ДЕЛО "КНЯЗЯ" ГОЛИЦЫНА

На днях мне попала в руки внушительная книга на 590 страниц, выпущенная издательством «Радуга» в 2008 году «Записки князя Кирилла Николаевича Голицына». С большим удовольствием взялся её читать, полагая, что речь пойдёт об одном из родственников хорошо знакомого мне по истории князя Льва Сергеевича Голицына. Дело в том, что более десяти лет моей жизни я проработал во Всесоюзном научно-исследовательском институте виноделия и виноградарства «Магарач», на внутренней стене главного корпуса которого в числе многих барельефов лиц, удостоившихся высокой чести, благодаря их многолетнему служению науке виноделия и виноградарства, есть и красиво выполненный барельеф князя Л.С. Голицына, о котором ходит байка, что однажды царь предложил ему службу главного винодела России, на что Голицын ответил, что никогда не служил и служить не будет, но как купец согласен продавать российское вино, получая себе в прибыль по одной копейке с каждой проданной бутылки этого благородного напитка. И нужно сказать, что этот князь, не смотря на то, что увлекался историей и археологией, став членом-корреспондентом Московского археологического общества, и открыл ряд стоянок каменного века по берегам р. Оки, в то же время внёс огромный вклад в российское виноделие, впервые в России наладив производство высококачественных шампанских и других виноградных вин на построенном в Новом свете винодельческом заводе, и там же заложив питомник, в котором культивировал до пятисот сортов винограда, будучи главным виноделом удельного ведомства, создав знаменитое винодельческое хозяйство «Абрау-Дюрсо» с чудесными подвалами-тоннелями для хранения вина. Словом, за свои семьдесят лет жизни (умер в 1915 г.) оставил по себе память на века, создав славу русскому виноделию и своей фамилии. Именно по этой причине мне интересно было взглянуть на другого представителя княжеского рода Голицыных. Но первое, что мне сразу бросилось в глаза, когда я читал книгу, это не то, что Кирилл Николаевич Голицын оказался весьма далёким родственником Льва Сергеевича, хотя, правда, оба принадлежали к роду князя Бориса Алексеевича Голицына, бывшего воспитателем Петра Первого, но, тем не менее, настолько дальним, что о нём в книге вообще даже не упоминается, притом, что родословной уделено в книге чуть ли не половина страниц. Удивило меня другое. Книга написана автором в 1960 году, автор родился в 1903, то есть основная его часть жизни прошла в Советском Союзе (умер в 1990 г.), однако себя и своих детей, родившихся в советской стране, он продолжает называть в книге князьями, а жену княгиней, тогда как известно, что ещё 10 ноября 1917 г. вышел Декрет ЦИК, СНК РСФСР «Об уничтожении сословий и гражданских чинов», где чёрным по белому писалось: «Ст. 1. Все существовавшие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются. Ст. 2. Всякие звания (дворянина, купца, мещанина, крестьянина и пр., титулы - княжеские, графские и пр.) и наименование гражданских чинов (тайные, статские и проч. советники) уничтожаются и устанавливается одно общее для всего населения России наименование - граждан Российской Республики». Для сравнения скажу, что у нас в семье отец родился в 1897 году в семье молдавского дворянина, но мы никогда не слышали от него о том, что он дворянин. Так почему же в наши дни появляются записки человека с титулом князя, с титулом, давно утонувшим в истории? Более того, его сын, родившийся уже в советское время в советской стране, способствовавший изданию этой книги и поместивший в приложении к ней свои записи об отце, именует себя князем Андреем Голицыным. Этому есть объяснение. Само собой разумеется, будь сегодня прежняя советская власть, никто, в том числе и Андрей Голицын, публично называть себя князем без того, чтобы над ним смеялись, не стал бы. Другое дело сегодня, когда без малого тридцать лет в нашей стране существует с 10 мая 1990 г. «Союз потомков Российского Дворянства — Российское Дворянское Собрание». К слову сказать, за рубежом Союз русских дворян был создан в 1925 г. в Париже. Ну, и что в этом плохого – скажете вы – если люди помнят свою историю, чтят своих предков, выстраивают на бумаге своё семейное древо, изучая генеалогию? Нет, конечно. Ничего предосудительного в этом нет. Помнить историю своего рода – замечательно. Но что из того, например, что мой далёкий предок по отцу пятьсот лет тому назад был казначеем, постельником и тестем господаря Молдовы, последующие мои предки являлись боярами, имели свои поместья, а мой дед был управляющим имения