ЛЖЕ-ПАТРИОТ СО-ЛЖЕ-НИЦЫН

По определению Википедии «Патрио́т — патриотичный человек, тот, кто любит своё отечество, предан своему народу, готов на жертвы и подвиги во имя интересов своей родины».

Совсем недавно, на отлёте ушедшего 1918 года, то есть 11 декабря, в стране отмечался столетний юбилей отнюдь не однозначной личности в истории нашего государства Александра Солженицына. В этот день в Москве на улице его имени на Таганке был открыт памятник писателю, и глава Российского государства Президент Путин при возложении цветов сказал:

-  Мы открываем памятник нашему выдающемуся соотечественнику, писателю, мыслителю, фронтовику, участнику Великой Отечественной войны и истинному, настоящему патриоту России. Хорошо помню все наши встречи с Александром Исаевичем, его мудрость, взвешенность, глубокое понимание истории. Его сердце, душа, раздумья были наполнены одновременно и болью за Отечество, и безграничной любовью к нему. Эти чувства двигали всё его творчество.

Так вот о патриотизме писателя, чьи произведения включены для изучения в школьную программу, и поговорим.

Между делом, скажем, что родился Александр Исаакович (отца звали Исаакий, а не Исай – подросший сын, очевидно, стыдился имени папаши, которого в глаза не видел, и поменял отчество) бывших богачей, разорившихся после революции семнадцатого года. Отец погиб на охоте до рождения Александра, так что воспитывала его мать, дочь богатого землевладельца, в духе неприятия существующего строя, потому мальчик сначала не хотел вступать в пионеры, но затем, привыкая приноравливаться к обстоятельствам, стал даже комсомольцем.

По-настоящему первые патриотические чувства проявил после окончания с красным дипломом физико-математического факультета Ростовского университета, когда началась война и он, не призванный в армию по состоянию здоровья, добился права учиться на офицерских курсах и пошёл на фронт офицером, заслужив за время войны две правительственный награды. Он, правда, сам не стрелял и никого не убивал, хотя и служил в артиллерийском подразделении. Его и подчинённых ему солдат задачей было определение с помощью приборов звукометрии местонахождения вражеской артиллерии, которую по их наводке накрывали наши залпы. Но дело не в этом. У каждого на фронте были свои служебные обязанности, которые и отмечались наградами в случае их должного исполнения. Суть состояла в другом.

Александр Исаакович невзлюбил Сталина и не только разговаривал об этом с сослуживцами, но и писал проекты о необходимости устранения вождя в письмах с фронта, прекрасно понимая, что его корреспонденция читается военной цензурой. Именно об этом пишется в книге воспоминаний первой жены Солженицына Натальи Решетовской, «В споре со временем» о том, как она в самом конце войны узнаёт о неожиданном аресте её Сани, о приговоре за антисоветскую пропаганду и только тогда, как она пишет: «Я просматриваю письма мужа последнего года войны. Фразы, которые когда-то не заставляли задумываться по-настоящему: «война после войны», «…начало колоссальной партийно-литературной борьбы, в которой, может быть, не все члены нашей пятёрки будут идти моим путём». Да, наверно, тогда, в 1945 году, эта мальчишеская бравада могла показаться не столь уж безобидной…

Письмо, в котором идёт речь о «первом марксистском документе» «резолюции номер один» — Солженицын всегда носил её при себе в планшетке и её отобрали при аресте. Да ведь я же читала эту «резолюцию», когда была у мужа на фронте! Там, в числе прочего, говорилось, что нужно будет после войны искать понимания и поддержки в студенческих и литературных кругах, привлекать на свою сторону влиятельных людей».

Что же это за резолюция номер один, которую обнаружили следователи у Солженицына? А в ней было записано: «Наша задача такая: определение момента перехода к действию и нанесение решительного удара по послевоенной реакционной идеологической надстройке». И далее: «Выполнение всех этих задач невозможно без организации. Следует выяснить, с кем из активных строителей социализма, как и когда найти общий язык».

