«Подписчики стали спрашивать, а нельзя ли приносить журнал в закрытых пакетах»

Евгения Альбац — о страхах в обществе, жизни без денег и о том, почему нельзя закрывать журнал

Этот материал вышел в № 126 от 14 ноября 2018

23:43 13 ноября 2018

Илья Азарспецкор «Новой газеты»

Спецкор «Новой» Илья Азар встретился с главным редактором журнала The New Times, когда еще никто не знал, что деньги на рекордный штраф для СМИ в 22 миллиона рублей будут собраны всего за несколько дней.

Фото: Сергей Фадеичев / ТАСС

— Почему это произошло именно сейчас? Только из-за интервью с Навальным? Недостаточно серьезный повод, по-моему.

— Думаю, оно сыграло роль последнего триггера. Мы ведь можем судить только по имеющимся документам. Депутат Госдумы, ветеран КГБ, генерал-лейтенант Рыжак написал свое заявление генпрокурору Чайке, потому что ему 2 апреля по электронной почте пришло письмо от некоего Дмитрия Игнатова. Этот Игнатов узнал, что ООО «Новые времена» получает деньги от Фонда поддержки прессы, который является иностранным агентом, но не отчитывается перед Роскомнадзором. Откуда Игнатов знает о том, как получает деньги ООО «Новые времена», откуда он знает, что The New Times не отчитался перед Роскомнадзором, хотя отчитался в Минюсте.

Но я не могу понять, зачем генерал-лейтенанту, чтобы написать Чайке, понадобилось ссылаться на Игнатова.

— Вроде как бдительные граждане.

— Он и сам бдительный гражданин, причем с большим послужным списком. Почему в апреле? Потому что в феврале и в марте мы очень много писали о выборах. У нас вышли — это последнее, на что у нас остались деньги, — две серии материалов: «Путин. Итоги» и «Путин.Эволюция». Есть абсолютная закономерность, что как только у нас появляется что-то критическое о Путине, через неделю обычно у нас находят очередной непоименованный «Правый сектор» или ИГИЛ (запрещенные в России организации. — Ред.). Это неизбежно, мы привыкли. По-моему, у нас 18 протоколов от Роскомнадзора.

— Так вроде у вас первое предупреждение было в 2016 году?

— Мы сами запутались, но есть протоколы и предупреждения, а есть просто протоколы, которые не переквалифицируются в предупреждения. Конечно, мы все время ждали, что они нам вынесут очередное предупреждение и отзовут лицензию.

— Это было бы логичнее.

— Да, но проблема заключается в том, что в неправовом государстве никакой логики нет. Вы не можете просчитать свои риски, потому что вы не понимаете, что рискованно, а что нет. За что вы получите по башке, а за что нет. Это классика авторитарного жанра.

— Несколько заметок из серии «Путин.Итоги» я тогда читал. Классические заметки, ничего в них такого-то нету…

— Только никто, кроме нас, этого не пишет. Вот и все.

— Мне не кажется, что такого рода аналитика может взбесить Путина.

— Я не думаю, что это вопрос Путина. Это вопрос устройства российской политической системы, в которой все находится в крайне подвижном состоянии: институты разрушены. Нет института представительной власти. Нет института права, причем если раньше казалось, что только по политическим делам право перестало работать, то сейчас это переходит и на самые обычные дела. Все зависит от того, сколько занесут или откуда пошел звонок. В этом государстве для властной элиты осталась одна константа — Путин Владимир Владимирович. Фраза Володина про то, что есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России, — это ведь не шутка, это отражение того, что у них в головах. Путин — это статус-кво, который нельзя обрушить. И я все больше и больше понимаю, что вся их система рухнет ровно в одну секунду. Поэтому о Путине либо хорошо, либо ничего.

— Вот на примере Баданина понятно, что друзья и личная жизнь Путина — это реальная стоп-линия.

