Миражи романтики

                   Миражи романтики

     Училась в нашей институтской группе студентка со знаменитой фамилией — Кутузова. Девица была уже в годах — на вид лет тридцати, - имела стаж работы на медицинском поприще, но, видно, роль спасителя человеческого тела не пришлась ей по душе. Душа просила другого - возвышенно-поэтического. Городок наш числился на втором месте после краевого центра, и единственным местом в нём, где душа могла ликовать от наслаждения словом, был наш пед со славным литературным факультетом. 

     Городские девочки-студентки резко отличались от сельских в первую очередь внешним видом: модного покроя одежда, высокие причёски с начёсом, аккуратно накрашенные губки, ну и конечно же — походкой от бедра. Мы с Верой сидели рядом в течение быстро промелькнувших четырёх лет. Нам в глаза не говорили, но мы это знали и солидарно считали себя деревенскими, что и было на самом деле. У Веры на самой макушке была накручена отливающая тёмно-шоколадным цветом коса. У меня такого роскошества не было, поэтому чуть повыше затылка лежал набитый моими же волосами валик, аккуратно закрытый светлым хвостом. Туго собранные волосы открывали завитушки на затылке и висках.
     Наши причёски определялись как стародавние, но мы как-то не велись на взгляды городских кокеток, а брали своё на занятиях: готовность к ним была не редкой гостьей, а образом жизни мало знакомых с парфюмом студенток.
     До сих пор не могу понять, как это мы, две неисправимых хохотушки, успевали всё записать и понять на лекциях. 

     Кутузова, как серьёзная студентка, не сидела в дальних тесных рядах, чтобы при удобном случае можно было заняться чем-то другим. Нам она виделась в первом ряду с правой стороны, в профиль, но не в чистый, а с лёгким поворотом в нашу сторону, потому что кафедра лектора находилась напротив нашего стола. Верка со своим врождённым ироничным взглядом на жизнь первая вообразила сходство однофамилицы с великим русским полководцем. Чуть волнистые волосы, уже с лёгкой проседью, у нашей однокурсницы были зачёсаны назад и заканчивались короткой стрижкой, в коей виделось нам больше мужского, чем женского.

     Увидев реальные черты сходства, мы тут же пустили в ход свою неудержимую фантазию: на правый, едва видимый нами глаз мы водрузили чёрную повязку, изменили и воротник её постоянной безрукавки — сделали его высоко стоячим так, что он упирался в подбородок. И многочисленные награды! Как же без них. Нарисовав всё это, мы душились от смеха, упёршись носами в свои тетради.

     Лектор обычно окидывал взглядом всю аудиторию, но передние два стола из-за тесноты чуть ли не упирались в кафедру, поэтому мы были под высоким её прикрытием. Только бы не расслышал доцент нашего неудержимого удушья!

     Когда раздавался звонок и мы могли бы ржать сколько угодно, смех - сволочь такая — покидал нас и мы с самыми серьёзными озабоченными мордами направлялись в другую аудиторию, чтобы занять безопасные места. Это было первое впечатление от студентки со знаменитой фамилией. 

     Надо добавить, что имя у неё тоже было редкое и звонкое — Маргарита. Между собой мы её окрестили Марго Кутузова. Одета всегда аккуратно; особенно шла ей белая кофта с пышными рукавами чуть ниже локтя; юбка узкая, но не выпячивающая женских достоинств, ножки бутылочками — в общем, в школе на практике появилась красивая учительница с грудным голосом, оказавшая на старшеклассников магическое впечатление. Сама вызвалась давать открытые уроки по литературе, и это у неё получалось не хуже, чем у школьных учителей со стажем.
          За четыре года обучения она оправдала и своё королевское имя, и знаменитую фамилию, навсегда оставившую яркий след в истории нашей страны.

