Марина Литвиненко: «Бенефициары режима Путина... у них нет права на роскошную жизнь на Западе»

Вдова Александра Литвиненко рассказала о том, как ее муж из сотрудника ФСБ превратился в оппозиционера, какую роль он сыграл в «испанском деле русской мафии», и как ее жизнь изменилась после гибели мужа и решения британского суда о его отравлении полонием-210.

 — Как вы познакомились с мужем?

—  Мы познакомились в 1993 году. Обстоятельства были достаточно необычные. Я в тот момент принадлежала совсем другому миру, занималась бальными танцами. Закончила институт нефтехимической и газовой промышленности и передо мной стоял выбор: работать по специальности или заняться танцами всерьез. Я выбрала второе. Мои друзья в 1993 году попали в серьезную ситуацию: они поехали на выступление, а те люди, которые их туда отправили, не выполнили условия договора и стали требовать с них денег. Послали для устрашения сотрудников правоохранительных органов. И мои друзья были в ужасе, одного из них избили. Они обратились в милицию, и там совершенно случайно оказался Саша. Ему поручили заниматься этим случаем вымогательства. Друзья мне рассказали, что с ними занимается совершенно не типичный сотрудник органов безопасности. А 16 июня у меня был день рождения, и они приехали туда вместе с Сашей, потому что чувствовали себя «без охраны» неуютно. И так мы с Сашей познакомились. Помню его тогда: худенький, коротко постриженный, какой-то застенчивый. Ну вроде бы хороший человек, но я никак не примеряла его на роль своего будущего мужа.

 — Сколько вам тогда было лет?

—  Обоим по 31 год. Но я была уже после первого брака. Мы с моим танцевальным партнером поженились, потом развелись и перестали танцевать. Так я свою карьеру закончила в 1990 году. Я преподавала, потом начался бум аэробики, и я училась на первых курсах инструкторов по аэробике. К нам приезжали тренеры из Америки, я получила сертификат от них.

 — То есть по профессии вы преподаватель бальных танцев и инструктор по фитнесу?

—  Мы познакомились с Сашей в 1993-м, в 1994 году родился Толя. Как-то он заболел, я вызвала врача и она рассказала мне о центре, в котором женщинам помогают готовиться к родам. Мне предложили там заниматься танцами с новорожденными. Я создала свою собственную программу и начала работать в этом центре. У меня были группы трехмесячных, шестимесячных младенцев с родителями. Я видела, как они начинали двигаться, ползать, это было что-то удивительное. Приходили журналисты, снимали наши занятия, говорили: «Ничего не понимаем, девять младенцев, никто не орет». Это было все настолько органично. Я жила в своем необыкновенно счастливом мире, до того как все случилось с Сашей.

 — Что случилось?

—  Когда Саша пошел на обострение на службе, потому что сначала все было просто замечательно. Саша был очень заботливый, мы жили вместе с моими родителями. Он очень органично вошел в нашу семью. Мы жили в двухкомнатной квартире, никто друг другу не мешал. Потом у нас появилась своя квартира в двух минутах ходьбы от квартиры родителей.

«Саша служил не режиму, а Отечеству»

 — Как произошла трансформация Александра Литвиненко из сотрудника ФСБ в оппозиционера и врага путинского режима?

—  Он не был верноподданным слугой режима. Он служил Отечеству. Пошел в армию в 17 лет, жил с бабушкой и дедушкой в Нальчике. Был кандидатом в мастера спорта по современному пятиборью: езда на лошади, фехтование, стрельба — мушкетер. И я видела, как он все это делал. И это было потрясающе. Служил он в командном училище имени Орджоникидзе. Его дедушка, который оказал на Сашу большое влияние, был ветераном войны, военный летчик. И он много Саше всего рассказывал, и не очень приятных вещей. При этом он не романтизировал, но у него было чувство долга. После окончания училища получил распределение сначала в одно место, потом пошел на повышение, закончил в Новосибирске офицерские курсы, и перед тем, как он попал условно на Лубянку, служил в Балашихе в дивизии Дзержинского. Он вспоминал, как ему было там непросто — потому что он видел, как воруют, воруют у солдат, вывозят банки с тушенкой, ему все время приходилось вступать в эти конфликты.

Александр Литвиненко, 1998 год. Фото: Vasily Djachko / Reuters

—  У него было повышенное чувство справедливости?

 — Да. Он считал принципиальным настаивать на правде. Он рассказывал, что, когда из дивизии отправляли в горячие точки, его главной задачей было, чтобы солдаты не погибли. И когда он рассказывал, как один солдат погиб у него на руках, для него это было очень болезненно. Когда в 1991 году случился путч, его предыдущий начальник позвал его на Лубянку. И Саша попал в подразделение по борьбе с экономическими преступлениями. Тогда мы с ним и познакомились. Он, в основном, работал как оперативник, по так называемой «грузинской линии». Когда шла гражданская война в Грузии, очень большое количество богатых семей переехало в Москву, и их начали похищать, требовали выкуп, а потом эти деньги пускали на войну. Саша меня как-то познакомил с парнем, которого он вытащил. Его за миллион посадили в яму.