Казимиров? Значит ли это, что я могу свысока смотреть на моих друзей, чьи родословные не выходят за пределы крестьян или рабочих? Я вопреки своему дворянскому происхождению был комсомольским активистом, избирался секретарём комсомольской организации, работал в аппарате горкома комсомола. А из простых крестьян и рабочих, выходили государственные деятели, военачальники, учёные, космонавты, писатели и поэты. Кстати о писателях. Я сын бухгалтера, стал писателем и очень благодарен судьбе за знакомство, например, с такими знаменитыми поэтами, как Сергей Михалков и Сергей Островой. Между тем, Сергей Михалков принадлежал к старинному дворянскому роду Михалковых и являлся прямым потомком тех же князей Голицыных. Тогда как Сергей Островой родился в Сибири в семье таёжника-промысловика, считавшего чтение пустой тратой времени и использовавший книги главным образом для изготовления пыжей. Оба поэта были весьма дружны, и я помню, как поэт Михалков помог поэту Островому в издании его очередной книги стихов за счёт Союза писателей, а меня при встрече просил передать привет Сергею Григорьевичу, с которым давно не виделся. Никакого деления на статусы. В рассматриваемой же нами книге автор постоянно выделяет княжеский род, дворянство, как сословие, чуть ли не по природе стоящее над другими людьми, хотя и пишет всякий раз о добрых чувствах людей его круга к простому человеку. И единственное к чему он испытывает настоящую ненависть – это к революции 1917 года. В первой же главе книги он заявляет: «Мне больно думать, что мои дети и внуки примут на веру господствующую у нас точку зрения на дореволюционное прошлое России и присоединят свой голос к узаконенной клевете на их отцов и дедов. Такие понятия, как порядочность, честность, гуманность, выдаются за изобретение людей, совершивших октябрьскую революцию. До них де был лишь первобытный хаос!» (стр. 7). Ну, почему же хаос? Кто об этом и когда говорил? Вполне узаконено класс помещиков и дворян, аристократическая элита общества, о которой рассыпает дифирамбы бывший князь Голицын, эксплуатировал трудящихся на полях, заводах, фабриках. Именно о взаимоотношении этих классов писал крестьянский поэт Сергей Есенин такие строки в поэме «Гуляй-поле»: Была пора жестоких лет, Нас пестовали злые лапы. На поприще крестьянских бед Цвели имперские сатрапы. . . . . . . . . . . . . . . . Монархия! Зловещий смрад! Веками шли пиры за пиром, И продал власть аристократ Промышленникам и банкирам. Народ стонал, и в эту жуть Страна ждала кого-нибудь... И он пришёл. . . . . . . . . . . . . . . . . Он мощным словом Повёл нас всех к истокам новым. Он нам сказал: "Чтоб кончить муки, Берите всё в рабочьи руки. Для вас спасенья больше нет - Как ваша власть и ваш Совет". . . . . . . . . . . . . . . . . . И мы пошли под визг метели, Куда глаза его глядели: Пошли туда, где видел он Освобожденье всех племён... Вот этого-то народного стона, о котором сказал не только крестьянский поэт, но рассказывали многие писатели, не слышал князь, всё своё детство разъезжавший в конных упряжках и каретах по богатым домам и проводивший досуг в богатых имениях. Ему ли было понять, как жил простой народ на самом деле, если он видел его лишь из окна кареты да в окна барского особняка? Автор книги вспоминает с умилением случай, когда к его отцу, бывшему управляющему имением, лесной сторож привёл порубщика, свалившего дерево на их земельном участке и упавшим перед барином на колени с просьбой о прощении. И в голове наблюдавшего эту сцену мальчика не возникла мысль о том, какая нищета побудила крестьянина рубить барское дерево. Он не подумал о том, что, может быть, это срубленное дерево спасло бы семью деревенского жителя от холода и голода. Эти мысли не пришли ему в голову и через много лет, когда он писал свои записки о своём кровном отце, восхищаясь им в таких строках: «По расстроенному лицу отца можно было понять, как неприятно ему видеть стоящего перед ним на коленях человека. Я не сомневаюсь, что похититель был бы прощён, не будь рядом сторожа, ожидавшего поощрения своей бдительности. В присутствии заинтересованного свидетеля отцу пришлось вынести решение, не подрывающее престижа владельца: отработать стоимость покражи в «экономии» («экономией» называли помещичье хозяйство)» (стр. 101). Стало быть, престиж перед сторожем оказался важнее судьбы крестьянина, у которого даже не спросили, почему он решился на вырубку дерева в хозяйском лесу. И уж, конечно, мужик застонал, если не вслух, то про себя, услышав приказ отработать стоимость покражи. Но