Опус о счастье

Костер горел ровно и жарко. Блики от огня прыгали по стволам деревьев, по воде, образуя на ней розовую  световую дорожку, колеблющуюся от мелких волн, неизвестно откуда прорывающихся в эту тихую заводь. В наступающей темноте она казалась бесконечной и таинственной, со смутными фигурами, проступающими из прибрежных кустов. Но на самом деле это была вовсе и не заводь и не такая уж большая, шириной, может быть, метров двадцать или возле того – кто когда мерил, но зато в длину она растянулась почти на километр, заканчиваясь  песчаной косой, намытой весенними водами  у основного русла реки, старицей которой эта заводь и являлась.

Мы – это дед Артем и я, заезжий гость деревеньки, расположенной недалеко отсюда, и упросивший старого рыбака, одного их четырех оставшихся жителей этой забытой Богом и людьми деревни, взять меня с собой на рыбалку. И надо признаться, порыбачили мы на славу, благо, что других рыбаков вблизи не наблюдалось. И вот теперь, слегка обмыв удачную рыбалку, мы сидели у костра и вели неторопливый разговор «за жизнь». И он не мог не задеть вопросов скорее философских, чем житейских. Все началось с того, что дед Артем спросил меня:

– Я, конечно, никаких академий не кончал, но вот ты попробуй объяснить мне по-простому, что такое человеческое счастье?  Оно одно для всех или у каждого оно свое, а значится, разное?

– Каждый человек счастлив по-своему, – не задумываясь, ответил я, еще не понимая, что вступил на довольно скользкую дорожку беседы с местным философом.

– Вот видишь, – тут же подхватил дедок, и лукавые искорки мелькнули в его глазах, запрятанных под кустистыми седыми бровями. – Если я правильно тебя понял, то нет одного счастья для всех, а значит, и нет на белом свете такого рецепта, по которому можно было бы изготовить это блюдо для всего человечества. Лукавят, значит, те, кто зовут  нас к счастливому будущему, социалистическому или капиталистическому – без разницы. Ведь и там, куда мы придем по их зову, будут люди и счастливые, и несчастные, так?

– Абсолютно, – кивнул головой я.

– Ну, а раз ты согласен, тогда скажи мне, счастье – это нечто наподобие хлебушка с маслом, или нечто иное?

– Ты, наверно, хочешь сказать, оно материальное или духовное? – предположил я.

– Ну да, я про это, – закивал головой дед.

–  Оно, конечно, состояние духа человеческого, но в его основе всегда лежит нечто материально, или как ты говоришь, хлебушек с маслом.

– Вот-вот, – затряс бородкой дед. – Хотя есть тут у меня некоторые сомнения. Вот, к примеру, я академик, и умный до невозможности. Всю жизнь решал какую-то задачу…

– Квадратуру круга, – пошутил я.

– Пусть будет эта самая квадратура. Так вот, всю жизнь решал, решал, а под конец жизни взял да и решил. Так вот, буду я счастлив от этого?

– Разумеется, – ответил я.

– А что же тут материального под моим счастьем?

– Вообще-то здесь действительно ничего материального под ним нет, – неуверенно ответил я, все еще не понимая, куда клонит дед.

– Вот и хорошо, что мы с тобой одинаково думаем. И если поискать вокруг себя, то много таких вещей водится, от которых мы делаемся счастливыми, хотя под ними ни крошки хлебушка, ни намека на масло не сыскать.

Я промолчал, понимая, что дедок только что стеганул меня розгой для школяров. А он, между тем, продолжал:

– Мне кто-то говорил, что был у греков какой-то шибко умный человек, наверно, академик, звали его Платон, так вот этот Платон говорил, что счастье есть состояние духа, и не нужно выискивать, чем оно вызвано.

«Вот дед так дед. То и смотри, что он сейчас вспомнит еще про бритву Оккама – подумал я. – Кажется, вдобавок он еще и посоли свою розгу». А дед продолжал свой монолог:

– Ну, а теперича, коль мы с тобой пришли к одинаковому понимаю, сам собой напрашивается вопрос: достигнув счастья, человек пребывает в таком состоянии  всегда или только часик-другой?

– Если бы счастье давалось человеку раз и навсегда, то… – предположить, что прячется  за этим «то» я так и не смог, а потому махнул рукой: – Счастье вещь проходящая.

– И я так думаю, – согласился со мной дед Артем. – Счастье не лед на заводи, а вода текущая. Раз – и оно уже уплыло.

Некоторое время мы сидели, молча наблюдая, как языки огня мечутся в разные стороны, словно растрепанные косы березы, не причесанные ветерком. Несмотря на надвигающуюся ночь, было тепло, и аромат от буйствующей зелени наплывал волнами, перемежаясь с запахом воды и влажной земли. Совсем недалеко взлаяла собаченка, единственная на всю деревеньку, взлаяла и тут же замолкла, постеснявшись, наверно, нарушать царящую в сумерках тишину.