И кого же Солженицын включил в члены его пятёрки? А вот они:

Друг со школьной скамьи, с которым они даже на фронте оказались рядом и не только переписывались, но и часто встречались, Николай Виткевич, который, по признательному показанию Александра, с 1940 года вёл постоянно антисоветскую агитацию; другой школьный друг Кирилл Симонян тоже, по его словам, враг народа, непонятно почему до сих пор разгуливающий на свободе; жена Наталья Решетовская и школьная подруга Лидия Ежерец, а так же случайный попутчик в поезде моряк Власов, давший по доброте душевной свой адрес Солженицыну в надежде получить от того письмо. Это им будущий автор «Архипелага ГУЛАГ» писал в письмах о том, что его организация займётся низвержением Сталина и советской власти.

Когда на следствии спросили Кирилла Симоняна, чем объяснить такие показания подследственного, то он, как пишет в воспоминаниях Наталья Решетовская, ответил, что: «как врач, объясняет их «ошибкой сознания». Саня был в тюрьме, Кирилл — на свободе, а потому в Саниных восприятиях и суждениях многое гипертрофируется…».

Видимо, уже в эти годы из маленьких детских ростков материнского отрицательного отношения к советскому строю постепенно рождалась по определению врача Симоняна ошибка сознания, а ещё точнее, пользуясь медицинской терминологией, раковая опухоль ненависти к существующей власти. И ставшего к тому времени капитаном Солженицына, признавшегося на суде и попутно активно обвинившего своих друзей и товарищей в антисоветской пропаганде, отправили в ГУЛАГ на восемь лет с последующей вечной ссылкой. Самого большого его друга Николая Виткевича осудили на десять лет, а случайного попутчика морского офицера Власова даже не допрашивали по той причине, что он прислал Солженицыну в ответ на его послание письмо, попавшее в руки следователю, в котором прямо, без обиняков писал: «…не согласен, что кто-нибудь мог бы продолжать дело Ленина лучше, чем это делает Иосиф Виссарионович».

Двух дам Солженицынской пятёрки тоже не арестовали и не привлекали, что, опять же, по словам воспоминаний Натальи Решетовской: «не согласуется с «теорией» Солженицына, что достаточно было назвать имя человека с добавлением в его адрес любого, самого абсурдного обвинения и тот оказывался в лагере».

А ведь этой теории посвящены все труды «великого писателя» современности. Именно эта мысль является краеугольным камнем в его рассказах, повестях и романах.

Не будем говорить о литературных опытах Солженицына, написанных им во время войны, считая себя уже тогда гениальным писателем, и отправлявшихся на рецензию известным советским литераторам: Константину Федину, Борису Лавренёву и другим. Они не были опубликованы и о них мало что известно, кроме того, что оценка Лавренёва будущего писателя порадовала.

И вот ещё о чём пишет Решетовская в своих воспоминаниях, споря в них о времени:

«Вскоре получаю ещё одно письмо от мужа: «Мы стоим на границах 1941 года, — восторженно пишет он. — На границах войны Отечественной и войны революционной».

В другом письме он писал мне о «войне после войны».

Я знала, что этими своими мыслями он делился не только со мной, но и в переписке с Николаем Виткевичем.

Как разнится всё это с тем, что напишет Солженицын в наши дни. «Август Четырнадцатого», да и «Архипелаг»! Теперь он бранит Рузвельта и Черчилля за то, что они… не начали «войну после войны» против СССР».

То есть опухоль в сознании «патриота» Солженицына образовывается постепенно. Сначала он вроде бы рад близкому окончанию Отечественной войны и предстоящей затем войны революционной. Тогда он как будто бы ещё думает о благе Отечества. Но позже, уже будучи выдворенным из Советского Союза, почувствовав, что революция, о которой он мечтал, не произошла, он призывает капиталистические страны напасть на его бывшую Родину. Не смотря на то, что к капитализму у него отношение тоже негативное, он отнюдь не гнушается его помощью для достижения своей собственной цели – стать великим писателем. В 1978 году он выступает с американской сцены, где за столом сидят нелюбимые им капиталисты, и, гневно размахивая руками, требует покончить с советской властью. Этот эпизод был снят американской компанией Би-Би-Си и показан в трехчасовом документальном фильме «Власть кошмаров: Происхождение политики страха» (2004). Однако это всё будет позже.

