Лев Мадорский: Мечта Михаила Герцона сбывается

(к 25-летию со дня смерти автора проекта крыши Саркофага на Чернобыльской АЭС)

Лев Мадорский

Недавно был в Берлине. Ехал в метро и обратил внимание на женщину, которая сидела напротив и читала электронную книгу. Лицо было знакомо, но вспомнить, где её видел, не получалось. На следующей станции женщина вышла, а я ещё долго вспоминал. И вдруг осенило: «Господи! Да это же дочка Миши Герцона, с которым я дружил, когда жил в Магдебурге». Миша трагически погиб в 1994 году в Днепропетровске, куда поехал продавать квартиру. Я вспомнил Герцона, вспомнил наши долгие разговоры и его рассказ о самой страшной в мировой истории ядерной аварии на Чернобыльской АЭС. Аварии, в результате которой из 47000 человек, жителей города, осталось в живых (по разным оценкам) от 10 до 20 тысяч, а более 2,5 млн. (в Украине, Белоруссии, России) пострадали от онкологических заболеваний.

Герцон был один из авторов проекта крыши Саркофага. В 1993 году, незадолго до его смерти, взял у Миши интервью, которое было опубликовано в немецкой прессе, и меня, как почётного гостя, пригласили на Конференцию по атомной энергии в Гёттинген. Приехал туда с женой, захватил гитару и спел песню, которую написал на смерть Миши. Когда пел, песню переводил присутствовавший на конференции российский ученый, который хорошо владел немецким.

Но хочу поговорить не об этом. В интервью Герцон предупреждал об опасности не только для Белоруссии и Украины, но и для всей Европы, так как Саркофаг, по его мнению, был построен наспех и не давал надёжной защиты от радиации. Сказал, что мечтает о том времени, когда будет построен новый Сакофаг. И вот в этом году… Но сначала приведу интервью с небольшими сокращениями.

Саркофаг это времянка, которая может рухнуть не сегодня-завтра

ЧАЭС. Вид с вертолёта после аварии

Так говорил Михаил Герцон. Небольшого роста, с рыжеватыми залысинами, очень подвижный. Один из авторов крыши Саркофага, проживавший в 1993 году Магдебурге. Говорил быстро, взахлёб, по-одесски активно жестикулируя. Это не удивительно, так как родился Миша в Одессе.

Пишу в прошедшем времени, так как Миша недавно трагически погиб. В Днепропетровске. Это интервью — память о Мише. Напоминание об опасности.
В истории России 20 века было много чёрных дней: 25 октября, 22 июня… 26 апреля. „ В этот день, — писал один из западных комментаторов, — Украина, Советский союз, может быть, вся Европа, зависли над бездной.“

— Как 26 апреля вошло в твою жизнь?

— Честно говоря, никак особенно. Я знал не больше, чем другие. То есть почти ничего. Поэтому масштаб трагедии осознал позднее. Если быть точным, то для меня эта каша заварилась по-настоящему 18 июля 1986 года. Когда коммунисты сидели ещё прочно. Приказы не обсуждались. Когда положить партийный билет на стол было высшим наказанием.

Вызывает директор Днепропетровского завода металлоконструкций, где я работал начальником отдела. Обычно невозмутимый, даже флегматичный, а тут волнуется. Щёки пятнами. И как-то странно суетится. Сначала стал обычную трескотню разводить: “Правительственное задание… Дело чести… Долг коммуниста…“Но неожиданно перешёл на человеческий язык: “Такого, Миша, ещё не было. Надо выложиться. Я тебя прошу“.

Только тогда впервые ощутил серьёзность положения. И наша группа конструкторов начала выкладываться. Работали по 16 часов. Спали прямо на столах в бюро. Надо было довести до ума проект защитной стены для реактора, присланный из Москвы.

— Довести до ума? Что-то было не так?

— Может и так. И проект, в принципе, хороший. Но делался он, как и всё, что имело отношение к Чернобылю, в дикой спешке. Не учитывал возможности нашего завода. А, главное, не учитывал особенностей строительства в условиях высокого уровня радиации, когда строители должны были находиться как можно меньше в заражённой зоне.

Поэтому приходилось многое в проекте доделывать, перекраивать, переиначивать. Для ускорения работ в опасной зоне таких вещичек напридумывали, что потом на несколько авторских свидетельств потянуло. Короче, через 10 дней (рекорд для книги Гиннеса) первые блоки защитной стены были готовы к отправке.

— А как сам туда попал?

— Это, если не ошибаюсь, в августе. Вызвали в Киев и вручили приказ — срочно выехать в Чернобыль, который находился в 30-километровой, опасной по уровню радиации зоне. Желания моего никто, конечно же, не спрашивал.

—Волновался?

— Конечно. Ночь перед поездкой не спал. Как выяснилось, не зря. У всех конструкторов, что были в моей группе, сейчас проблемы со здоровьем. Ведь дозиметров нам никто не давал. Дозы облучения не контролировал. И о последствиях не думал. Дали нам для проформы защитные штаны и куртку. Повязали физиономию марлей (курильщики сразу сбросили) и мы поехали. Впрочем, недалеко. Где-то около ста километров. Потом шлагбаум. Военные проверяют документы. И въехали…

— Какое впечатление?

— Как тебе сказать? Въезжаешь в мёртвый город. Страшный город. Готовые декорации к фильмам ужаса Хичкока. Собственно, сначала трудно понять почему так страшно. Погода прекрасная. Всё цветёт. Дома новенькие, нарядные. И вдруг понимаешь. Город пустой. Без людей. Только гуси одичалые бегают. Стаи брошенных собак. Кошки худющие. И ни одного человека… Начинаешь понимать до чего можем доиграться на нашей крохотной планете, если вовремя не остановиться.

