Сталин
Ветры в основе заставят скрипеть, как вещь человека;
ограда из лоз виноградных, кустарников - трёх, четырёх
Лист виноградный, ухо слона и ольха,
как арабеска, с изъянами, но живая,
сто оттенков зелёного, самых тёмных оттенков
черный,будь далеко, самый белый лист за исключением белого.
Государство, что мы видели за стеной,
ткань бренной растительности.
Сталин? Что заставило его хватать древо власти -
миллионам, пахавших под зерновые культуры, чтобы они выросли,
сообщат о его смерти, как жениха-паука?
Большой живот мог лишь переваривать успех.
То, что воспитало его, было необычным
жаждущее сломать символ,
шутить безжалостно, серьёзно, само в себе.
*
Роберт Лоуэлл
Сталин
Robert Lowell
1917–1977
*

Сталин
Вячеслав Толстов
Winds on the stems make them creak like things of man;
a hedge of vines and bushes - three or four
kind, grape-leaf, elephant-ear and alder,
an arabesque, imperfect and alive,
a hundred hue of green, the darkest shades
fall short of black, the whitest leaf-back short of white.
The state, if we could see behind the wall,
is woven of perishable vegetation.
Stalin ? What shot him clawing up the tree of power -
millions plowed under with the crops they grew,
his intimates dying like the spider-bridegroom ?
The large stomach could only chew success.
What raised him was an unusual
lust to break icon,
joke cruelly, seriously, and be himself.
*
Robert Lowell
Stalin
Комментарии
Ещё кто-то переводил это раньше, можно найти.
Владимир Корман
Роберт Лоуэлл Сталин
(С английского).
Деревья на ветру трясутся, как трещотки.
В живую изгородь нарочно введены,
не то без спроса принеслись со стороны
кусты да лозы, что теснятся в странной сплётке.
Сто видов зелени в любых тонах разводки.
Где листья посветлей, а где они темны.
Цветам порою не хватает белизны,
и всем растениям не сладко в загородке.
Там Сталин ! Для чего забрался он во власть ?
Чтоб миллионами удобрить все пустыни ?
Убил прислужников на корм для паучих.
Как в нём жестокость обратилась в страсть ?
Он с наслажденьем топчет местные святыни
и демонстрирует наглядно, как он лих.
Robert Lowell Stalin
http://maxpark.com/community/5234/content/6341484
http://maxpark.com/community/5234/content/6342311
http://maxpark.com/community/5234/content/6344257
http://maxpark.com/community/5234/content/6346798
http://maxpark.com/community/5234/content/6349367
http://maxpark.com/community/5234/content/6372534
Когда б я уголь взял для высшей похвалы —
Для радости рисунка непреложной,—
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек,—
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Все моложавое его тысячелетье,
И мужество улыбкою связал
И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему,— вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его — не Сталин,— Джугашвили!
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой — ему народ родной —
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее — дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта — отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко — знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь — откровенность, весь — признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною — ловить лишь сходства ось —
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь — к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада…
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна — добро живое —
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь — через тайгу
И ленинский октябрь — до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца —
Его мы слышали и мы его застали.
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
живая изгородь - виноградная лоза,
кусты трех-четырех видов, черная ольха -
трепещут, причудливы и непостоянны, рождая
сотню оттенков зеленого. Темным теням
недостает черноты, белым лепесткам - белизны.
Страна - если заглянуть за изгородь, за стену -
поросль нежных побегов, которые легко погубить.
Сталин... что побудило его взбираться на дерево власти?
Люди ли, уложенные в землю вместе с зернами,
его ли подручные, умерщвленные, как паучьи самки?
В большом брюхе переваривается лишь успех. Этого человека
сделала тем, кем он стал, страсть к жестокости,
к топтанию икон. В этом он и выразил себя.