стон этот не был услышан и понят потомственным дворянином. Естественно, что и отношение к Ленину, о котором Есенин отзывался, как о спасителе народа, у Голицына диаметрально противоположное. Рассказывая о своём первом пребывании в тюрьме, он вспоминает: «Через несколько дней пришла газета со страницами, окаймленными траурной рамкой — умер Ленин. Не стану лгать — мы не предались скорби. Покойник вряд ли мог рассчитывать на особое к себе расположение. В наших глазах он олицетворял собою все недавние и теперешние беды, с его именем были связаны насилие и пролитие крови» (стр. 253). Нескончаемые толпы людей в течение пяти дней и ночей приходили безо всякого принуждения в Колонный зал Дома Союзов на похороны вождя революции, чтобы выразить свою скорбь и сказать последнее прощай. Тысячи памятников воздвигли не только в России, но и во многих странах мира человеку, перевернувшему сознание народов, поверивших в возможность осуществления вековечной мечты человечества – установления народовластия, справедливости. Это осознано было народами, теми людьми, кто своим потом и кровью добывали хлеб насущный и вынуждены были тысячелетиями отдавать большую часть результатов своего труда царствующим над ними особам. Именно поэтому народ России по призыву Ленина поднялся и смело пошёл за вперёдсмотрящим «под визг метели, куда глаза его глядели». Но были в стране и отдельные личности из среды дворян и кулаков, которым революция и её вождь стояли как кость поперёк горла, которую они не могли выплюнуть, как ни старались. И ничего удивительного не было в том, что они за свои попытки, выражавшиеся в антисоветской пропаганде и стремлении изменить власть в стране, попадали в тюрьмы, как это случилось и с Кириллом Голицыным. О настроениях людей его круга в первые годы советской власти он весьма откровенно пишет: «Сейчас, когда целых полстолетия отделяет нас от «незабываемого 1919-го», можно более или менее объективно судить о том, как влиял на наше умонастроение исторический фон времени. Ведь та осень 1919 года ознаменовалась наибольшими военными успехами Добровольческой армии Деникина: взят был Орёл и кавалерийские разъезды добровольцев, по слухам, появлялись уже недалеко от Богородицка – под Ефремовым. Никто однако в нашей «колонии» не обсуждал хода событий, не высказывал ни надежд, ни опасений, хотя в душе, я полагаю, многие уповали на то, что политический спор с оружием в руках разрешится вскоре в пользу тех, кто шел ещё с юга на север. Отсюда рождалась уверенность, что все лишения и неудобства жизни — явления временные и даже – недолговременные; что надо лишь потерпеть немного – и жизнь войдет в нормальное русло. Вероятно, у многих, в том числе и у меня, была некоторая внутренняя, не облечённая в слова, но глубокая уверенность в том, что новые формы, навязанные стране кучкой фанатиков, не смогут надолго сохраниться, что жизнь сама, естественным ходом внесёт необходимые поправки. В своём заблуждении мы рисовали себе победу «южан», как нечто бесспорное, предопределённое». Стало быть, они ждали прихода Деникина, уповали на него, а после разгрома Деникина и Колчака, возникла другая ситуация. Убедившись в том, что белогвардейцы, шедшие с оружием в руках на советскую власть, потерпели окончательное поражение, непримиримые противники новой жизни из числа неуспокоившихся дворян начали вести работу по организации возвращения страны к прежнему мироустройству. Понять их, разумеется, можно. Привыкшие к роскоши, к жизни в особняках, к балам и путешествиям за счёт доходов от собственных земель, на которых денно и нощно, не покладая рук, трудились крестьяне, эти не всегда праздные, но искренне не понимавшие, в чём несправедливость такого миропорядка графы, князья, дворяне, купцы, помещики, кулаки, владельцы фабрик и заводов, то есть правящий класс эксплуататоров, вдруг в одночасье потерял почву под ногами, когда простые труженики, страдающие от недоедания при своём тяжком труде, взбунтовались, взяли власть в свои руки, отобрав у всех частную собственность и отдав её государству рабочих и крестьян. А как же они –владельцы могли принять новый закон? Ведь упоминавшийся ранее Декрет от 10 ноября 1917 года, то есть вышедший в первые же дни советской власти, вместе с отменой всех сословий в стране гласил: «Ст. 3. Имущества дворянских сословных учреждений немедленно передаются соответствующим земским самоуправлениям. Ст. 4. Имущества купеческих и мещанских обществ немедленно поступают в распоряжение соответствующих городских самоуправлений». Сословия