Любовь дельфина

   Была ранее, весеннее  утро, когда он вышел из однокомнатного деревянного  домика с небольшой прихожей, расположенного недалеко от берега моря. Спустился по шатким ступенькам, которые плясали под его ногами, словно клавиши «отжившего» пианино, прошёл мимо небольшого бассейна,  сооружённого им самим,  и вышел к невысокому, заросшему пожелтевшей травой  пригорку, с которого открывался вид на бескрайний воздушный простор, нависший над морем.  Небо было засеяно небольшими светлыми и чёрными тучками и напоминало залатанный шатёр.

   Ещё в домике, проснувшись, он почувствовал, что в окружающем произошло что- то неладное. В воздухе носилась тяжёлая смесь, которая затрудняла его дыхание.

   Солнце выкатывалось из завешенного туманом горизонта, бросая зябкие лучи на чёрную поверхность моря, покрытую на несколько десятков квадратных километров густой, тяжёлой нефтью. Она вылилась из двух столкнувшихся ночью танкеров, носы которых ещё торчали из воды, как громадные скалистые рифы.

- Человек убивает природу, - сказал он, -   только немногие понимают, что, убивая природу, человек убивает себя.

  Несмотря на годы, перевалившиеся за седьмой десяток, он был в хорошей спортивной форме. Каждое утро он проплывал по три километра, потом пробегал столько же, садился на песок, скрестив ноги, и, подставив лицо с закрытыми глазами под солнце, представлял себя парнем, в котором играла и бурлила молодая кровь.

   Вначале он хотел, как обычно, поплавать в море, но, увидев его безжизненную поверхность, решил повернуть назад. Ему было больно смотреть  на безрадостную картину. Сколько лет он жил возле моря, но ещё ни разу ему не приходилось  видеть его омертвевшим и бездыханным. Он окинул взглядом берег, похожий на чернильную жирную черту. Его взгляд наткнулся на чёрный обрубок, который он принял вначале за обрубок дерева,  но его мнение сменилось, когда  обрубок зашевелился. Это был небольшой дельфин с вытянутым вперёд ртом в виде клюва, весь покрытый   толстым слоем нефти, от  которой исходил удушающий запах, разрывая лёгкие.  Он дёргался, с трудом поднимая заострённую морду. Дельфин умирал.

- Эх, брат - вздохнул старик, - не сумел удержаться в море, лишним ты оказался в нём, выбросило оно тебя.  Я знаю, что так бывает.  Что же делать с тобой?  Стащить в море, сквозь нефть ты не пробьёшься, оставить на суще задохнёшься. Так бывает, - повторил он,  –  когда все отворачиваются от тебя, и ты оказываешься ненужным.

   Он снял полотняную куртку, смотал её в жгут и начал  вытирать дельфина, сбрасывая  толстые пласты нефти. Это была нелёгкая работа, но он не помнил, что было время, когда он не утруждал бы свои руки. Очистив дельфина, он увидел, что его спина имела коричнево – синюю окраску, живот – светлый. По бокам пролегали полосы, переходящие из светло – жёлтых в серые.  Отбросив куртку, он, нагнувшись, обхватил дельфина за туловище, поднял и прижал к груди.

- Тяжёл ты, брат, - сказал он, - но я пока ещё не слаб, дотащу тебя к дому, там  у меня есть бассейн, поживёшь в нем, пока море очиститься, а потом и на волю отпущу тебя, а может и нет, если понравишься мне, и мы, - он спохватился, вспомнив, что существует безжалостное время, которое, обрушившись на дельфина, забьёт его дыхание.

   Нести дельфина было нелегко, к тому же всю ночь его мучила язва, она доставала его резкой болью под ложечкой, и ему хотелось сбросить дельфина, улечься  животом на песок, чтобы хоть немного притушить резь, но он терпел,  порой его ноги сплетались, часто вязли в песке, плотный пот хлыстал по лицу, и ему постоянно приходилось мотать головой, сгоняя его с глаз, чтобы не потерять дорогу и не завалиться в густые кустарники, разросшиеся по сторонам тропинки. Он сбросил ботинки,  иногда от напряжения ему приходилось  падать, рот забивался песком, но, потом отхаркавшись, он снова вставал и шёл, изредка останавливался, чтобы отдышаться и поговорить.

   Однажды ему пришлось лежать в военном госпитале, его искромсали осколки гранаты. Он умер бы, если бы санитарки не кричали ему: разговаривай, говори с нами о чём угодно, матерись, иначе ты потеряешь сознание и войдёшь в кому, из которой мы тебя не вытащим. И он говорил, пока не оказался на операционном столе.

