Почему «новые красные» ненавидят Николая II больше, чем Гитлера

Люди, создающие теории об историческом возмездии «немцам Романовым», более суеверны, чем те, кто понимает: 17 июля 1918 года был поставлен крест на варианте истории, где Россия на глазах становилась европейским лидером ХХ века.

Уже не удивляет, что даже годовщина екатеринбургского убийства встречена потоком знакомых ругательств, имеющих малое отношение к полемике. Обвинения против убитых и оправдания в пользу обвиняемых известны наизусть каждому причастному.

«Новые красные» по сути ненавидят Николая II больше, чем Гитлера.

Гитлер вроде как чужой, а родословную всяких страшных персонажей неокоммунистической мифологии они выводят от императора (призывавшего подданных - и в предпоследнем манифесте, и даже в сомнительном манифесте об отречении - сплотиться для решающего удара по Германии).

С «новой красной» точки зрения симпатизирующие императору являются не только «солженицынцами», но и «власовцами», и «бандеровцами».

«Новые державники» зачастую ненавидят Николая II больше, чем Ленина, Троцкого и уж тем более Сталина.

Давно пошёл в народ аргумент, импонирующий любителям штампов о «сильной власти» и «стабильности», особенно в женском их понимании: «Александр III был волевым, умным и миролюбивым, Николай II был безвольным, ограниченным, вверг Россию в войны и всё проиграл да ещё отрёкся».

«Новые державники» не считают абсурдным обвинять в «дезертирстве» человека, по их же словам бывшего причиной всех предшествовавших бед и, стало быть, внявшего обвинениям, что они повторяют за своими единомышленниками столетней давности.

«Новые державники», равно как и «новые красные» зачастую бывают весьма духовны и даже мистически настроены, называя екатеринбургское убийство то ответом за жертвы первой мировой войны, то возмездием за крепостное право, то карой за казнь малолетнего сына Марины Мнишек и атамана Заруцкого.

Императору зачастую разом ставят в вину и по-новодержавному - допустил беспорядки и не решился их подавлять, и по-старокоммунистически - пролил какие-то баснословные реки народной крови. Николай II виноват-де в том, что он позволил Германии объявить России войну, чего можно было бы избежать, и при этом сохранение «царского режима» якобы непременно привело бы к уничтожению России в будущей войне с Германией, на этот раз совершенно неизбежной.

Теперь и «новые державники», и «новые красные» взяли на вооружение подловатые стишки Константина Бальмонта («Наш царь - Мукден...»), самолично призывавшего к цареубийству и участвовавшего в беспорядках.

Сам Бальмонт успел своевременно Россию покинуть. Попутешествовать по миру на приходившие с родины гонорары, вернуться королём поэтов (после амнистии в 1913-м), потрудиться под крылом Луначарского, а затем обманом выехать из РСФСР и из-за границы желать гибели уже большевикам.

По правде, русско-японскую войну (начатую японской атакой на русские дальневосточные форпосты) проиграла военная номенклатура, сложившаяся при Александре III, в немалой мере пороху не нюхавшая. 

Японские же армия и флот, созданные «под ключ» путём комбинирования новейших наработок чуть ли не всех ведущих держав, потренировались в ходе китайских кампаний и использовали для выучки первые сражения с ещё немногочисленными передовыми русскими силами.

Однако война эта не оказалась для Японии победоносным шествием (наподобие франко-германской кампании). Сухопутные сражения японцы выиграли напряжением всех национальных сил, но резервы были под рукой.

В то же время России приходилось вести боевые действия по сути на другом краю земли. Сообщение с Дальним Востоком шло через одноколейный тогда Транссиб и через океаны, контролируемые враждебной Англией. 

«Смеха достойный» Гулльский инцидент, когда эскадра адмирала Рожественского (что потом погибнет в Цусимском бою) в ночном Северном море обстреляла британских рыбаков и собственный крейсер - пресловутую «Аврору», отнюдь не анекдотичен, если вспомнить историю провокаций следующих 110 лет.

Вступления в войну не случилось, а вот «чего угодно» ожидали не напрасно.

Есть все основания предполагать, что в 1905 году беспорядки начались именно там, где существовала британская агентурная сеть. Стреляли и взрывали в приморских и промышленных городах, на Кавказе, в Прибалтике, в Финляндии.

Нет никакой конспирологии в осознании факта: Россия воевала не только с Японией.

Сама же по себе Япония к тому времени - военная держава сопоставимая с Австрией или Италией (только покрепче их духом). Но России вдобавок противостояли британские штабы, лучшие в мире британские спецслужбы, британский и американский капитал.

До сих пор о 1905 годе судят по советскому мифу. Мол, «царское правительство» по собственной зловыйности устроило «кровавое воскресенье». Трудящиеся ответили стачками, восстали «Потёмкин» и «Очаков» (где отличился народолюбивый интеллигент лейтенант Шмидт). Потом под руководством большевиков полыхнуло праведное декабрьское восстание в Москве (где отличился народолюбивый предприниматель Шмит).

По сути же Россию сразу после начала японской атаки принялись рвать на куски.

В 1904-1907 гг. Российская империя пережила гибридную войну на дюжине фронтов. Левые и национал-сепаратисты в первый раз превратили войну империалистическую в войну гражданскую.

Ещё 3 июня 1904 г. застрелен генерал-губернатор Финляндии Бобриков. 15 июля 1904 года взорван министр внутренних дел Плеве - фактически глава правительства. 5 января после почти года осады капитулировал Порт-Артур.

9 января в Петербурге происходит - под лозунгами «за всё хорошее» - движение стотысячных толп, управляться с которыми тогда не умели нигде в мире.