сословиями – их отсутствие, конечно, тоже трудно пережить, но исчезновение из рук богатства, доходов от поместий, на которые можно было безбедно жить – это куда страшнее. Вот и пришлось золото и бриллианты спешно вывозить за границу, если удавалось эмигрировать, или закапывать в землю, прятать в люстрах, замуровывать в стенах квартир, а тем временем готовить почву к уничтожению существующей власти, которая, как им вполне понятно казалось, несправедливо ограбила их. Несколько страниц книги посвящены рассказу о Петербургском инженере Астахове, который в период НЭПа в 1923 году сумел развить экономическую деятельность настолько бурную, что деньги потекли к нему изобилии, и он не знал сначала, куда их деть, поскольку не доверял устойчивости власти, и поэтому решил превратить деньги в ценные вещи, на которые не могут повлиять никакие политические бури. Он скупал у ювелиров, в которых не было недостатка в Петербурге, золото, серебро, бриллианты и, накопив их в огромном количестве, собственноручно выдолбил в стенах своей квартиры несколько тайников, спрятал в них ценности, заложил отверстия кирпичами, заштукатурил, заклеил стены обоями или закрасил. И хоть проделывал Астахов всё это в строжайшей тайне, о чём знала только его жена, в его квартиру однажды нагрянули люди в красно-синих фуражках с обыском, ничего не найдя арестовали супругов, а, спустя пару месяцев, они вновь явились в квартиру и вскрыли тайники, указанные самим Астаховым из заключения по телефону, видимо, под хорошим давлением, как полагает рассказчик. Но это рассказ о неудачнике-нэпмане. Политические вопросы решались иначе. Любопытно автор пишет о действиях своей матери в этот период. «Конечно, мать не сочувствовала новой власти, которая с первых же шагов безжалостно попрала гуманные идеалы либеральной интеллигенции – заявляет он и продолжает далее:– Мою мать следует отнести к числу именно таких людей, к числу тех, кто внутренне протестовал против совершавшегося насилия. Однако, оппозиционные настроения мать выражала по-своему: она не злопыхательствовала при неудачах власти, не критиковала каждый её шаг и каждое мероприятие. В ней вообще не было озлобленности. Но она выражала принципиальное несогласие с теми, кто взялся проводить на людях небывалого размаха вивисекцию… Но вместе с тем, она не могла оставаться в стороне от событий и увидела свой долг в оказании людям нравственной поддержки, которая так нужна была многим в то трудное время. Я уже говорил о том, что репутация матери, как мудрой советчицы во всех житейских невзгодах издавна была известна и постоянно росла, увеличивая число людей, искавших у нее совета. Многие верили в истинность ее утешительных слов и шли к ней. Зимой 1923 года этот поток настолько увеличился, что хозяйки большой квартиры, где мы временно жили, сами бывшие в числе её поклонниц, выделили матери отдельную комнату для приёма людей. На вопрос: кто были приходившие к ней люди, я ответить не могу. Скажу только, что их было много. Возможно, кто-то из гостей матери и имел какое-то отношение к контрреволюционным заговорам» Одним из таких «возможных» людей был Бурхановский, с которым мать знакомит своего мужа и сына, а тот развивает бурную деятельность, снабжает новых друзей листовками, просит оказать помощь в поездках за рубеж, являясь негласным передатчикам несколько шифрованных писем туда и обратно, в которых почтальон назывался Маней. Всё это не осталось без внимания контролирующих органов ГПУ, и вскоре в 1919 году был арестован сначала отец автора, но затем отпущен, а в 1923 году и сам автор с судебным решением о тюремном заключении сроком на пять лет. При этом, автор утверждает, что ни в чём виноват перед властью не был, но осуждён был лишь как представитель дворянского рода, на который начались массовые гонения. Что касается знакомства с Бурхановским, организовавшим контрреволюционную группу, то, как пишется в книге, это был провокатор, специально засланный к ним работниками ГПУ. Но это выглядим, мягко говоря, не логичным. Зачем, спрашивается, органам власти засылать провокатора, который становится руководителем группы контрреволюционеров, раздаёт прокламации, и его же потом расстреливают, как организатора контрреволюционного заговора? Неужели это нужно было только затем, чтобы арестовать семью Голицыных и им подобным, посадить на длительные сроки и затем выпустить на свободу? Всё это как-то не вяжется. В книге подробно описывается история с арестами семьи Голицыных. ГПУ намеревалось арестовать и мать автора, но она внезапно скончалась, и следователь сожалел о том, что не удалось её допросить.