     После выпуска мы разлетелись по всей России. Вспоминаем добрые времена, когда мы ехали по направлениям Министерства туда, где мы были нужны, где нас ждали. Ставки были всегда полные — так полагалось по закону, - жильём обеспечивались, пусть не сразу собственным, но частное - с обязательной государственной оплатой. Многие после трёх лет отработки так и остались на местах, завоевав и славу, и почёт, и оставив добрую память о себе.
     С нашего факультета поочерёдно, с небольшим промежутком времени предложили работать на кафедре русского языка трём выпускницам, и все мы оказались деревенскими. 

     Летом на месяц с лишним приезжали на сессию заочники, когда на стационаре ещё шли занятия. Нам приходилось выстаивать на ногах по три-четыре пары подряд в мало приспособленных для взрослой аудитории классах школ — своих помещений на этот период не хватало. После чтения лекций и семинаров на одном курсе на другом начинались изнурительные экзамены. 
Возвращались домой уже никакие, с чугунной головой и дрожащими руками.

     В один из таких тяжёлых жарких дней я освободилась чуть пораньше и с красивым букетом цветов после экзамена вошла в свой автобус. Впереди оказалось свободное место, и я плюхнулась на него с радостью. Повернувшись к окну, сидела женщина, лица которой мне не было видно. Потом она засуетилась, подбирая свою потрёпанную засаленную сумку, вроде бы собираясь выйти, и я увидела её профиль... Мне он показался знакомым.

    Уставшая голова плохо соображала, и напрягать память просто не было сил. Между тем соседка по сидению будто бы передумала и стала беспокойно оглядываться. Я опять задержалась взглядом на её лице. Когда с человеком долго не видишься, то, как бы он ни изменился, в нём остаются какие-то неуловимые черты, остающиеся в нём до старости: в лице, походке, в тембре голоса. Мышка поиска беспокойно понеслась по моим извилинам, тыкаясь в разные узелки наугад.. Ну вот, подумалось мне, как некстати прицепилась ко мне эта назойливая мысль: где я её видела? И видела не раз... Из-за букета я стала осторожно рассматривать знакомую незнакомку, и вдруг в моём воображении на тёмном загрубевшем лице мелькнула на одном глазу чёрная повязка... Да ведь это Кутузова! Почему-то именно этот смешной, дурашливый, придуманный нами момент осел в какой-то клетке памяти и теперь внезапно распечатался, как ячейка в пчелиной сотовой рамке.

     Боясь ошибиться, я тихонько произнесла её имя: - Рита!
Она вздрогнула и недовольно кинула на меня взгляд, как бы раздумывая, реагировать на меня или нет.
- Рита, это ты? - задала я уже смелее свой вопрос.
- Я вас не знаю, - и в ответе её я уловила ложь.
- Да ладно тебе, мы же учились вместе.
     Я тут же укорила себя в назойливости: зачем приставать к человеку, если ему не хочется быть узнанным.
     И тут она неожиданно кинулась меня обнимать: - Сашка! Я тебя помню!

    Голос у неё был какой-то хриплый, а в лицо мне пахнул такой букет перегорелого вина, что я, отстраняясь, невольно прислонилась спиной к сидению. Пока мы  распознавали друг друга, подоспела моя остановка. Оставить возбуждённую Марго и просто выйти в такой момент было неудобно, и я предложила:
- Давай выйдем, здесь недалеко небольшая кафешка, посидим, поговорим.

     Приглашать домой было не к чему: отправив детей в село к бабушке, я питалась абы как, дай Бог добраться домой пораньше да выспаться к следующему дню.
     Мы уселись на пластмассовые стулья-кресла за такой же квадратный стол, но лохматая шершавость «современной» мебели скрадывалась тенью нависших над нами берёз.

