Мама рус, папа рус, Света молдаван

Моему отцу 82. Он следит за политическими событиями, он не впал в маразм, у него светлый ум, он все хорошо понимает и помнит. Заодно с ним вспоминаю и я...

Моему сыну 16 лет. Он следит за политическими событиями и знает и про комиссию по "осуждению тоталитарного коммунистического режима", и про камень на центральной площади города.

- Ну, давай, дед, рассказывай, как ты насаждал тоталитарный коммунистический режим!

- Если я что и насаждал, внучек, так только сады и виноградники, - смиренно отвечает дед.

"Папа — рус, мама — рус, Света — молдаван" - так дразнили меня в селе. Не взрослые, конечно, а дети, с которыми я дружила и дралась. Дралась, потому что на дразнилку обижалась. Хотя, если вдуматься, это была правда. Начиная с трехлетнего возраста я работала переводчиком между родителями и местным населением. На всю округу они были единственными русскими. В глухое молдавское село их направили на укрепление сельского хозяйства.

Вернее, даже не так. Мама закончила Тимирязевскую сельскохозяйственную академию в Москве, собиралась поступать в аспирантуру. Но в середине прошлого века было такое понятие, как "работать по распределению". Вот ее и распределили в маленький молдавский город Калараш, где экономистов с высшим образованием в области сельского хозяйства не было в принципе. И там мама, поплакав и погрустив, нашла горстку таких же распределенцев из России, и стали они дружить, общаться, ездить в Кишинев на театральные премьеры, партийные семинары и примерки к портнихе. И так она, моя дорогая мамочка, хорошо зарекомендовала себя в этом самом Калараше, что могла бы сделать блестящую — для молодой женщины — карьеру, но...

...Но в это время в славном русском городе Воронеже заканчивал сельхозинститут лихой парень, потомок донских казаков — мой будущий отец. И мечтал он потом вернуться на Дон, в родное село, чтобы поднимать там, значит, сельское хозяйство и делать жизнь людей лучше и сытнее. Но и его мечте не суждено было сбыться. Потому что мудрое советское государство направило его поднимать сельское хозяйство — куда? Правильно, в далекий и неведомый молдавский город Калараш. Где он вскоре встретился с моей будущей мамой.

Как происходил процесс ухаживания, я не знаю. Они почему-то мало об этом рассказывали. Стеснялись, наверное. Но в семейном альбоме хранится фотография (с зубчиками по краям), где мои родители сидят на мотоцикле, папа за рулем, мама сзади, такие молодые, счастливые, смеющиеся: мама — с воздушными шарами в руках. Есть еще фото 60-го года, в день росписи в загсе. Никакой фаты и свадебного платья, мама считала это мещанским пережитком, просто нарядное светлое платье. Отец, конечно, в костюме и при галстуке, с осознанием ответственности и значительности происходящего.

x x x

А потом молодого перспективного специалиста-агронома решено было бросить на тяжелый участок. Было такое село Скорены с сильно отстающим колхозом. Колхоз смешно назывался "Имени 8 Марта". И вот в колхозе с таким легкомысленным названием мой не достигший 30-летия отец должен был стать председателем. Это только так считалось, что председателя выбирает народ на общем собрании. На самом деле — кого велят, того и выберут. В общем, это было село отсталое — с любой точки зрения. С забитым, как говорил отец, населением.

У колхоза были долги перед государством. Я не очень хорошо понимаю, что это такое, просто неоднократно слышала от родителей. Дисциплина на ферме, в бригадах полеводческих и в конторе была — хуже некуда. Дороги не было. Магазина не было — так, будочка какая-то. Клуб то ли развалился, то ли стоял недостроенным. И вот в таком интересном месте должна была жить моя мама, которая могла бы, сложись все иначе, каждый день ходить в ГУМ и Третьяковку и собственными глазами видеть Кремль. Подруги называли ее "декабристкой".

Я хорошо помню дом, который нам выделили. Сначала отцу предлагали лучший дом, соответствующий председательскому статусу. А он отказался. И скоренцы зачли ему это как бонус, только он об этом еще не знал. Наш дом стоял в низине. Две комнаты — "большая" и "детская", в каждой из них пополам стояла печка. Зимой мать колола дрова и топила печь. Я очень хорошо это помню. Водопровода не было, воду двумя ведрами мама носила из колодца. При все при этом она работала главным экономистом хозяйства, от и до. А во время квартальных и годовых отчетов — допоздна и без выходных.

А отец стал налаживать работу. Это было трудно. Сельчане не знали русского. Он — молдавского. И, как носитель имперских амбиций, не очень старался выучить язык. Вскоре это привело к конфузу. Считалось, что русский председатель молдавского не знает совсем. Поэтому молодая доярка, весело глядя ему в глаза, закрутила какую-то особо неприличную фразу. Оказалось, что с подобной лексикой русский председатель как раз знаком хорошо. Что с успехом тут же и продемонстрировал. Больше при нем никто не пытался ругаться и вообще проверять его языковые познания.