Однако сына Кирилла осудили и поместили в Бутырскую тюрьму. Расстроенный отец пишет сыну записку с рекомендациями, как вести себя на суде и со следователем. Записку вкладывает в передачу для сына в надежде, что она успешно дойдёт незамеченной, но её обнаруживают охранники, и отца тоже арестовывают за пособничество. А в записке писалось буквально следующее: «Если тебя обвиняют в сношениях с Б. (Бурхановским. Прим. Бузни.), говори, что ты познакомился с ним через мама, вопреки твоему желанию по ея требованию имел с ним знакомство. Вообще не стесняйся возложить вину на неё, она нам это проститъ. Если дело идёт об У. (Уварове, соратнике Бурхановского. Прим. Бузни), то также нужно говорить, что она заставила тебя найти его и свела с Б. (Бурхановским. Прим. Бузни)… Нахождение воззваний у тебя объясни тем, что ты их взял для коллекции, а не для распространения. При допросах не бойся запугиваний. Это обычная система; старайся произвести впечатление недалёкого мальчика, не понимающего, в чём его вина…». Не зная ещё об аресте отца, но удивлённый тем, что следователь спрашивает о листовках, Кирилл Голицын признаётся в получении листовок и говорит о месте, где они спрятаны. Так что спустя некоторое время, они с отцом оказываются в одной камере: тюремщики сочли возможным содержать их вместе с другими заключёнными. Говоря о злополучных листовках, следует отметить, что, как явствует из фотокопии одной из прокламаций, помещённой в книге автором, озаглавленной лозунгом «Христиане и верующие всех стран соединяйтесь!» – не правда ли напоминает пролетарский лозунг того же времени «Пролетарии всех стран объединяйтесь!»? – то помимо двенадцати пунктов требований, подписанных Организационным Советом Молодая Россия, отдельно выделен был лозунг «Пора убрать Совнарком – воров, убийц и палачей!». Вот вам и отсутствие пропаганды и агитации, отсутствие злого умысла. Даже в наши дни, при почти полной свободе слова в интернете, когда, не смотря на полный запрет ненормативной лексики на сайтах, время от времени появляются матерные выражения, а уж о политиках чего только не говорят, как их только не ругают, так вот даже сегодня сажают в России людей за политические убеждения, если они выплёскиваются через край, если тот или иной политик осмеливается открыто на что-то претендовать. Так, уже восьмой год сидит за решёткой полковник Владимир Квачков, реально претендовавший на пост президента страны, правда баллотировавшийся пока и не прошедший лишь в Мосгордуму, но посаженный по обвинению в покушении на главу РАО ЕЭС Анатолия Чубайса и через три года оправданный судом присяжных заседателей, однако так и не выпущенный на свободу получив дополнительный срок по обвинению в экстремизме. Лишению свободы сроком на четыре с половиной года был приговорён за организацию массовых беспорядков в стране лидер движения «Авангард красной молодёжи» Сергей Удальцов. Арестовывались и ряд других политиков. И это всё происходит в дни, когда более четверти века в стране нет советской власти. Что же говорить о времени, когда эта власть только создавалась? Революция не мгновенно перевернула сознание людской массы. Да, большая часть населения восприняла революцию на ура, потому что она провозгласила свободу, равенство и братство. Но оставалось великое множество явных и скрытых врагов советской власти. Вот, например, что писал в своём письме 12 октября 1928 года из Сочи в Ленинград своему партийному товарищу Александре Жигиревой будущий тогда писатель Николай Островский, будучи прикованным к постели болезнью и совершенно слепой: «Я буду писать кратко, т.к. каждое слово – мучительная боль глаз – я пишу наслепую, не видя. Итак, я с головой ушёл в классовую борьбу здесь. Кругом нас здесь остатки белых и буржуазии. Наше домоуправление было в руках врага – сына попа, бывший дачевладелец. Я и Рая, ознакомившись со всеми, организовываем рабочих и своих товарищей, живущих здесь, и требуем перевыборов домоуправа. Все чуждые взбесились и всё, что могли, делали против – 2 раза срывали собрание. Загорелись страсти. Но, наконец, в 3-й раз собрались у меня в комнате все рабочие и комфракция и наше большинство голосов выбрало преддомуправ<лением> рабочую, энергичную женщину. Домоуправление в наших руках...» Это окошко в реальную жизнь послереволюционного времени. И Кирилл Голицын фактически подтверждает это в книге, когда пишет: «Судилища над представителями коммерческого мира в начале 20-х годов явились как бы прелюдией к пресловутым