Следом начинается февральское Мукденское сражение, завершившееся равными для сторон потерями по убитым и раненым. Полевая армия Японии была обескровлена и осадой Порт-Артура, и Мукденом. Однако Россия была парализована поднявшимися беспорядками: представьте, что большая часть насилий, пережитых россиянами в конце 1980-х - 2000-х, вывалилась на страну за пару лет. 

По одной личности Петра Шмидта - неудачника из адмиральской семьи и тяжёлого психопата, сначала спровоцировавшего толпу напасть на севастопольскую тюрьму, а затем грозившегося подорвать на рейде Севастополя плавучий склад боеприпасов - можно составить впечатление о том, чем обыкновенно были тогдашние эксцессы, записанные в число преступлений лично императора.

Можно как угодно относиться к М.С. Горбачёву, но именно его ненавистники в самую последнюю очередь готовы поставить ему в личную вину затоптанных толпой в Тбилиси в 1989 г., погибших при вводе войск в охваченный погромами Баку в 1990 или застреленных из разнокалиберного оружия в Вильнюсе в 1991.

Затруднительно разом обвинять руководителя и в слабости, и в том, что устроенные против властей беспорядки и провокации привели к человеческим жертвам.

Собственно, кроме 9 января, в вину «кровавому режиму» внятно ставят, как правило, «Ленский расстрел», то есть огонь, 4 апреля 1912 г. открытый по толпе забастовщиков на Ленских золотых приисках. Отдавший приказ об открытии огня ротмистр Трещенков был разжалован в рядовые и в 1915 г. погиб добровольцем на австрийском фронте.

Разумеется, действия ротмистра были преступными даже по меркам того времени, когда с толпою не церемонились нигде в мире, а толпа не щадила тех, кто был ей не по нраву. Разумеется, ни император, ни правительство не имели к этим событиям никакого отношения. Зато ленское кровопролитие вполне объясняется жутковато-снисходительной фразой Зощенко: «После гражданской войны нервы у народа порасшатались».

Следовало ли на фоне фактически гражданской войны слать надёжные войска на край света, чтобы отбить Курилы и половину пустынного Сахалина и продолжить делёж китайской Манчжурии?

У России и Японии не было смертельных противоречий. В 1914 году они стали номинальными союзниками в Первой мировой войне, в русскую армию пошло японское оружие, а к 1917 году в Японии в открытую обсуждался вопрос о том, что ей пора из младшего союзника Британии становиться партнёром России.

Допустим, что можно считать неописуемо позорной войну с атаковавшей русские базы Японией, проигранную с меньшими, чем у противника, жертвами и шедшую на фоне гражданской смуты, межнациональных конфликтов, разжигавшегося извне террора.

Но чем тогда считать войну с Финляндией (вдесятеро меньшей по населению, чем Япония начала века), ведшуюся в непосредственной близости от заводов, арсеналов, госпиталей Ленинграда, в которой советские потери превысили финские то ли втрое, то ли в пятеро, а Финляндия из потенциально нейтральной страны стала союзником завтрашнего агрессора?

Николай II - действительно царь Мукдена. Так же, как Александр I - царь Аустерлица, Фридланда, Бородина. Тяжёлых, но отнюдь не позорных поражений от сильного противника. 

Мукден 1905-го и Танненберг 1914-го стали для России Аустерлицами, но речи не шло, что опасность угрожает Москве или Петербургу. России нужно было только время, хотя бы полгода-год, чтобы додавить противника, хотя бы десять лет, чтобы стать неуязвимой для нападения извне или изнутри.

Это время у России украли. В том числе те глумливые легионы, внушавшие каждому, от интересующейся политикой курсистки до самого императора, кто же самый ненавидимый человек России.

И если император, окружённый путчистами, действительно отрёкся, то было смертельной усталостью от двадцати с лишним лет клеветы и проклятий и надеждой хотя бы так усмирить обезумевшую себе на погибель страну.

Люди, создающие теории об историческом возмездии «немцам Романовым», гораздо более суеверны, чем те, кто понимает: 17 июля 1918 года был поставлен окончательный крест на варианте истории, где Россия на глазах становилась европейским лидером ХХ века.

В такой России имелось бы всё, что считают советскими ноу-хау, но немыслима была бы тысяча специфически советских ужасов, до сих пор корёжащих нашу жизнь. Возможности этого варианта сгорели.

17 июля 1918 года Россия окончательно встала на рельсы в реальности, в которой надолго нормой оказалось убивать сдавшихся в плен, их детей, подчинённых, знакомых, свидетелей. Окончательно ушёл в небытие тот мир, где русское общество могло терзаться из-за судьбы одного подсудимого. Россия попала во вселенную, где именно к историческим аналогам людей, мудрствующих сегодня об ужасах и позоре царизма, с тех пор ещё много лет относились как к тем, кого по недосмотру не отправили в яму.

Советская образованщина, к сожалению, забыла страшный смысл насмешливого упрёка: «Эй ты, шляпа!». И те, кто считает, что годовщина екатеринбургского убийства - повод для глума или хотя бы оправданий, празднуют окончательный рубеж, за которым с русским народом и его достоянием стало возможным делать что угодно «в связи с государственной необходимостью». 

Оправдание екатеринбургского убийства стало чёрной канонизацией идеи стратоцида. И если стратоцид - возмездие или пресловутые щепки, неизбежные при рубке леса, то что ж возмущаться, когда социальный капитал того или иного общественного слоя без суда превращают в прах?

Те же, кто упорно утверждает, что совершённое 100 лет назад убийство оправдано мировой практикой, государственной необходимостью или кармическими эманациями, продолжает вносить лепту в то, чтобы и их будущие несчастья объяснили теми же неумолимыми причинами.