А сначала, отсидев семь из назначенных восьми лет в ГУЛАГЕ, причём сначала в весьма тепличных условиях, видимо, связанных с его признательными показаниями на сотоварищей. Ни в Московской тюрьме на Лубянке, куда арестованного и разжалованного капитана отправили на время расследования дела, и где, по словам самого писателя, у него была «сладкая жизнь! Шахматы, книги, пружинные кровати, пуховые подушки, солидные матрацы, блестящий линолеум, чистое белье». (Как сидел в ГУЛАГе писатель Александр Солженицын. Русская Семерка russian7.ru), ни в Ново-Иерусалимском лагере на кирпичном заводе, где он работал сменным мастером, тихо отходя от своих подчинённых за высокие кучи отваленного грунта, садясь на землю и замирая, ни в Московском лагере на Калужской заставе, где заключённые строили дома, а Солженицын работал сначала нормировщиком, но по причине его некомпетентности переведен в маляры и затем в помощники нормировщика, ни в Марфинской спецтюрьме, являвшейся закрытым научно-исследовательским институтом, где будущий писатель назвался физиком-ядерщиком и работал за письменным столом, ни даже в особом Экибастузском лагере, куда на север Казахстана в 1950 году этапировали Солженицына, не сработавшегося с Марфинским тюремным руководством, и где он неплохо устроился в тёплой конторке, словом, ни в одной из тюрем ему не приходилось махать лопатой или ударять по земле киркой. Он даже время от времени пописывал кое-что для своих будущих литературных «шедевров».

Одно из произведений, рассказ «Матрёнин двор», мне на фоне всего остального творчества так понравился, что я даже подумал, было, что написан он совсем другим автором, настолько он отличается от всего злопыхательского, характерного для Солженицына. И только использование в нём нескольких слов-выдумок, характерных для этого писателя, позволяет думать, что и это повествование написано им. Ну, в самом деле, как можно понять, например, фразу, из повести «Один день Ивана Денисовича», рассказывающую о том, как кормят крупяной кашей арестантов: «только сто тебе редек в рот»? Что имеется в виду под словом «редек»? Овощ редьку? Так не о ней речь. Редкие крупинки? Так кто ж так говорит? Или в ней же: «горетый валенок» в смысле – прогоревший, «без угреву» в смысле – не согреваясь, «сколища» в смысле – как много, «успел сочнуть» в смысле – успел сосчитать, «разложистых» вместо развёрнутых боковин миски и т.д. и т.п. почти на каждой странице.

Подобные словотворчества встречаются и в «Матрёнином дворе»: «цельнообомкнутое лесом», «лопотно», «уборно, в запущи», «кошаче-мягок», «досветьи», «трава росла по обмежкам по задороге» и др.

Я беру слова наугад из авторского текста, а не характерные для персонажей местности.

Однако задача моей сегодняшней статьи не филологический разбор творчества и его соответствия красоте русского языка, а рассмотрение сути произведений.

Рождение первого из них – рассказа «Один день Ивана Денисовича» – было не скорым. Как писал автор в своих воспоминаниях: «Я в 50-м году, в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а — рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы. Задумал я так, и этот замысел остался у меня в уме, девять лет я к нему не прикасался и только в 1959, через девять лет, сел и написал. … Писал я его недолго совсем, всего дней сорок, меньше полутора месяцев».  

Не станем подвергать подробному анализу этот рассказ, впрочем, названный в опубликованном варианте повестью. Хочется отметить только то, что это оказалось не просто описанием лагерной жизни, а критикой существующего в стране строя, при котором якобы арестовывают в основном невиновных ни в чём людей. В этом смысле интересно, что такой же лагерник, отсидевший три срока за антисоветскую агитацию, и тоже ставший писателем, Варлам Шаламов называл Солженицына «дельцом» и писал ему в неотправленном письме: «Пастернак был жертвой холодной война, вы её орудие». Тогда как сам Солженицын критиковал Шаламова за то, что тот «не написал ни одной по-настоящему антисоветской строчки и продолжал верить в Троцкого и идеалы революции». Стало быть, главным у Солженицына было писать антисоветчину и неверие в идеалы революции. И он верно уловил дух времени, когда можно было писать его рассказ.