процессам «вредителей» в конце 20-х и начале 30-х годов. Вторые (процессы) были лишь логическим продолжением первых, а по существу, и те, и другие служили одной цели: вселить ужас перед возмездием за инакомыслие; поселить животный страх в людях с тем, чтобы совершенно парализовать всякие попытки к противодействию и даже саму способность независимо мыслить… Спору нет, методами пользовались суровыми, не укладывавшимися в рамки общепризнанных юридических норм, и бесполезно было бы терять время на поиски законности там, где её заведомо нельзя найти, но всё же неправильно думать, что сажали «ни за что», без состава преступления. Всё дело в том, что считать преступлением? Органы безопасности ответили на этот вопрос однозначно: репрессиям подвергались только те, кто – действительно или предположительно – «не сочувствовал» советскому строю. И я беру на себя смелость утверждать, что с этой точки зрения среди осуждённых по 58-й статье и в 20-е годы, и в позднейшие времена, не было таких людей, кого можно было бы заподозрить в сочувствии». То есть, по мнению автора книги, арестовывали и сажали с точки зрения государства правильно. Только тут хочется добавить, что тех, кто не сочувствовал или не всегда сочувствовал советской власти, было значительно больше, но не все они становились на путь вредительства государству и потому не всех сажали. Были и писатели, как Сергей Михалков, который со своим дворянским происхождением стал в конце концов председателем Союза писателей России; был Андрей Туполев тоже дворянского происхождения по материнской линии, но ставший замечательным советским учёным и авиаконструктором, генерал-полковником, академиком РАН, трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом многих премий; сын купца Александр Герасимов стал Народным художником СССР, первым Президентом Академии художеств СССР; из купеческого сословия вышла и знаменитая советская скульптор, автор монумента «Рабочий и колхозница» Вера Мухина. Да и двоюродный брат Кирилла Голицына Сергей ни разу не арестовывался и стал советским писателем, пишущим рассказы для детей и юношества, а за участие в Великой Отечественной войне был награждён орденами Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы» и др. И таких людей, родившихся при царской власти в дворянских, купеческих или иных отличных от простого народа кругах, но признавших народную власть в стране оказалось не мало, и они сослужили свою добрую службу государству Российскому. Но были, к сожалению, и, так называемые, перевёртыши. Среди них нельзя не назвать Бориса Ельцина, сына репрессированного строителя и внука раскулаченного беглеца, имевшего до революции водяную мельницу и ветряную, молотильную машину, постоянных батраков, посева до 12 га, жатку-самовязку, лошадей до пяти штук, коров до четырёх штук. Внуку, конечно, всё это было хорошо известно, и он рад был бы гордиться своими предками, да уж больно хотелось ему властвовать: ещё в школе был старостой класса, а по окончании политехнического института с квалификацией «инженера-строителя» в 1955 году работает на строительных объектах мастером, начальником участка, а в 1957 году прорабом строительного управления. Но это было только началом быстрой карьеры. В 1961 году Ельцин вступает в партию, в 1963 году назначается главным инженером Свердловского домостроительного комбината, а в 1966 году – его директором. Однако не об этой карьере мечтает Борис. В 1968 году молодого коммуниста переводят на партийную работу в Свердловский обком партии, а в 1975 году его избирают секретарём обкома, ответственным за промышленное развитие области, ещё через год – первым секретарём обкома. Спустя десять лет переведен на работу в Москву, где возглавил отдел строительства ЦК КПСС, а через два месяца был избран секретарём ЦК КПСС. И вроде бы хороший путь избрал себе, всё получается – достиг желаемых вершин и забыл о кулацком прошлом, но оказывается нет. Не прошло и двух лет у вершин власти, как Ельцин выступил с открытой критикой работы руководства партии, и началась упорная борьба, когда Борис Ельцин сначала выходит из состава Политбюро, затем выходит совсем из партии, выступает на массовых митингах, а завершает активность подписанием Беловежского соглашения, которым распускается Советский Союз, Горбачёв становится никем, а Ельцин полновластным хозяином России, но без союзных республик. Вот когда проявилось кулацкое сознание, таившееся много лет, заключавшееся в ненависти кулака к советской власти. Оно проявилось и при захвате власти, и при расстреле