Самое большое наше горе - это то, что мы помним советское наследие

Я тебя хочу спросить. Ты как думаешь, какая самая главная проблема российского человека сейчас? Вот я когда начинаю про это думать, у меня концы с концами не сходятся. Бедность - самая главная проблема? Да нет, в войну беднее жили, сейчас не так уж бедно. Развал страны? Да страна, опять же, много раз была развалена, и ничего, восстанавливали. Зарплаты низкие? Взяточничество? Нищающая медицина? Брошенные старики? Рост наркомании?

Ты понимаешь, ведь люди этим не греют голову. Ну, в смысле, каждый день, когда у них вот это муторное чувство, что, блин, вот жопа же, задница, мрак - они же не об этих проблемах думают в это время в голове. Ну вот, все в этом депресняке, вся страна в этом депресняке - их же на самом деле НЕ ЭТИ проблемы мучают. А какие? Что - самая главная проблема? Почему вся страна в депресняке?

Ответ про реальность - он многое объясняет. Люди во многом в депресняке потому, что реальность внезапно оказалась out of their hands, в смысле, они на нее никак не могут повлиять, совсем никак. Ну вот каждый день ходишь на работу, или там, в налоговую, или на стройку свою, и там все время ощущение, что ты сизиф и толкаешь какой-то непомерный камень в какую-то никому не нужную долбаную гору и в процессе этого все время знаешь, что все равно все это зря, и более того, тебя даже никто не видит с твоими проблемами. И знаешь, что камень скатится обратно, что все это в потенциале - навсегда, и в то же время знаешь, что у тебя все равно есть только два выхода - либо толкать камень, либо сдохнуть, отпустив его, потому что он тогда тебя воще придавит нахрен попросту.

И этот камень - это реальность. Которая складывается вот из того, что утром просыпаешься и по телеку гавно; что погода идиотская и ты видишь, что с природой так-таки что-то неладное творится, но всем насрать, и ты где-то в самом низу сознания - это уже не осознается даже - вспоминаешь про пожары, про плату за коммунальные услуги и про то, что даже если ты уплатишься весь как зверь, все равно никто не гарантирует того, что наше любимое правительство тебе че-нить где-нить не отрежет, если ему вожжа под хвост попадет; и того, что утром спускаешься во двор, а он весь уставлен машинами как попало, потому что нет парковок нормальных, и все срать хотели на парковки, и каждый знает, что парковки нужны, но будет все свои силы тратить на то, чтобы свою личную машину приткнуть куда-нибудь СЕГОДНЯ; а потом пробки, про которые уже планируешь - "выехать на столько-то раньше, потому что там пробка", и уже теряешь даже ощущение, что пробка это вообще-то ненормально, это кажется уже ощущением из какого-то другого мира; и это хорошо, если вообще есть машина - а если это не машина, а маршрутка, то это каждое утро взятие брестской крепости в час пик, это толпа, в которой каждому НУЖНО УЕХАТЬ ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО, это мрачные рожи в мрачном молчании, на каждой из которых написано "у меня точно такое же утро и, знаешь, все люди уроды", и мрачные водители, которым, наверное, эта раздолбанная дорога, летящая во все стороны грязь и идиоты на соседней полосе по маршруту, по которому носишься каждый день как долбаный хомяк, уже просто снятся; и цена за проезд, которая каждый раз кажется высокой, сколько бы раз ни платил, потому что ты помнишь, твою мать, помнишь, что когда-то было не так, и никуда нельзя деть эту память; и все это - это даже еще удачный день, потому что бывает гололед, бывает дождь, бывает смог, бывает мороз, и черт-те знает что еще бывает; а потом работа, где у каждого такие разные и такие одинаковые проблемы, проистекающие от того, что все время приходится сталкиваться с нашим любимым государством, и все время надо думать не о том, как делать дело, а о том, как обойти тут, просочиться там, проползти здесь, ублажить того, этого, пятого, десятого, получить пятьсот бумажек, заплатить все деньги, что у тебя есть, и потом хотя бы просто. спокойно. реагировать. на телевизор, из которого тебе наглая жирная зажравшаяся рожа прямо в лицо врет о том, как у нас в стране поддерживают мелкий бизнес и борются с коррупцией; и это даже еще не все, потому что у кого-то это самодур-начальник, который то ли гребет под себя, то ли кому-то еще верхнему деньги отстегивает - не понять, да и уже все равно по большому счету; у кого-то это гастарбайтеры на объекте, за которыми не знаешь, как смотреть, потому что крадут, пакостят, делают как попало; у кого-то просто идиоты, которым бегаешь каждые две минуты сопли подтираешь, потому что они не знают и не умеют ничего сами, потому что они новое поколение, выросшее на новом образовании, о котором даже уже не думаешь, потому что оно просто тонет, тонет, тонет в этом каждодневном и кажется мелочью, и хотя ты знаешь, что это не мелочь, думать об этом просто уже не хватает сил; и все время кажется, что весь мир против тебя и самое главное, все бессмысленно, потому что ты не создаешь, блин, никакую промышленность, не поднимаешь страну, не строишь дома для своих детей, не борешься против захватчиков, не трудишься ни на какой целине; ты не первопроходец, столкнувшийся с непредвиденными походными трудностями; не летчик, не космонавт, сгорающий в атмосфере; ты сгинешь на этом долбаном холме под этим долбаным камнем без всякого следа и смысла, безмолвно, бесследно, без толку, и никому не будет до этого дела и никто этого не заметит, но даже не это главное - главное, что все будет продолжаться так, как есть, все будет без изменений для твоих детей, и для детей их детей, и для их внуков, если только они не сделают что-то, незивестно что, не выпрыгнут из своей шкуры, не возьмут эту чертову реальность в свои руки каким-то неведомым образом, но и тут ты не знаешь - как, ничего не знаешь.