В 1956 году первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв выступил на ХХ съезде с докладом о культе личности Сталина и массовых репрессиях, в которых, кстати, сам принимал активное участие  в составе пресловутых троек. Но теперь Хрущёву необходима была поддержка литераторов в его критике Сталина. Тут-то и подоспел Солженицын с его антисталинским, по мнению Хрущёва, рассказом. И он настоял на принятии решения ЦК КПСС в 1962 году о его публикации в журнале «Новый мир». Спустя двадцать лет после выхода в журнале повести «Один день Ивана Денисовича», когда уже и Хрущёва сняли с его поста, и самого Александра Исааковича выгнали из страны Советов, не смотря на то, что повесть его получила всемирную известность, а самого автора приняли в Союз писателей, пребывая много лет в изгнании, Солженицын в радио интервью для Би-Би-Си так вспоминал о публикации «Одного дня Ивана Денисовича»:

- Совершенно ясно: Если бы не было Твардовского как главного редактора журнала – нет, повесть эта не была бы напечатана. Но я добавлю. И если бы не было Хрущёва в тот момент – тоже не была бы напечатана. Больше: если бы Хрущёв именно в этот момент не атаковал Сталина ещё один раз – тоже бы не была напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов. (Радиоинтервью к 20-летию выхода «Одного дня Ивана Денисовича» для Би-би-си [Кавендиш, 8 июня 1982)

Вот оно признание больного раковой опухолью сознания Солженицына, слившегося с метастазами раковой опухоли сознания Хрущёва, ослеплённого антисталинизмом. Никто из них не подумал о последствиях для страны разрастающейся опухоли критики советского строя, о разрушительной болезни общественного сознания.

Нет, я не против критики вообще, в том числе и недостатков при строительстве советского государства. А кто против устранения того, что справедливо критикуется? Сталин в своей статье «Против опошления лозунга самокритики» писал: «Надо строго различать между этой чуждой нам, разрушительной антибольшевистской "самокритикой" и нашей, большевистской самокритикой, имеющей своей целью насаждение партийности, упрочение Советской власти, улучшение нашего строительства, укрепление наших хозяйственных кадров, вооружение рабочего класса». И ещё конкретнее он писал в статье «О работах Апрельского объединённого пленума ЦК ЦКК»: «Критика контрреволюционера является тоже критикой. Но она ставит своей целью развенчание Советской власти, подрыв нашей промышленности, развал нашей партийной работы. Ясно, что речь идёт у нас не о такой критике. Я говорю не о такой критике, а о критике, идущей от советских людей, критике, ставящей своей целью улучшение органов Советской власти, улучшение нашей промышленности, улучшение нашей партийной и профсоюзной работы. Критика нужна нам для укрепления Советской власти, а не для её ослабления».

 Солженицын со своим больным сознанием был, по сути, контрреволюционер. И, между прочим, в период пребывания в Казахстанском лагере у него обнаружилась раковая опухоль не в переносном, а в прямом медицинском смысле, что заставило его лечь в больницу, где его и вылечили. Это позволило ему вернуться в лагерь, быть впоследствии реабилитированным и прожить бурную жизнь очернителя советского строя без малого до своего столетия. Жизнь в онкологической больнице описана им в повести «Раковый корпус», которая, как можно предположить, писалась ради одной тридцать первой главы, в которой Шулубин, такой же больной, как и главный герой повести Костоглотов, в беседе с ним прорывается откровением: «Вас арестовывали, а нас на собрания загоняли: прорабатывать вас. Вас казнили – а нас заставляли стоя хлопать оглашённым приговорам. Да не хлопать, а – требовать расстрела, т р е б о в а т ь! Помните, как в газетах писали: «как один человек всколыхнулся весь советский народ, узнав о беспримерно-подлых злодеяниях..." Вот это «как один человек» вы знаете чего стоит? Люди мы все разные и вдруг – «как один человек»! Хлопать-то надо ручки повыше задирать, чтобы и соседи видели и президиум. А – кому не хочется жить? Кто на защиту вашу стал? Кто возразил? Где они теперь?... Ах, негодяй! Пособник! Агент!... И на другое утро – повесточка в ГПУ. И – на всю жизнь».

Ничего подобного в других главах нет. Просто время от времени сообщается о том, что того или иного больного арестанта посадили ни за что. Все вроде бы невиновны. А остальные люди хлопали руками.