танками Белого дома с восставшими против Ельцина депутатами Парламента. Но и смещённый Ельциным с поста Генерального секретаря ЦК КПСС Михаил Горбачёв в этом отношении был не лучше своего победителя. Как вещает история, Михаил Сергеевич был внуком двух репрессированных дедов, рассказы одного из которых Пантелея Ефимовича, осуждённого в 1937 году по обвинению в «троцкизме», едва не расстрелянного, но потом оправданного, по словам самого Горбачёва, послужили одним из факторов, склонивших его к неприятию советского режима. Но он признался в этом после своей отставки и развала СССР, в котором принимал самое активное участие. И это говорил человек, который в восемнадцатилетнем возрасте был награждён за ударный труд на зерновых орденом Трудового Красного Знамени, в девятнадцать лет стал кандидатом в члены КПСС и поступил на учёбу в МГУ, после окончания которого, семь лет был на руководящих должностях Ставропольского горкома и крайкома комсомола, затем перешёл на партийную работу, поднявшись до самой вершины власти, и «добровольно» сложивший с себя полномочия в результате предательской политики его соратника Ельцина. Тут есть ещё один нюанс. Ельцин после подписания Беловежского соглашения о роспуске Советского Союза первым делом позвонил об этом в США, доложив Президенту Бушу об успешном завершении процесса, что наводит на мысль о предварительном согласовании вопроса. Но и избрание Горбачёва Генсеком тоже было предсказано ещё в 1984 году Бушем на неформальной встрече тогда вице-президента США Буша с Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР В. Исраэляном 18 апреля в Женеве, когда Буш, говоря о предстоящей смене власти в СССР, уверенно заявил, что «Следующим вашим лидером будет Горбачёв». И становится понятным тогда поведение пришедшего к власти Горбачёва со столь отрицательным в душе отношением к советской власти его приглашение в Москву советников из США, постепенная сдача позиций СССР на международной арене: разрушение Берлинской стены, вывод советских войск из стран социалистического лагеря, отделение республик Прибалтики, сокращение стратегического вооружения. Всё было направлено на ослабление могущества советского государства не без пользы Соединённым Штатам Америки, о которой так заботился Горбачёв. Таким образом, Советским Союзом последние несколько лет руководили два отпрыска бывших репрессированных, бывших кулаков и подкулачников, о чём не могли не знать заокеанские правители, и использовавшие их амбиции в своих имперских интересах. Кирилл Голицын писал в своей книге: «Первым актом трагедии русской интеллигенции стал кровавый 1918 год. Удар был направлен прежде всего на верхушку дворянской интеллигенции, во главе с царствующим Домом. Расстреливали государственных деятелей павшего строя, министров, офицеров армии и флота. Вторая волна репрессий, в начале 20-х годов, коснулась дворянской молодёжи. Она захлестнула и меня. Но как всякая настоящая волна не смывает на своём пути всё начисто, так и здесь репрессиям подверглись лишь те, кто оказался в поле зрения ГПУ. Многих «волна» не задела чисто случайно» (стр. 361). Но мы видели, что многие из не репрессированных дворян стали впоследствии видными советскими деятелями, патриотами своей страны. Мой дед Ипполит Николаевич, потомок великого молдавского логофета, служившего управляющим имения, был приговорён к расстрелу, но за него заступились крестьяне. Они написали письмо – оно хранится у меня в архиве, – в котором утверждали, что их управляющий был всегда справедлив и никогда не обижал крестьян. Это заявление сыграло свою роль: деда не расстреляли и не подвергли репрессиям. Впоследствии он умер своей смертью, а его сын, мой отец, спокойно учился, женился, родил четверых детей и дожил до девяноста шести лет. Вот вам и репрессии дворян. На следующей странице своего опуса Голицын пишет свои размышления: «Как известно, Великий Вождь (имеется в виду Ленин. Прим. Бузни) провозгласил некую непогрешимость рабочего класса, его исключительные нравственные качества и преимущество быть носителем истины. А так как во главе пролетариата стоит партия – «ум, честь и совесть нашей эпохи», то, естественно, она в большой степени наделена всеми достоинствами, присущими пролетариату. А между тем не надо быть семи пядей во лбу, чтобы отнестись недоверчиво ко всем этим декларативным положениям. Ребёнку ясно, что рабочий класс – наименее образованный и наименее культурный слой общества, и давать ему руководить огромным государством равносильно замене в научных учреждениях учёных