— Да, нам тоже тогда за Канева ровно через неделю прилетело (было вынесено предупреждение Роскомнадзора. — Ред.). Абсолютно с вами согласна, поэтому на Баданина завели уголовное дело, и он не может вернуться в страну (уголовное дело было возбуждено по статье «Клевета» после выхода статьи, в которой Илья Трабер был назван человеком с криминальным бэкграундом. — Ред.).

— А заметки об итогах Путина мне не кажутся такой стоп-линией.

— Конечно, и год назад таких проблем бы не было, но ситуация набирает обороты, и постоянно идет эскалация. Впрочем, это мои домыслы. Ведь они сейчас сделали самое глупое, что можно было сделать. Журнал ведь находится в предсмертном состоянии — в мае закончились деньги, и я вынуждена была даже расстаться с верстальщицей. Я научилась верстать сама.

— Именно. Ведь сайт сейчас — это фактически только почтовая рассылка.

— Не только. Когда есть деньги, на сайте еще появляются какие-то материалы за гонорары. Работает пара новостников в регионах, работает редактор, юрист, бухгалтер и я.

— Вот и странно, что это сейчас произошло.

— Мне тоже.

— Вам «там» не намекали?

— (Усмехается.) Когда все это произошло, один мой сосед мне сказал: «Ну что, пойдешь по кабинетам кланяться?» Я по кабинетам никогда не ходила и не пойду.

— Может, звонил кто?

— Никто не звонил.

Петр Саруханов / «Новая газета»

— Может, это частный эксцесс Рыжака?

— Который написал генпрокурору, а тот сразу сказал: «Ату их!» Тут же появились прокуроры Тверского района, которые начали в мае вдруг меня с собаками искать, потребовали предоставить всю документацию.

В представлении от 8 июня они написали, чтобы мы немедленно все исправили (то есть отчитались перед Роскомнадзором. — Ред.). Мы все сделали и думали, что все в порядке. 30 июля они вызвали к себе [нашего адвоката] Вадима Прохорова, а он им сказал: «Ребята, все сроки-то вышли 11 июля». Они сказали, что он прав. И все. Но 25 сентября Прохорова опять вызвали и сказали: «На нас давят, мы ничего не можем сделать». Составили протокол и передали его мировой судье Шведовой, которая пишет 26 сентября совершенно поразительное определение со ссылкой на постановление пленума Верховного суда — что все сроки вышли. После чего возвращает дело в прокуратуру, и опять все замирает.

Но 17 октября прокуроры присылают протест, и он идет в Тверской районный суд судье Затомской, в прошлом Боровковой, которая стала известна во время болотных процессов. Мы публиковали ее портрет.

22 октября у меня в эфире — Навальный. Алеша выходит после 50 суток [административного ареста] — наши договоренности об эфире несколько раз срывались из-за того, что его сажали. После чего вечером 23-го начинается нечто невероятное. Прохорова и меня начинают разыскивать полицейские, почтовики, судебные клерки — все сразу, чтобы немедленно явились, потому что 25 октября в 12.45 Затомская своим решением отменяет отказное определение мирового судьи Шведовой и в тот же день на 16.30 назначает заседание суда первой инстанции — абсолютно уникальная для практики российских судов ситуация, нигде и никогда больше с такой скоростью заседание суда первой инстанции не назначалось. При этом заседание мирового судьи Шведовой проходит в отсутствие не извещенных надлежащим образом представителей New Times. Судья Шведова принимает прямо противоположное своему предыдущему решение и выносит нам штраф в 22 миллиона 250 тысяч рублей. Как будто два разных человека писали.

— И все же — интервью Навального? У него свой канал с миллионами просмотров. Чего им это интервью на «Эхе Москвы»?

— На YouTube-канале «Эха Москвы» это интервью посмотрели 1 миллион 100 тысяч человек. Это абсолютный рекорд.

— Но там же не было ничего нового. Очередное интервью с Навальным.

— Я же вам говорю, что в авторитарных режимах невозможно просчитать риски телефонного права. В 90-е не работали законы, но работали понятия, и более-менее известно было, за что убьют, а за что по жопе получишь. Сейчас ничего не работает.