Итак, приезжаем в Чернобыль к зданию правительственной комиссии.

А там, надо сказать, не только подневольные солдатики, но и большие начальники, маститые академики на равных рентгены глотают. (Из 600 тысяч присланных со всего Союза ликвидаторов умерли от онкологии более половины Л. М. 2019г.)

Ликвидаторы — обычные солдаты

Чернобыль до и после аварии

И ошарашивающая новость: мне и группе конструкторов из киевского проектного института поручается в кратчайший срок спроектировать крышу Саркофага. При этом никаких чертежей крыши нет и не предвидится. Научной базы нет. Электронной машины нет. Нет даже официально сформулированного задания.

— А что есть?

— Можно сказать, что ничего. Если не считать снимков разрушенного реактора с указанием размеров. И ещё. Было к приказу одно маленькое добавленьице. Все работы производить… в Чернобыле.

— Из-за секретности?

— Думаю, что нет. Иезуитское добавленье было сделано для того, чтобы работали поживее. Никто, естественно, задерживаться в Чернобыле не хотел. Короче, получили приказ — пойти не знаю куда и принести не знаю что.

Собрались. Гоняем чаи. Настроение, скажу честно, паническое. Поначалу была мысль на вертолёте над реактором покрутиться. Но потом раздумали: слишком мощное облучение. А дальше опять пошли дела для книги Гиннеса. Не буду пересказывать все перипетии поисков, но в 2 часа ночи идея крыши Саркофага была принята. И начался детектив. Мы достали машину и всей группой, нарушив запрет, в обход шлагбаума рванули в Киев. Потому что без ЭВМ в такие сроки можно было спроектировать только крышу для курятника. Уже оттуда позвонили в Чернобыль. Никто особенно не ругался.

Главное было тогда действовать, а не согласовывать. На войне как на войне.
А в пять утра через день (работали подряд более суток) чертежи были готовы. Утром сдали их ещё тёпленькими в Чернобыле, поражённой нашими темпами правительственной комиссии. В тот же день проект был утверждён.

— Но такие скорости? А если ошибка? Неточный расчёт?

—Ты прав. Риск ошибиться был велик. Академики (не хочу называть фамилии) подписали проект не потому, что были уверены в его правильности, а потому, что иначе их не выпускали из Чернобыля. И это счастливый случай, что невероятные темпы не отразились на качестве работ. Через 3-4 месяца после окончания строительства Саркофага была произведена экспертиза нашего проекта (парадокс, но именно в такой последовательности развивались события) и было признано, что мы нашли оптимальный вариант.

Но, повторяю, и это, пожалуй, главное, что хотел бы сказать: и защитная стена, и крыша Саркофага были… времянками. Рассчитанными на 8-10 лет. Слишком малы были сроки. Слишком много в уравнении было неизвестных.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ничего мы толком не знали. Не знали, не имели представления как будет реагировать металл в металлоконструкции на длительное пребывание в условиях высокого уровня радиации. Не знали, какая толщина стены является оптимальной. Поэтому чисто условно сделали её 1-метровой. Каким должен быть наполнитель каркаса стен. Ничего мы не знали. Да и не было таких данных. Всё делалось на глазок, интуитивно, без научного обоснования.

Кроме того, сугубо временный характер нашего гигантского сооружения был предопределён большим количеством заранее заданных предварительных условий, жёстко связавших нас в работе над проектом. Скажем, решили мы сделать крышу, как и стену, толщиной в 1 метр. Для такой толщины рассчитали и вес балок. И тут выясняется, что кран, который был в нашем распоряжении, такой вес поднять не сможет. И в 60 см. не сможет. А только меньше. Вот и подгоняли мы размер крыши под возможности крана.

Или сказали нам, что при строительстве крыши необходимо использовать трубы, которые есть. Именно эти и никакие другие. Учитывая их длину, диаметр, вес… Но самым неприятным было требование начальства использовать как опору для крыши бывшую, чудом сохранившуюся стену реактора. Построить новую на всём протяжении было сложно. Практически невозможно. Эта стена сегодня является самым опасным и недолговечным звеном Саркофага.

Я боюсь. Я очень боюсь. Говорил об опасности много раз на Украине. Хочу повторить здесь, в Германии. О строительстве настоящего, долговечного Саркофага вопрос надо было поставить на другой день после постройки нашего, временного. Чего бы это не стоило. Альтернативы нет. Ни у Украины, ни у Европы в целом. Я мечтаю, что когда-нибудь это случится и новый Саркофаг построят.

Мечта сбывается

С момента аварии прошло почти 33 года и теперь можно говорить о том насколько реальными были опасения Герцона, который ещё до отъезда в Германию писал в местные, днепропетровские газеты о некачественном строительстве Саркофага и о возможных последствиях. Газеты отказывались его печатать, так как проект утверждался на самом верху. Тем более, что у близкой к банкротству экономики СССР, а позже у Украины не было миллиардов долларов, которые требовались на строительство нового защитного укрытия. Пожар на ЧАЭС 12 февраля 2013 года, когда стеновые панели были частично разрушены, показал, что Герцон был прав. И только три года назад, наконец, огромные риски были признаны и началось строительство Сакофага-2.

Предположительно новый Саркофаг будет готов уже в течение текущего года. Мечта Миши сбывается.