами, покоробленными и покрытыми свалявшейся шерстью. Округлые мослы, обтянутые облезлой кожей, торчали выше хребта, и на них собирались кучей назойливые мухи. Забитый репьями хвост усердно работал, но не только отпугивал и уничтожал  насекомых, но разбивал до крови самую верхушку.
     Брюхо повисло, как огромный неполный курдюк, образуя глубокие впадины от позвоночника. На голове ещё сохранился беловатый чубчик меж рогами, когда-то густой и завитой в круглую скобочку. Рога, загнутые вовнутрь, теперь опустились почти на лоб, и один был выше другого.

    Она шла медленно, всё дальше и дальше отставая от стада. Пастухи её не трогали, и это её вполне устраивало: постоит в задумчивости, пощиплет худую растоптанную травку, и повернёт к речке. Она знает, где подойти к воде, чтобы не застрять в муляке. Тут, на широко разлившейся части речки Козьма, полого, мелко, а дно переката засыпано мелким гравием. Телеги с зерновыми отходами для птичника ещё не проезжали, поэтому вода чистая, незамутнённая. Нагнётся со вздохом, потянет в себя набегающие бурунчики и, быстро устав, медленно поднимет голову, как бы рассматривая вокруг — куда бы податься и найти свежую вкусную травку? За речкой, куда не пускают стадо, она есть и растёт привольно, пока не придут косари. Некошеный лужок начинается тёмно-зелёными кустиками козлятника. Ай да вкуснятинка!           Это мне награда за моё терпение и спокойствие к выбрыкам молодой телушки: сегодня, разыгравшись, она так боднула меня своими тупыми рожками, что в брюхе булькнуло и зашлось тупой болью. Знает, баловница, что я за ней не побегу и сдачи не дам. Но всё-таки отступила, когда я направила на неё свои трясущиеся рога и грозно промычала. Потом подошла первитка и стала щипать траву у самого моего носа, будто в другом месте уже давно всё съели. Тут же, рядом вывалила лепёху — вот тебе, старуха, ароматы органического удобрения! Что? Не нравится? И пошла в сторону, виляя своим тощим задом. Видно, молодым доставляет удовольствие напакостить дряхлой, беспомощной скотине.
     Эх, старость — не радость! Слава богу, если вас будут держать до глубокой старости, как меня. Ведь это заслужить надо!
     Завидев полянку розового клевера, она прервала свои коровьи рассуждения и поковыляла к самому краю: топтать не стану, хватит с меня косячка душистых шариков. Остальное — косарям для сена. И надо поторопиться, скоро стадо будут гнать обратно, на стойло. Пойду сбоку, по-над речкой, чтоб не попасть в самую середину, затолкают ведь, а то свалят. А подниматься ох как трудно! 

    Пастух Матвей — добрый человек. Он стоял около меня и горестно качал головою, когда я  с трудом распрямляла сначала передние ноги, потом задние. Он ни разу на меня не накричал, не послал вслед, как другим, палку с тяжёлым набалдашником.

    Вот на моего хозяина, слышала, кричал в прошлое лето: «Какого чёрта ты её гонишь в стадо, она не сегодня-завтра отелится...». Не послушался Савелий Тихонович, ему, видите ли, в этот день надо было на базар с вениками ехать.

     А я, отстав от стада, улеглась на бугорке, пригрелась на солнышке да и начала дуться — телиться мне уж в тринадцатый раз пришлось, чай, с опытом и без всякой помощи всегда обходилась. 
     Лежу, облизываю своего бычка, а он, пострелёнок, уже и встать пытается.
     Матвей ещё издалека увидел меня, зашёл на мою сторону и загородил собою от пыльного поспешающего стада.
- Ну и что мне теперь с вами делать? Давай, старуха, поднимайся, а я уж как-нибудь донесу твоего сосунка.
    Взвалил на плечи ещё не высохшего под брюхом телёночка, покряхтел малость да и пошёл, согнувшись и прихрамывая.
     Ослабевшая после отёла, поднималась долго, задние выпрямила, а передние - на коленях, как на богомолье, вот в такой позе и застыла, и ни туды ни сюды. Поднялась-таки... А Матвей уже далеко впереди хромает, маленький, согнутый, с толстым красно-коричневым воротником на шее.

