Гениальная дочь палача

Carina Cockrell-Fehre

В Лондоне есть музей, который я не люблю. 
Но его основательница одновременно привлекает и отталкивает. 
В своих мемуарах она умолчала, что была дочерью потомственного страсбургского палача. Когда он умер, мать покинула город: она тоже происходила из палаческого рода - люди этой профессии женились строго в пределах своего презренного сословия.
Узаконенное убийство все равно считалось убийством.

Вдова с маленькой Мари переехала в Берн, где поступила экономкой в дом известного местного врача и анатома Кертиса. Подлинный характер их отношений неизвестен. Полагают, они были любовниками.

Кертис долгое время не разрешал ребенку входить в одну из комнат, где запирался и проводил почти все свое время. 
Однажды вечером Кертис забыл запереть дверь… 
Мари толкнула ее, жалобно заскрипевшую.
Чадили свечи, отбрасывая гигантские тени. 
На столе были разложены человеческие руки, ноги, отрезанные головы, мышцы, сердца…Удушливо пахло горячим воском.
Кертис замер с чьей-то головой в руках (это была голова герцога Орлеанского). Один синий стеклянный глаз был вставлен в глазницу, и смотрел прямо на Мари. В другой глазнице — пустота. 
Девочка подходит к верстаку, берет из коробочки серый глаз, вставляет его в глазницу герцога и смеется так весело, что даже Кертису становится не по себе…

…В 1777 Мари выполнит с натуры свою первую восковую скульптуру - Вольтера (раскрашивать было несложно- философ и так отличался восковым цветом лица). Не только абсолютное сходство с оригиналом изумит Кертиса, но и то, как мертвый воск передавал и настроение, и весь характер философа. "Вольтер теперь никогда не сможет умереть, - пошутил он, не вполне уверенный в том, что философ не повернет голову и не ответит ему какой-нибудь из своих острот... 
Кертис понял: что ему больше нечему учить Мари Грошхольц (таково было тогда ее имя).

Он предложит ей партнерство в своей необычайно популярной кунсткамере диковинок на Бульваре дю Тампль, а потом - в Пале Рояль. Она будет, пожалуй, единственной женщиной во Франции, которая получит финансовую независимость исключительно благодаря собственному искусству. В 17 лет ее пригласят в Версаль, обучать скульптуре сестру Людовика XVI. Скорее всего, та близость к королевской семье, которую она описала в мемуарах, была выдумкой беженки, желающей утвердиться.

Не многие уже помнят, с чего началась французская революция. Она началась так. Парижские бунтовщики вытащили из музея Кертиса восковые фигуры герцога Орлеанского и министра финансов Некера. Они долго терзали их и уродовали. Солдаты, вызванные для подавления бунта, открыли по толпе огонь. 
В безжизненных кукол стали превращаться живые люди. 
И это было только начало. 
Через два дня падет Бастилия. 
Как приближенную к королевской семье, Мари Грошхольц арестуют. Кто-то из санкюлотов ее узнает в темнице, вспомнит ее кунсткамеру диковинок, и ей предложат делать восковые портреты и казненных аристократов, и выдающихся революционеров. 
Ее проводят в подвалы, куда сваливали в кучи обнаженные тела казненных. 
Всех их уравняла смерть и гильотина.

Мари снимает маски в глине, потом заполняет полость горячим воском, освобождает от глины восковые лица и- раскрашивает…
Даже самые оголтелые из ревнителей классового геноцида расступаются перед ней: где это видано, чтобы столь крошечная женщина, почти карлица, без малейшего колебания ходила по мертвецким подвалам с руками по локоть в чужой голубой крови…
Она, всегда в черном чепце, напоминает им летучую мышь… 
Сама Мари чувствует себя великим уравнителем, сродни гильотине.
Потом в те же подвалы будут свозить тела революционеров: так бывает всегда.
Она не делает различий. 
Она хорошо знает, что делает. 
Ей посчастливилось увидеть великую историю.
И эту историю потом можно будет дорого продать. 
Потом будет странный брак в 37 лет с инженером Тюссо, двое мальчиков. 
Но разоренный революцией Париж это жалкий призрак той блестящей столицы, какую она знала. Никто больше не ходит смотреть на ее восковых мертвецов: зачем, когда их столько видели настоящих? К тому же, восковые копии казненных членов королевской семьи новый закон запрещает выставлять для обозрения. Что же с ними теперь делать? Не пропадать же добру.

И вот, летучая мышь мадам Тюссо, неопределимого возраста, в своем черном чепце, взяв немного денег, пятилетнего старшего сына и оставив младшего попечениям матери и мужа, пересекает Ла Манш и оказывается в Лондоне, наводненном беженцами из Франции. 
С ней плывут восковые Людовик, Мария Антуанетта и другие мертвецы Ancien Régime.
Вскоре Британия вступит в войну с Наполеоном и в эпоху своего цивилизационного апогея. 
Мадам Тюссо не говорит ни слова по-английски, однако не теряет ни минуты. Она нанимает несколько карет, покупает альманах британских ярмарок и начинает методично возить по ним восковые останки казненных аристократов. Ее жутковатое готическое шоу имеет бешеный успех. 
Она объездила всю Британию - от Лондона до Эдинбурга и Дублина. Ее сыновья выросли и стали подспорьем матери. Росла мощь Британской империи и росла империя Тюссо. Но самое удачное - в Европе возник первый настоящий культ личности нового времени - культ Наполеона. Культ личности это всегда спрос на изображения своего идола. 
И для мадам Тюссо поверженный император оказался гораздо полезнее собственного мужа, бездарно растратившего оставленное ему состояние. 
Больше они не встретятся никогда. 
Восковые фигуры стали частью развлекательной программы самого высшего лондонского света. Мадам Тюссо снимала прекрасные помещения. И под звуки камерного оркестра снова и снова катилась в корзинку абсолютно реалистическая голова Марии Антуанетты…Дамы притворно вскрикивали, подносили с носикам надушенные платки и были внутренне убеждены, что никогда ничего подобного не случится с их зеленым островом…
И даже сама юная королева Виктория дала согласие на изготовление своей восковой копии.

С этого момента начинается всемирная слава маленькой старушки в черном чепце и ее тесная связь с королевской семьей Британии. 
В 1850 году мадам Тюссо изготовила собственную восковую фигуру и умерла. 
Сама она сказала, что всегда пыталась удержать Историю и людей: ведь от них обычно ничего не остается. 
Она права.
Я не люблю этот музей.