Я все время думаю, как они не понимают, что это их риски прежде всего. Они ни в чем не могут быть уверены. Сегодня им начальник сказал, что им можно украсть миллион, а завтра он передумал. Это же кошмар, очень неудобно. Но это классика жанра. Так сейчас происходит в Венесуэле, где не работает вообще ничего — военные доставляют гуманитарную помощь и при этом крадут половину.

— Вы же, наверное, понимали, что за вами особенно следят…

— Почему лопухнулись?

— Да. Из-за того, что нет хороших юристов?

— Нет. В декабре 2015 года были внесены поправки в Закон о СМИ в статью 19.2, потом вышло постановление правительства о том, что СМИ должны информировать Роскомнадзор о получении иностранного финансирования. Мы и так информируем, так как «Фонд поддержки свободной прессы» иноагент, и каждый квартал отчитывается перед Минюстом. Потом выходит приказ Роскомнадзора, который устанавливает форму отчета — простую таблицу, и в июне 2016-го утверждается Минюстом. А вступил он в силу в январе 2017 года. Тогда адвокат Вадим Прохоров был в деле Бориса Немцова… Короче, да, мы банально это пропустили. Взяли и пропустили. Вот и все.

— А зачем вообще было делать фонд, если большая часть денег у вас из России?

— Мы делали фандрайзинг каждый год. Там иностранных денег — грант от European Endowment for Democracy, который мы получили в июне 2017 года в размере 120 тысяч долларов, Боря Зимин переводил, когда я уволила много людей и выплачивала выходные пособия, наверное, тысяч 50 долларов. Понимала ли я, что будут проблемы? Понимала, но выхода не было. Ушли спонсоры, и я не могла найти достаточно денег, чтобы продолжать издавать журнал. Надо было закрыться, либо попытаться продержаться.

Но в основном там средства российских граждан. Например, Петя Офицеров переводил деньги каждый месяц. Был и есть человек в Жуковском по фамилии Давыдов, каждые полгода переводил по 60 тысяч. Были какие-то люди в академических домах — когда приходили большие суммы, я отправляла всегда шофера с чашкой и благодарственным письмом и предлагала поужинать, познакомиться.

Была еще одна проблема: в последние годы подписчики стали бояться, что им приносят журнал в дом. Они стали нас спрашивать, а нельзя ли в закрытых пакетах.

— Да ладно?

— Совершенно серьезно. Вы даже не представляете себе, до какой степени люди боятся.

— Массово?

— Массово. Люди перестали выкладывать журнал на стол. Я помню, как мне один очень известный медиаменеджер говорил: перестань делать такие обложки, люди не могут в открытую читать журнал. Я всегда считала, что одна из важнейших целей выпуска журнала была в том, чтобы опускать эту планку страха.

— Не знаю, какая аудитория была у The New Times…

— Очень хорошая, абсолютно как у Forbes.

— Есть проект Republic — это такой клуб по интересам, а не СМИ. Может, вам тоже нужно было сделать что-то такое?

— У нас же был клуб, когда сайт был закрытый, но когда было бумажное издание — это был товар, было понятно, что мы людям продаем. Сайты я не умею делать, и мне это, честно говоря, неинтересно. Делать бумажный журнал, собирать этот пазл — мне было интересно.

— А зачем продолжали?

— Наверное, потому что очень трудно закрыться. Вокруг много людей, которые говорят, что этого ни в коем случае нельзя делать. Знаете, сколько я получаю писем со словами: «Евгения Марковна, только не сдавайтесь. Сейчас вы не можете себе позволить закрыться. Вы же понимаете, как важно, чтобы вы не сдались»? Не десятками, сотнями. Когда стало понятно, что мы совсем банкроты, что у нас совсем нет денег, неужели никому не приходило в голову задать себе простой вопрос, что один общественно-политический еженедельник можно было общими усилиями содержать? Если он так нужен.

https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/11/13/78569-podpischiki-stali-sprashivat-a-nelzya-li-prinosit-zhurnal-v-zakrytyh-paketah