Уже и спаситель мой вернулся на тырло, получив дозу за труды, а я всё иду, так почти к вечеру и доплелась. Никто меня не встречает, только ждут, чтобы подоить да бычка напоить. Знают, что приду, никуда не денусь. 
     За воспоминаниями незаметно почти до прудов дошла, а сзади уже топот и гаркающий крик пастуха. Фух! Прошли мимо, никто не вздумал подшутить надо мной, не до меня: жарко и пить хочется всем.
     А вон в тенёчке акации и Олюшка, моя хозяйка в белом платочке дожидается.
Тоже в годах, не первой молодости, идёт, уточкой переваливается, нелегко ей с ношей передвигаться: в одной руке ведро с водой, в другой — табуреточка. Раньше, бывало, навприсест доила, сейчас только сидя.
- Красуля, Красуля!
     Приласкала, похлопала по шее, дала краюху вкусно пахнущего хлеба. Обмыла вымя прохладной водой, обтёрла просторной тряпицей от старого халата и пошла звенеть струйками молока о тонкий лужёный подойник: дзынь-дзынь, дзынь-дзынь; потом молоко вспенилось , а тонкие струйки перешли на другой лад: хрюп-хрюп, хрюп-хрюп. И совсем затихли.
     Отставив ведро в сторону, с трудом поднялась Олюшка, покачалась на месте, разминаясь, завязала ведро марлей, руку просунула под стульчик.
- Ну, до вечера, Красулечка! Поспешай как можешь, не гневи хозяина.
     Стою на ветерке, все кости отдыхают, только одному хвосту всегда работа. Я дремлю, а он сам, без всякой команды вертится. Да ещё ушки непроизвольно хлопают — мошкару и мух от глаз отгоняют.
     И так сладко дремлется... И слышу, как мужик с рыжей подстриженной бородой нахваливает меня, полугодовалую телушку. «Бери, дёшево отдаю, нужда заставляет продать. Симментальская порода, не прогадаешь: и молока прилично даст, до 15 литров, а нет надобности в молоке — на мясо пойдёт. Порода редкая на Кубани».
- Да корова-то есть у меня. Знал бы, что не врёшь... Наслышан про симменталок, давно хотел такую завести. Но надо веники продать, чтоб хватило на покупку.
     Покупателей не столь много, берут, как говорится, в час по чайной ложке. А мужик бородатый всё стоит - никто даже не спрашивает - и поглядывает он в надежде на Савелия: обещал — значит, купит.
Вроде бы и нехотя, но приобрёл-таки животину. Говорят, залежавшийся товар пользу приносит. И правда, такой, как я, на хуторе ни у кого не было. За два года выбузовала в рост до полутора метра, раздалась и вширь; про меня говорили: эдакая скирда по стаду ходит, блестящая, как прилизанная, ни с какой коровой, даже самой крупной в стаде, и сравнить нельзя.
     Молока давала не так и много, в первый год — 13 литров. Но какое молоко! С жирностью 5% !
     Вот так и прожила я у Савелия Болдырева 14 лет, считай, что до глубокой коровьей старости. С молокопоставкой хозяева справлялись легко и в первую очередь, потому как при повышенной жирности делалась большая скидка литража.
     Олюшка жалеет меня, а Савелий чёрные мысли всё в голове строит. Надоела я ему, каждый день надо встать ни свет ни заря и гнать меня аж за конюшню, чтоб я впереди стада оказалась.
- Чёртова кляча, хоть бы окочурилась, мне легче было жить без тебя. Сиди летом в тенёчке, веники вяжи.        Зимой можно и в баню перебраться со снопами проса. Поехал на базар — вот тебе и копейка, детишкам на молочишко. Иногда и без надобности куда-то ехать, селяне забирают мой товар, зная его качество.
Потом плюнет в сердцах да и повернёт молча домой. А я стою, думаю, думаю. Была бы человеком, наверное, удавилась бы с тоски.
     Поднявшийся шум и окрики Матвея разбудили Красулю — пошло стадо на дальние выпаса.
     Через месяц Ольга Матвеевна поехала к сыну в гости, в Армавир, да подзадержалась там, пришлось посидеть с захворавшей внучкой. Савелий бесновался: «Мне как доить эту развалину, так лучше б кто на голову нагадил, легче вымыть, чем бабьим делом заниматься».

     Пришла невестка, глубоко беременная, а свёкор сидит как спасовский зык, выпивши, искры из глаз мечет. Красуля же в стойле стоит, мечется, молоко на солому капает. Жалко стало, взяла подойник, погладила по шее, стоит, бедняга, как вкопанная. Вымя набрякшее, дойки висят низко. А нагнуться баба на сносях не может — пузо не даёт. Расплакалась и пошла к соседке; та работала дояркой в колхозе, на ферме каких только коров не было, ко всем приспосабливались, выдаивали тщательно. Справилась она и с Красулей, молча, не сетуя, сама и ведро отнесла в хату.

     Поздно вечером в ворота постучал мужик. Надо думать, не случайно он тут появился, а по приглашению хозяина. Вывели вдвоём Красулю, привязали к небольшой не то тележке, не то тачке с запряжённым в неё ишачком, и пошла процессия по освещённой мутной луной хутору. Медленно и печально, по направлению к Степному.
- Избавился наконец-то, - перекрестился хозяин...

Январь, 2019 г.