уборщицами» (стр. 362). Позволю себе назвать эти рассуждения дилетантскими. Разве не известно было этому бывшему князю с дворянским образованием имя великого учёного Михаила Ломоносова, родившегося в деревне, в семье крестьянина, поморского промысловика, и выросшего до знаменитого основоположника научного мореплавания и физической химии, астронома, приборостроителя, географа, геолога, поэта, художника, историка и так далее? И ребёнку должно быть ясно – знания и умения даются не рождением от того или иного общественного слоя, а от воспитания и учёбы. В Советском Союзе все слои населения были уравнены, и хорошее образование получали как дети крестьян, так и дети рабочих и интеллигенции. Преподаватели заканчивали одни и те же городские вузы. Так что успехи в учёбе и понимании жизни в основном зависели от личных качеств человека, а не от его сословного происхождения. Принадлежность к тому или иному общественному слою играла роль только в воспитании политической ориентации, на которую, в первую очередь, обычно влияли родители, а потом уже окружающие друзья, или недруги, но не сам факт рождения от дворянина или рабочего. Непонимание автором таких очевидных вещей и привело к тому, что после пятилетней отсидки в исправительной тюрьме, он продолжал считать себя князем по духу, продолжал, видимо, свои пропагандистские речи, а с началом Великой Отечественной войны был вновь арестован и осуждён теперь уже на десятилетний срок за антисоветскую агитацию. В книге утверждается, что никакой агитацией Кирилл Голицын не занимался, однако его записки, сделанные уже после даже десятилетнего пребывания в исправительных лагерях, говорят об обратном. Тюрьмы и лагеря его ничему не научили. Советскую власть и советский народ он не понял. Его не расстреляли за его княжеский титул, не расстреляли за активную антисоветскую пропаганду, тратя государственные деньги на его проживание в заключении в изоляции от советского общества. Он прожил до 1990 года и спокойно скончался. А тысячи и тысячи советских граждан умирали на полях сражений с гитлеризмом, отдавая свои жизни за то, чтобы Кирилл Голицын мог спокойно умереть от старости у себя на Родине. Справедливо ли это? Вопрос. Ведь судебное дело Голицына можно было продолжить. Его старший сын Андрей Голицын написал полсотни страниц в приложении к книге своего отца и начинает его в духе всей книги: «В 1991 году Советская власть приказала долго жить. Власть «рабочих и крестьян» рухнула в одночасье, словно карточный домик. Рухнула без всякой идеологической трескотни, похоронив под своими обломками «единственно верное» марксистско-ленинское учение, вместе со всеми «безбожными» и «не безбожными» пятилетками, вместе с мировой революцией, комсомольскими стройками, восточно-европейским социалистическим блоком, дружбой народов, вместе с «вечно живым» и прочими атрибутами «научного коммунизма» и «пролетарской солидарности» (стр. 495). Но, во-первых, советская власть жива в сердцах миллионов людей и придёт время, когда она может вернуться. А, во-вторых, автор приложения берёт в кавычки абсолютно верные фразеологические единицы, подвергая их тем самым сомнению, что говорит о его полном непонимании исторических событий. Впрочем, дальше на той же странице, описывая пришедший на смену прежней власти новый режим, он пишет: «Не прибегая к большевистскому призыву «грабь награбленное» (Такого призыва у большевиков никогда не было. прим. Бузни), новорожденная «демократия», через шоковую терапию, ваучерную аферу и прочие ловкие формы приватизации стала по своему усмотрению распоряжаться «народным достоянием», создавая благодатные условия для формирования новой, постсоветской буржуазии. Очистив путь для криминала, лидеры «демократической» России, прикрываясь экономической ситуацией двадцатых годов в Соединённых Северных Штатах Америки, на долгие годы определили личную корысть основополагающим стимулом своего служения Отечеству». Соглашаясь с основной мыслью автора этого абзаца о том, что настало время личного обогащения криминальных структур, нельзя не обратить внимание на то, что в кавычки взяты слова «народное достояние». То есть автор, именующий себя князем, Андрей Голицын не признаёт того факта, что при советской власти всё в стране являлось народным достоянием. Это значит, что, как и его отец, он продолжает думать, что всё должно принадлежать бывшим князьям и дворянам. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. И потому рассматривать дальше его высказывания не имеет смысла, дабы не повторять мною написанное.