И когда ты идешь домой с работы, зная, что завтра будет еще один точно такой же день, что несмотря на все твои гигантские, нечеловеческие усилия, которые больше всего похожи на из последних сил испускаемый дикий крик, все останется без изменений, и ты даже не можешь надеяться хотя бы на то, что тебе дадут дожить спокойно старость, да что старость - ты не знаешь, что будет через год, через месяц, завтра!, и когда ты видишь в очередной раз перекрытый проспект, потому что там опять едет какой-то барин на тройке с мигалкой, и снова стоишь, стоишь, стоишь в пробке, а потом стоишь в очереди в супермаркете, со всеми этими кассиршами, скидочными картами, заедающими кредитками и опять-крупными-купюрами, ты ощущаешь в каждой секунде этого проклятого всеми богами дня, в каждой идиотской десятикопеечной монете, на которую ничего нельзя купить, в каждом человеке в этой очереди, таком же, как ты, такую безысходность, что тебе ничего не остается, кроме как пойти домой, и пить, и делать вид, что ничего не случилось, что все это "обычные проблемы", что "жизнь продолжается", пытаться найти себе какое-то хобби, нырнуть с головой в футбол, в вышивание или в вокал, читать дрянные романы, смотреть никчемные сериалы, критиковать тех, кто "сам себе создает проблемы" и "не умеет смотреть на жизнь с позитивом"; создать, создать, создать декорации, заслониться всеми руками от реальности, забыть. Забыть, что завтра есть. Что оно уже почти здесь. Что оно будет. Что камень никуда не делся, камень ждет. Что он уже вот-вот сорвется, и завтра нужно будет хватать и толкать, хватать и толкать. Без смысла. Без будущего. Без продолжения.

Загнанный в угол человек, который не верит, что у него хоть что-нибудь может получиться. Который делает все с одним и тем же чувством безысходности, который знает, что все, к чему бы он ни приступил, либо провалится, либо не будет иметь никакого практического смысла. Человек, который ищет смысл. Который из последних сил ищет в этой пропитой и проданной реальности смысл, хоть какой-нибудь смысл, хоть что-то, что не сводится к молчаливому набиванию брюха в одиночестве.

Мы хотим жизни. Мы хотим дела. Настоящего дела, не этих бумажных волокит и не этих кабинетных унижений, которые никому из нас и нашим детям ничего не приносят. Мы хотим работать. Осмысленно работать, создавать жизнь, создавать будущее, а не драться насмерть с ветряными мельницами, зная, что настоящая проблема стоит в стороне, что мы даже не приступили к ней. Мы хотим, черт побери, хоть как-то прозвучать в этой реальности, хотя бы для самих себя, так, чтобы я сам, тот, двадцатилетний, молодой, не устыдился бы себя - сегодняшнего, не прошел бы мимо сторонкой, сделав вид, что ничего не заметил.

Самое большое наше горе - это что мы помним. Мы помним советское наследие. Мы помним смысл. Он был. Он мог быть не для всех, он мог быть несовершенным, но он был, черт возьми, он был - если ты его хотел, если ты его искал, если ты к нему стремился, он был. Сегодня, если мы хотим смысл, нам надо выгрызть его зубами, выбить в тяжелейшей борьбе, к которой мы не знаем, как подступиться. Но это - все, что у нас есть.