Здесь было прохладно от продуваемого ветерка. Подошедшей в белом переднике девушке я заказала мороженое, какие-то булочки и бутерброды.
     Чувствую, что говорить бывшей однокурснице о себе не очень хотелось, и она начала с того, что знает, где мы работаем — и я, и Вера.
- Я ведь приходила в институт, подождала, пока прозвенит звонок на занятия, чтоб не встречаться ни с кем. На вахте как раз оказалась наша баб Шура, она меня узнала, пропустила. Я тихонько приоткрыла дверь в 3-ю аудиторию, а там ты стоишь за кафедрой, читаешь стихи. Ты что? Литературу ведёшь?
- Да нет, на нашей кафедре, русского языка, есть такой предмет — лингвистический анализ художественного текста. Когда мы учились, такого предмета ещё не было.
- Поверишь, я стояла под дверью и ревела. Ты же, наверное, помнишь, я на всех студенческих вечерах стихи читала.
- Помню, конечно. И твои открытые уроки по литературе на практике помню.
- А... Скрывать мне перед тобой нечего, - вдруг оживилась моя собеседница, безнадёжно махнув рукой. - Давай выпьем за встречу, так растеребила ты мою душу...
     Она нагнулась к своей распластанной на полу сумке и, порывшись, вытащила начатую чекушку ( были в продаже тогда маленькие бутылочки с водкой в 250 граммов) и замутнённый гранёный стакан. Горлышко бутылки глухо, но часто зацокало о край стакана — у Марго дрожала рука. Пила она по-мужски и, опрокинув содержимое в рот, сморщила лицо в брезгливую гримасу. Потом, будто отдуваясь от чего-то горячего, сделала сквозь вытянутые губы долгий выдох. Заговорила быстро, как бы спеша, засовывая бутерброд большим куском.
- Стакан у меня один, я тебе не предлагаю, вы теперь люди другого сорта, а я ... пропащая баба, что с меня взять?
     И натянуто весело засмеялась.

     Теперь, сидя напротив, я хорошо рассмотрела её лицо. Оно было отёчным книзу, щёки и нос с глубокими порами были покрыты мелкой сетью красных извилин и маленьких хвостатых синих жилок. Всё та же безрукавка студенческой поры, но уже вылинявшая и давно не стиранная. С подветренной стороны от неё потянуло запахом, который скапливается в закрытом, давно не мытом столе — запахом грязной деревянной мебели.
- Не хочешь спросить меня, как я дошла до такой жизни? - взглянула она на меня исподлобья, будто бы напротив оказался виновник всего случившегося с ней.
- Я думаю, что ты сама мне расскажешь мне об этом. А нет — значит, и не стоит спрашивать, - спокойно ответила я.
- Так вот, Сашок, волей судьбы я оказалась на Севере. Никто меня туда не гнал, сама полетела за приключениями. Как же: снегА, метели, трескучие морозы, а мы — на оленях, на собаках убегаем от стаи волков. Романтика! А влезла мне в голову мысль о Севере на выпускном предыдущего курса, там Володя Рябцев, с гитарой в руках, исполнял популярную тогда «Морзянку», и нам, влюблённым в этого спокойного юношу с хорошо поставленным голосом, казалось, что он поёт лучше самогО Трошина. Мы с передних рядов зала дружно подпевали:

Поёт морзянка за стеной весёлым дискантом,
Кругом снега, хоть сотни вёрст исколеси.
Четвёртый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси.

     Вот и понесло меня на этот самый Диксон. В Сыктывкаре наши давние друзья, имея связи с гороно, снабдили меня пропуском на Диксон и рекомендацией для работы в школе. Школа называется! Там обучалось 20 учащихся. Половина детей жила с родителями в посёлке, в основном это были работники метеостанции и двух магазинов. Остальных привезли оленеводы из почти необитаемой тундры; то, что называлось интернатом, составляло три комнаты в детском саду с тёплым названием «Солнышко». Одну комнатёнку в 8 кв. метров занимала я. Это стало моей работой —помогать детям выполнять домашнее задание и стеречь их в свободное от занятий время.