- Ты не бойся. Не умрёшь, - повторял  он. – Я дотащу тебя. Я знаю, как это делать. Я воевал. Если я даже упаду, я затащу тебя на спину и поползу. Так я друзей своих таскал и живых, и мёртвых. Они были потяжелее, чем ты. Особенно мёртвые. Их словно набивали камнями.

   Последний раз он упал, ударившись головой об камень, когда до бассейна оставалось несколько десятков метров. Он потерял бы сознание, если бы дельфин не толкнул его носом.

- Я ненавижу тебя, - сказал старик, глядя в зашевелившиеся глаза дельфина,  - но тащу, потому что, если я брошу тебя, ты умрёшь, и мне придётся вырывать для тебя могилу. Я их много нарыл за свою жизнь. И ещё одна мне не к чему. Вы не роете могилы, а человек роет. Это всегда напоминает ему о смерти.

   Вода в бассейне была чистой, он часто менял её..  Делал он это, чтобы не оставаться в покое, который мог превратить его в лежащее на кровати существо с воткнутым в потолок неподвижным взглядом. Оказавшись возле бассейна, старик с  оставшейся силой столкнул в неё дельфина, вытер рукой катившийся со лба пот и улыбнулся.

- Что, брат, - сказал он, глядя на плавающего дельфина, который ещё полностью не пришёл в себя и тыкался в стенки бассейна. – Почувствовал и вкус смерти, и вкус жизни. Я понимаю тебя. Это было давно, меня тащили, как я тебя.

   Дельфин поднял заострённую морду, издал свист, потом, выгнувшись, ударил хвостом по воде и взмыл вверх.

- Красиво, - сказал он, - но ты ведь не дурак и хочешь показать не свою красоту, а то, что мы устояли? Правда.  Мне потребовалось немало терпения, а  тебе жажды жизни. Набирайся сил.

   Старик  резко согнулся от полоснувшей его боли,  как показалось ему, прокатившейся  по всему телу, схватился за живот и, сгорбившись, быстрым шагом направился к дому, прошёл через тесную прихожую, стены которой были завешаны разномастным удочками, на потрескавшемся  деревянном полу стояли резиновые сапоги, в ящиках лежали топор, пила, это была не, сколько прихожая, сколько рабочая каморка, в которой он плотничал, столярил, правил рыбацкий инструмент. Он хотел улечься на кровать, но, махнув рукой, открыл холодильник и достал оттуда две бутылки пива.

- Лекарство вчера закончилось, - сказал он, - а пиво при  язве, говорят, пить нельзя, но если я буду всех слушать, то обнаружу у себя тысячи болезней.  Стоит ли жить, когда начинаешь отнимать сам у себя удовольствие.

   Пустые пивные бутылки он отнёс  в выкопанную яму для мусора и хотел снова направиться в дом, но вспомнил о дельфине, который встретил его прерывающимся пронзительным свистом.

- Что, - сказал он. – Хочешь в море. Я понимаю тебя. Когда я уехал в город, чтобы  выучиться  на военного, меня поселили в казарму. Она была огромная, холодная, с высоким потолком, который, как казалось мне доставал до неба, я сильно тосковал вначале и каждый день писал письма родителям, а потом привык. Это скотская привычка человека привыкать даже к тому, кто его бьёт.

   Над морем, тревожно крича, показались чайки. Они мотались над чёрной поверхностью, выискивая  не загрязнённые полосы воды, но нефть лишила их пищи. Некоторые ошибались, видимо, из-за постаревших глаз, стремительно пикировали вниз и попадали в густую жижу, которая заглатывала их. Они пытались вырваться, но кто мог помочь им.

- Меня тоже хотел побить в училище офицер, - сказал старик, не отпуская взгляд от попавшихся в ловушку чаек и растирая онемевшие жилистые руки, - но я ему сказал: тронешь хоть пальцем, я на стрельбище расстреляю тебя из автомата, всю обойму выпушу. – Он засмеялся. – Если бы ты смог видеть его лицо. Оно было вот такое. – Старик отвесил нижнюю челюсть и вытащил язык.

   Солнце раскалялось, разжигая воздух чуть ли не до каления, нефть на море плавилась от жары, наполняя окружающее  ядовитым запахом.

- Ты у меня  временно, - сказал он.-  Нужно потерпеть.  Я могу запрятаться в доме, но ты же против, чтобы я уходил. Поживёшь у меня месячишко, наберёшься сил, а потом я отнесу тебя в море. Одного я не пойму. Как ты попал сюда? Я никогда не видел здесь дельфинов. Когда я работал моряком, я видел вас возле острова, но остров находится почти  в восьми тысячах километрах от моего берега. Наверное, тебя  увлекло любопытство посмотреть дальше своего носа.  Я тоже был любопытен и часто заглядывал в философский мир, но, слава Богу, вовремя остановился, когда почувствовал, что окружающее начало становиться для меня сухим и бесчувственным.