Да, аплодировали, потому что верили в справедливость приговоров. Потому что не хотели, чтобы какие-то негодяи изменили жизнь к худшему. Может быть, где-то и ошибались, но в целом всё было правильно – врагов надо было убирать с дороги. А то пришёл человек, в сознании которого развилась раковая опухоль искажённого восприятия жизни и пишет в книге «Архипелаг ГУЛАГ»:

«Как потом в лагерях жгло: а что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернётся ли он живым, и прощался бы со своей семьёй? Если бы во времена массовых посадок, например в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, — а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придётся? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут, — так не ошибёшься, хрястнув по душегубу. Или тот воронок с одиноким шофёром, оставшийся на улице, — угнать его либо скаты проколоть. Органы быстро бы недосчитались сотрудников и подвижного состава, и, несмотря на всю жажду Сталина, — остановилась бы проклятая машина!»

И иной читатель особенно сегодняшний верит написанному. Возмущается. И невдомёк ему, что автор лжец. И ведь фамилия у него, если откинуть приставку «со» будет ЛЖЕ ницын, как бы оправдывая его деяния. Не могли сотни тысяч человек арестовать в Ленинграде, чтобы не поднялся при этом бунт. Население Ленинграда, по данным переписи 1937 г., составляло 2 921 900 чел., то есть четверть населения — это 730 тыс. чел. Реальные цифры репрессий были совершенно иными:   «17.01.1935 Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о высылке из Ленинграда 663 «зиновьевцев» и о переводе 325 бывших оппозиционеров из Ленинграда на работу в другие районы страны. Всего в январе–феврале 1935 арестованы 843 «зиновьевца». В последующие месяцы 1935 помимо партийных «чисток» проведены паспортные «чистки», осуществлена операция «бывшие люди». Всего в 1935 из Ленинграда и области выселены 39 660 человек, 24 374 человек приговорены к различным наказаниям». («К 80-летию «Кировского потока», статья директора НИЦ «Мемориал» И. Флиге, http://www.cogita.ru/pamyat/kultura-pamyati/k-80-letiyu-kirovskogo-potoka   Таким образом, Солженицын преувеличил реальные цифры в 10 раз. http://rvs.su/statia/o-masshtabah-repressiy-ocherednaya-lozh-solzhenicyna#hcq=xyFcqer

А ещё он пишет в романе, что арестовывали в России первых попавшихся на улице, для увеличения численности в отчётных данных.

Я как-то спросил у своего отца, прожившего большую часть жизни из девяноста шести лет при советской власти, скольких людей из ему знакомых арестовали ни за что. Он ответил, что на его памяти арестовали одного заведующего складом за то, что тот проворовался, так он в ногах валялся у милиционеров, просил пощадить его. Вот и всё, что вспомнил об арестах. Прочитал книгу о судьбе князя Голицына. Его арестовывали несколько раз за антисоветскую пропаганду, а не за то, что он был княжеского рода, и всякий раз выпускали на свободу, позволив прожить до девяноста с лишним лет. И таким примерам несть числа.

Без малого семьдесят лет жила советская страна, строя фабрики и заводы, возводя новые города и посёлки, давая людям бесплатное жильё, лечение, образование, позволяя жить без нищих на углах улиц и в станциях метро, без демонстраций протестов с поджогами автомашин и крушением всего что ни попадя, с улыбками на лицах и надеждой на претворение в жизнь смелых планов по созданию общества коммунистической морали. Солженицын преступно оболгал этот народ и эту страну, сведя всё к больному восприятию его сознанием массовых репрессий, которые, к великому сожалению, не устранили многих сначала потенциальных, а потом и самых активных врагов советской власти, которые её и разрушили не без участия Солженицына. Надеялись, что общественный организм сумеет справиться с отщепенцами. Не удалось.

Сегодня не проводятся собрания коллективов по осуждению преступлений, о которых сообщает чуть ли не ежедневно пресса. Но сейчас выходят на демонстрации протеста люди с различными требованиями. Это почище хлопаний в ладоши.

Самого Солженицына за его оголтелое враньё, вызванное раковой опухолью сознания, выдворили из страны Советов. А следовало, очевидно, удалить опухоль, как сделали, удалив опухоль в теле. Но пожалели человека, не сделали операцию, и даже теперь ставят ему памятники, возлагают к ним цветы, тогда как его опухоль сознания перешла на общество, разрастаясь, пуская по всему телу метастазы. Найдётся ли опытный и смелый хирург, который сумеет удалить эту опухоль навсегда?