– Я вот что думаю, – прервал молчание дед Артем, – счастье убегает от человека по одной единственной причине.

– Какой? – автоматически поинтересовался я, не отрывая взгляда от танцующих языков огня. Что-то есть в них гипнотизирующее, заставляющее человека бездумно следить за ними, испытывая при этом какое-то единство с этой огненной стихией, без которой человек, наверно, и не стал бы человеком.

– Причиной этой, думаю, является наша зависть.

– Зависть?

– Она самая. Ведь родственницей счастья  является несчастье, так?

– Допустим, – ответил я, отрываясь от созерцания огня, догадываясь, что местный философ выдаст сейчас нечто такое, постигнутое им за свою долгую жизнь на лоне природы, а уж она-то, природа, никаким образом не подает нам повода чтобы кому-то или чему-то завидовать.

– Они как сестры-близняшки, - с этими словами дед выставил к огню костра ладони, как бы демонстрируя таким образом этих близняшек, – только они смотрят в противоположные стороны. Если к тебе подвалит счастье, то где-то вблизи бродит и несчастье. Они друг без друга ну никак, потому что близняшки. А соединяет их вместе зависть человеческая.

– Зависть? – удивился я. – Она-то здесь причем?

– Ну, как же причем, – ухмыльнулся дед. Смотри: вот есть у тебя сосед.

– Какой еще сосед? – не понял я.

– Условный сосед, живущий с тобой в одном доме. У вас же в городе в доме, рядом с тобой, живет целая куча народу.

– Ну и что?

– А то, что если твой сосед приобрел себе машину, которой у тебя нет, и ты нужды в ней не испытываешь, то зависть тут же подвигнет тебя тоже купить машину, если у тебя водятся деньги. И она будет грызть тебя до тех пор, пока ты этого не сделаешь. Так?

– Не знаю, – пожал плечами я. – У меня машина уже давно есть, и я на эту тему как-то не задумывался.

– Это так, но потому, что она у тебя имеется. А вот если бы ее не было у тебя, то ты извелся бы от зависти, пока тоже не приобрел бы себе подобную железяку. 

– Может быть, – пожал плечами я, соглашаясь с дедом из-за интереса – о чем же он будет рассуждать дальше.

– Так вот, когда ты купишь себе, даже абсолютно не нужную тебе штуковину, на покупку которой тебя подвигла зависть к своему ближнему, ты на время станешь счастливым человеком. Согласен?

– Допустим.

– А тут и допускать нечего, – рассмеялся дед Артем. – Это уже проверено тысячи раз. Вон у моего соседа, он один живет, машина во дворе гниет уже лет десять. Купил ее, когда внук соседки евоной, бабки Дуни, приезжал сюда на все лето. Катал бабку туда-сюда и даже в город. Вот Гриша и позавидывал тогда, это так моего соседа зовут, купил себе эту обузу. Денег ему, наверно, некуда было девать, сам-то он городской, но что-то не прижился в городе, сбежал сюда лет двадцать тому назад. А вообще, мужик он хороший, только не устроенный какой-то. Сначала мотался в город, в соседнее село, туда обратно, а потом как-то остыл, и как поставил машину под навесом, так она там и до сих пор стоит. 

– Бывает, – кивнул головой я. – Не каждый свое место в жизни находит.

– Во-во, не каждый. Так я к чему все это? А к тому, что через этих близняшек – счастье и зависть, человек вообще пришел к тому, к чему пришел.

– И к чему же мы пришли? – поинтересовался я, несколько удивленный таким поворотом в нашем разговоре.

– К концу света подходим, – махнул рукой дед Артем. – Для нашей деревни он уже, можно сказать, наступил. Вот помрем мы, а нас здесь четверо осталось, и все, кранты, деревни как не бывало. А того не понимают люди, что человеку надо так мало. Так нет же, толкает людей зависть – греби все больше и больше. А помрет человек, и все, ничего ему уже не надо. Так чего же он пыжился, завидовал, ловчил? – дед безнадежно махнул рукой. – Ладно, затемнело уже, пойдем домой, а то еще заблудимся в темноте.

Последние слова деда я воспринял, разумеется, как шутку. Уж он-то здесь заблудиться никак не мог. Каждый кустик, даже каждая травинка выросла здесь на его глазах и была ему как близкая родственница. Залив водой костер, я пошел вслед за дедом, размышляя о его последних словах. Действительно, человеку не так уж и много нужно, и все его метания происходят только от того, что он сам не знает, что ищет на этой земле. И осознает человек все это только тогда, когда на него пахнет могильным холодом, который приютит всех: и сильного, и слабого, и бедного, и богатого.