– Он помолчал. -  Только вот забота. Мне же нужно будет кормить тебя, а море грязное, и мне придётся ходить каждый день с утра  за десяток километров к заливу. Он отгорожен от моря и думаю, что нефть в него не попала.

   Дельфин, снова выгнувшись, ударил хвостом по воде, взмыл, словно стрела вверх, сделал кувырок и, обрушившись в воду, выбил огромный фонта  брызг.

- Веселишься, а ты ведь не знаешь, что у меня было желание бросить тебя умирать, но я не бросил, потому что меня замучила бы совесть. Я это знаю. У человека есть совесть. А у вас?

   Старик сидел на берегу бассейна, пока солнце не стало закатываться за горизонт, рассказывая дельфину  о своей жизни. Он был рад, что ему представилась возможность поговорить. К нему почти никто не заглядывал. Бессонные ночи всё чаще и чаще наваливались на него, и он, чтобы не попасть в их силки, жил воспоминаниями.

- У вас тоже есть любовь, как и у человека. Если бы её не было, разве вы выжили бы. Так и человек.  Когда я был молод, у меня была  любовь к одной женщине. Я очень крепко любил её, но мы измотали себя подозрением и ревностью. Я даже однажды ударил её так, что с неё слетела шапка,  она плакала, а я стоял в оцепенении, мы долго не встречались, а когда встретились, то поняли, что стали другими, потому что подозрения, ревность и обида отобрали у нас силу любви.

   Раскалённый дневной воздух остывал, наступавшая ночная прохлада облегчала дыхание, но омертвевшее море даже  не шевелилось, вдали замелькали тусклые огоньки, в это время всегда проходил теплоход, но сейчас был ли это теплоход или корабли, подбиравшие нефть, он не знал, но, обратившись к дельфину и показывая рукой на огоньки, сказал.

-  Это теплоход. Ты, наверняка, много раз видел теплоходы и до сегодняшнего дня думал, что то, что ты видишь на теплоходе и есть жизнь человека, но сегодня ты увидел и другой кусок нашей жизни.

   Он замолчал, так как язва напомнила о себе резкой болью, которая была гораздо сильней той боли, которая обложила его, когда он нёс дельфина.

- Любовь, - повторил он. -  Сейчас, я не пойму и сам. Почему мне  иногда не хочется  вспоминать о той женщине.  Не потому, что я ударил её. Может быть,  из-за войны. Я много воевал, убивал. Вот это, видимо, и разодрало меня.  Во мне вместились и любовь, и убийства. А носить в душе два противоположных чувства – нелегко.

   Над морем раскатисто громыхнуло, вырвавшаяся молния на секунду закосила наступавшую  темень, а потом  потухла.

- У неё было мало сил, - сказал старик, - чтобы продлить свою жизнь. Такое случается и с человеком. – Он помолчал. – Я слышал, что вы не только убиваете друг друга, взрослые самцы убивают молодых дельфинов из-за самок, но и любите друг друга. Видимо, всё живое так поступает. Ты сегодня будешь плохо спать, как и я, потому что у нас с тобой нехорошие воспоминания. Говорят, что вы, - он не закончил, осмотрелся вокруг, на глаза попался  увесистый камень,  он подошёл к нему, поднял над головой, дельфин шарахнулся в сторону, прижавшись к стенке, но старик кинул камень в противоположном направлении, а  после,  не раздеваясь, бросился за ним, ухватился за камень и застыл.

   Дельфин закружил, а потом, прорвав поверхность, ринулся к нему, подсунул морду и стал выталкивать наверх. Старик цепко держался за камень, но дельфин  не отступал. Отплывая назад, он вновь и вновь начинал атаку, терпя неудачу. Он сменил тактику и стал мордой выбивать из рук старика камень, он в кровь разбил свой нос, но, в конце концов, отсёк камень от старика и, вынес его на воздух. 

- Ты действительно можешь спасать людей, -  сказал старик, поглаживая дельфина. –  А догадался ты, что я пробовал тебя на прочность?  Мне  не нравятся  те, которые болтают о том и сём, не испытав это на себе. Они умеют красиво говорить, но когда доходит до дела, они убегают и оставляют тебя. Я знал таких. А то, что ты в крови, это заживёт. Кровь, как сближает людей, так и разъединяет. – Он сменил вдруг добродушный тон на жёсткий. – Если бы ты не сделал этого, не вытащил меня, а отошёл в сторонку, я бы оставил тебя здесь навсегда, не менял бы воду,  и ты задохнулся бы в её затхлости. Так нужно поступать с предателями и равнодушными

   Прошёл месяц. Каждый день он ходил к заливу за пищей для дельфина и осматривал море. И чем больше очищалось море, тем больше у него возникало недовольство. Если вначале он почти весь день проводил возле бассейна,  рассказывая дельфину грустные и весёлые истории, то в последнее время он чувствовал, как   на его сердце стали нападать   холод и тоска, в его голосе появились злые нотки. 