     А стеречь было необходимо: долгой полярной ночью по улицам бродили собаки и белые медведи. Диксон как посёлок уже тогда начал разваливаться, появились пустые казармы, из разбитых окон которых тоже выглядывали хозяева тундры — белые медведи. Люди ловились на медвежатах разного возраста: катится белый комочек, такой беленький, пушистенький, конечно же, захочется его погладить, приласкать, а тут и вынырнет из снега рачительная мама. Ну и тогда самый счастливый исход — попасть в больницу с переломами.
     Год я оставалась человеком, пока не замёрзли отопительные трубы в нашем «Солнышке». Детей разобрали, я сидела в красном уголке местного управления с двумя мальчиками в ожидании их родителей. 
     На оленях приехала моя дальнейшая судьба; нет бы отказаться, в конце концов, тёплый угол и работу мне бы нашли. И опять сработала предательская романтическая зараза мысль: жить в юрте, ездить с беседами к стойбищам оленеводов, одеваться в расписные кухлянки, пимы — ну чем не романтика! 

     Мой Саваня и вправду оказался хорошим товарищем (по переводу имени на русский язык). Ненцы хотя и много пьют, но человеческого облика не теряют долго.
Я же с непривычки покатилась с крутой горы в пропасть, и никакого недовольства с его стороны, берёг меня в любом виде, может быть, потому что у трезвой находил много чего хорошего.
     Праздник бушевал в снежных вихрях, когда мой суженый возвращался со стойбищ к своей Рытуле. «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром рано», - пели в унисон наши души. И мы мчались в далёкий посёлок Диксон за очередной партией водки. Её хватало до следующего его возвращения.
     Со временем я поняла, что тут я и останусь и могилой мне будет не земля пухом, а вечная мерзлота.

     В редкие часы, когда голова была светлой, а походка ровной и вполне женской, я стала уговаривать Саваню уехать к нам на Юг. Рисовала ему райские картины тепла и солнца в течение семи-восьми месяцев, прогулки по городским улицам, на работу — пешком или на автобусе, а вечером — домой, где я тебя всегда жду. Долго слушал молча, только улыбался и гладил мои руки.

     Уговорила-таки. Но чем ближе мы подъезжали к Югу, тем грустнее становился мой Саваня. Наш рай для него оказался сущим адом: жара, пыльные улицы, пронзительный запах выхлопных газов от бесконечного потока машин, суета толпы — такую жизнь мог ему напророчить только злой шаман.
     Он выдержал всего три месяца. Уехал молча, не сказав мне ни слова. 
- Саш, не поверишь, я только сейчас поняла, что чище, добрее и правдивее человека в нашем окружении мне никогда не найти. Что мне остаётся делать?
- Ну, думаю, в первую очередь надо найти работу...
- Какую работу? Торговкой на базаре? Я хоть и алкашка, но выше такого промысла. 
- В школу не пробовала?
- О чём ты говоришь, милая? Да стоит только посмотреть на мою физиономию...
Солнце уже скрылось, и наступали медленные сумерки. Я старалась расправить плечи, отгоняя усталость. И она всё поняла — мне пора отдохнуть.
Мы расстались, высказав добрые пожелания друг другу. Я оставила ей на память о нашей встрече роскошный букет алых гладиолусов с густым белым венком бисерных ромашек у основания.

     Отдохнув часа полтора, я решила поужинать перед сном. Но в доме не оказалось ни кусочка хлеба. Решила сбегать в магазин, который работал круглые сутки. Я остановилась у перехода в ожидании зелёного человечка на табло и случайно посмотрела в сторону кафешки, в которой мы вели с Марго откровенный разговор. К моему удивлению, она осталась там же, теперь за самым крайним, плохо освещённым столиком, в соседстве с двумя мужчинами. Она оживлённо о чём-то говорила, размахивая руками.
Букета цветов на столе уже не было...