Потом оказалось, что в колхозе царит страшное, повальное воровство. Милые, честные и приветливые в быту люди, почти все они были "расхитители социалистической собственности". И в больших объемах вывозили наворованную сельхозпродукцию в другие районы — на продажу. Была даже какая-то почти детективная история, когда отец на председательском "газике" преследовал грузовик с наворованным колхозным добром и целился в расхитителей из охотничьего ружья. Хорошо, что они послушались и остановились. Потому что стрелять отец не стал бы ни при каких обстоятельствах, и получилось бы глупо.

Остальные конфликты власти и народа были менее драматичными. "Они не празднуют 7 ноября! Они даже не знают, что это такое!" — ужасалась мама. И они с отцом пытались убедить колхозников, что 7 ноября положено выходить на главную улицу села с красными флагами и транспарантами. Подчинялись неохотно.

Зато в селе широко отмечали Пасху. Как коммунист и представитель Советской власти, отец относился к этому неодобрительно. Но поскольку был крещен во младенчестве несознательными православными родителями, выражению народных религиозных чувств особо не противился и принесенные соседями крашеные яйца не отвергал.

Пришел срок первых перевыборов, в колхоз приехал представитель из района, созвал общее собрание и стал спрашивать, как, мол, вам новый председатель? Справился ли? И вот вперед вышел старый кузнец, язвительный и насмешливый цыган, которого в селе все боялись. Отец внутренне обмер: ну этот сейчас наговорит... А старик низко поклонился ему и сказал: "Мулцумим, домнуле прешединте" ("Спасибо, господин председатель"). И отец стал спешно чиркать спичкой, зажигая сигарету и якобы прикрывая от ветра лицо. Чтобы никто не видел в этот момент его глаза.

x x x

Росла я в молдавской глуши весело и привольно, со всеми дружила, никого и ничего не боялась. Счету училась не как другие дети, по пластмассовым палочкам, а по огромным бочкам на винзаводе. Работала у родителей синхронным переводчиком — запомнилось, как мы с отцом ездили на бахчу, и сторож, чьи слова я переводила отцу на русский язык, одобрительно кивал: "Дрепт, дрепт спуне фетица" — мол, все правильно девочка говорит. Тогда я впервые испытала чувство профессиональной гордости.

Несмотря на нежный возраст, я хорошо сознавала, что мой отец — самый главный в селе. Поэтому в детском садике вела себя дерзко и независимо. Даже с воспитательницей. Воспитательница была молодая и веселая. Во время тихого часа она ставила нам маленькую гибкую пластинку с песней Михая Долгана "Де че плынг гитареле". Эта песня поразила меня своей небывалой красотой и стала любимой на долгие годы. (Могла ли я, пятилетняя сельская девочка, представить, что когда-нибудь буду общаться с маэстро Долганом и даже напишу про него книгу?!)

Школа в селе была старая, не знаю, с каких времен. И однажды у нее обвалился потолок. Заниматься стало негде. Тогда отец отдал школьникам свой просторный председательский кабинет в правлении, а сам долгое время сидел вместе с бухгалтерами. А на первую же полученную в колхозе прибыль построил новую школу. Хотя по плану нужно было возводить новый свинарник. Его самоуправство вызвало гнев всесильного Ивана Ивановича Бодюла, первого секретаря ЦК республики, и скоренский председатель был вызван "на ковер".

"Дети важнее свиней", - бледнея, возражал главному человеку в республике невысокий, щуплый, молодой председатель колхоза — мой отец. Потом эти дети, за которых он так бился, вырастут, получат бесплатное высшее образование, станут докторами наук и войдут в комиссию по осуждению тоталитарного коммунистического прошлого. Может быть, действительно лучше было бы построить свинарник?

Настало время, и Скорены стали передовым хозяйством, колхозом-миллионером, отец получил два ордена и повышение в Кишинев.

x x x

Матушка давно умерла, так и не дождавшись того светлого будущего, которое строила всю жизнь. А отцу пришлось пережить еще много потрясений мирового и местного масштаба - начиная от развала СССР ("Какую страну загубили, гады!") и заканчивая развалом "своего" колхоза. Приехав в родные Скорены в "царствование" Петра Кирилловича, он заплакал, когда увидел, во что они превратились: закрылись книжный магазин и Дом культуры, покрылась трещинами и выбоинами на колхозные деньги отремонтированная дорога, и поросли бурьяном виноградники.

Он плакал, потому что, получается, и книжный магазин, и школа, и Дом культуры с вокально-инструментальным ансамблем, и за границей добытые элитные саженцы никому в молдавском селе были не нужны, кроме русского коммунистического оккупанта.

В 2001-м отец сказал: "Ну теперь можно вздохнуть спокойней". А теперь все стало еще страшней. Моему отцу 82, и я не знаю, когда он сможет вздохнуть свободней. Когда мы все сможем вздохнуть свободней.

27.12.10

Деревщикова Светлана

"Независимая Молдова", Молдавия