- Я многое могу сделать с тобой, - говорил он. – Могу разделать на мясо и заработать на нём, могу продать тебя циркачам,  чтобы  они научили тебя показывать зрителям  разные трюки, но  это будет или смерть, или неволя, а я знаю, что это такое. Могу оставить тебя здесь, но ведь может случиться так, что я умру первым, а ты  погибнешь от голода. Тогда зачем  я тащил тебя из нефти. Человек должен так трудиться, чтобы не забрасывать свой труд. Иначе он никогда не продвинется вперёд и станет ходить кругами, как осёл, привязанный к колышку.

    Море постепенно очищалось от нефти. Просыпаясь, старик чувствовал свежий, прохладный и просоленный воздух, но это не радовало его. Дельфин с каждым днём становился всё беспокойней.

- Завтра я отнесу тебя, - сказал он. – Каждый должен жить в своей стихии. Мне не хочется прощаться с тобой, ты  был мне, как брат и знаешь всю мою жизнь, и воспоминания о ней унесёшь в море, но ты никогда не сможешь рассказать своим собратья обо мне. Ты всё – таки не человек.

   На следующий день  он отнёс дельфина к морю. Путь показался ему длиннее и тяжелее, чем тот, когда он тащил дельфина к дому. Он опустил его в воду, слегка подтолкнул. Тот плыл не спеша, а он шёл с ним рядом, пока  вода не стала доставать до подбородка.

- Уходи, пока я не передумал, быстрее,  - в первый раз   закричал он на него. – Ты слишком медленно плывёшь, ты свободен, свободен, - кричал он, колотя рукой по телу дельфина, захлёбываясь, тяжелея от намокшей одежды,  которая тянула его вниз,   он тонул, ему нужно было выбираться, но вместо этого в его памяти возникла картинка, как он, ударив её, начал  кричать ей: уходи, ты свободна, в голове крутились мысли, что он не отпускал её, как  отпускал дельфина, а держал в «клетке» подозрений, ревности, он почти опустился на дно, но дельфин, поднырнув под него, со всей силы вытолкнул его в сторону берега, на мелководье, а потом, ударив хвостом, ушёл с поверхности  вглубь, оставив после себя бурлящий след.

   Обессиленный он добрался до берега и, не снимая мокрой одежды, до вечера пролежал на песке, думая о том, какие  же разные и в тоже время  такие похожие бывают судьбы.

   С тех пор прошло немало времени, старик даже не считал: сколько. Как обычно, выйдя на берег, он решил поплавать. Вдали он увидел стаю дельфинов, впереди которой, рассекая воду, стремительно  плыл остроносый дельфин, а рядом с ним его детёныш. Не доплывая до мелководья, возглавляющий стаю дельфин, стал на хвост, словно хотел показать всего себя. Его спина была коричнево – синей, живот – светлый. По бокам пролегали полосы, переходящие из светло - жёлтых в серые.  Это был его дельфин. Он с силой выскакивал из воды, за ним взметалась стая. Они ввинчивались в воздух, кувыркались, словно  разыгрывали перед ним концерт.

-  Ты проплыл восемь тысяч километров, - сказал старик, - но дело не в них. Преодоление расстояний требует силы. И ты плыл не за пищей, подвергался опасностям, в море много твоих  врагов, ты приплыл со своим детёнышем и стаей, чтобы увидеть меня.

   Старик помнил, что он плакал в детстве, когда отец пропивал все деньги, и ему с матерью приходилось голодать,  когда его сын, сорвавшись с восьмого этажа строящегося дома, разбился на куски, ударившись о груду каменных блоков, когда жену скосил инсульт, но  когда вся родня отпала, как отпадают осенью листья с деревьев, он не уронил ни одной слезы. После похорон жены он продал квартиру в городе и построил домик возле моря. Он сделал это, так как считал, что он достаточно прожил среди людей, и ему нужно побыть одному.

   В этот раз, глядя на дельфинов, выбивавших фонтаны воды, брызги которой долетали до него, он не выдержал. Его слёзы смешались с водой, как смешались в нём те противоположности души, о которых он рассказывал дельфину. Прошлое выгребло из него многие чувства, но оно  не смогло выбросить его в одиночество и убить чувство благодарности.