Потом он познакомился с Гусаком (Александр Гусак, сейчас полковник ФСБ в отставке — «МБХ Медиа»), и тот пригласил его работать в антитеррористический центр. Началась чеченская война. Саша становится по сути контрразведчиком. Переломный момент произошел в 1996 году, когда Радуев взял заложников, и тогда Сашин отдел бросили в поле на эту операцию. Там Саша столкнулся с чудовищной неподготовленностью. Он видел пьяных генералов, которые не могли принять решения. Ему и его сотрудникам дали консервные банки, но не дали ножей, чтобы их открыть. Потом ему пришлось допрашивать одного 16-летнего задержанного чеченца из группы Радуева, и Саша его спросил: «Сын, а ты вообще чего здесь делаешь?» Он ему ответил: «У нас весь класс пошел воевать». И для Саши, который вырос на военной теме и для него 9 мая всегда был святым днем, все это было удивительно. И он мне тогда сказал: «Это же как Великая Отечественная война. Народ встал себя защищать». И если в 1994 году, когда чеченская война только началась, он считал, что все делается правильно, а я ему говорила: «Как же так, это ведь наши люди, а их бомбят. Как это может быть нормально?», то в 1996 году он с этим сам столкнулся и поменял мнение.

А потом после президентских выборов Саша стал замечать, что его расследования вдруг тормозятся на каком-то этапе: например, он расследует какую-то коррупционную цепочку, только доходит до главных лиц, и все, его бьют по рукам. И это его ужасно мучило. Он, конечно, мне всего не рассказывал. А однажды он приходит домой очень рассерженный и говорит: «Представляешь, мы сидим на планерке, а нам наш генерал говорит, что мы должны пойти крышевать парковку». То есть начали людей использовать не по назначению.

Потом их всех собрали и создали УРПО, Управление по разработке преступных организаций. И тут уже начались необычные вещи. До того, как появился запрос на убийство Березовского, была целая цепочка. Так он познакомился с Михаилом Трепашкиным (экс-сотрудник ФСБ, сейчас адвокат. — МБХ медиа). Трепашкин судился с ФСБ, у него были документы, обнародования которых ФСБ не хотело, и им было дано задание Трепашкина где-нибудь в подворотне прижать. Убивать не надо, по голове настучать, отобрать у него все документы, чтобы он больше не лез. Вот такое задание давали действующим сотрудникам спецслужбы. Следующим было задание украсть брата Умара Джабраилова. Объясняли так: мы его украдем, потребуем у него деньги, а на эти деньги мы потом выкупим наших ребят, которые у чеченцев сидят в заложниках. Саша спросил: «А как мы сможем это сделать, ведь у него охрана? А если они начнут стрелять? А если мы там кого-то убьем? А если нас арестуют?»

«Пусть вас арестуют, — говорили его начальники, — но вы не говорите, кто вы такие». А потом однажды они же задали ему вопрос: «А ты мог бы убить Березовского?» Этот разговор происходил в кабинете, где, понятное дело, стояла прослушка. А Березовский в это время занимал пост заместитель секретаря Совбеза. И есть же циркуляр: угроза жизни государственного чиновника.

«После встречи с Путиным наш телефон поставили на прослушку»

 — Но он же не мог ослушаться начальства?

—  В том-то все и дело. Наступила точка невозврата. Их пытались каждый раз окропить кровью, а у Саши под началом было четыре молодых офицера. Естественно, он пришел к Березовскому и говорит ему: «Борис Абрамович, мне приказали вас убить». Тот, конечно, подумал, что у Саши крыша съехала. Он пригласил к себе и всех других, кто присутствовал на той встрече. Когда мне Саша впервые об этом сказал, я тоже не поверила. Березовский обратился к Севастьянову, он на тот момент был в администрации президента, и они решили провести внутреннее расследование. И вдруг в середине апреля появляется информация, что их всех сдают, что все это расследование отдается тем же людям, которые это все и заказали. И кто-то запустил такой слух, что их могут арестовать. И мы поехали на дачу к Березовскому, туда приехал Сергей Доренко, и они записали четыре-пять часов интервью. Я была в ужасе, когда все это услышала. Они договорились, что они записывают интервью на всякий случай, если кого-то из них арестуют. В мае появляются статьи, что отдел взбунтовался. Об этом написал Александр Хинштейн. У них с Сашей было давнишнее противостояние. Их всех выводят за штат, забирают у них табельное оружие. Глава ФСБ Николай Ковалев уходит в отставку, и в июле 1998 года назначают Путина.

 — Кто тогда хотел убить Березовского?

—  Я это понимаю так: после того, как Березовский приватизировал «Аэрофлот», он подписал себе приговор и лишил кормушки ту часть населения, которая относится к спецслужбам.

Марина Литвиненко и Борис Березовский, 2007 год. Фото: Kieran Doherty / Reuters

—  13 марта 2018 года в своем доме в Лондоне был найден мертвым Николай Глушков, бывший заместитель директора «Аэрофлота». Вы считаете, его убили?

—  Полиция подтвердила, что это убийство.

 — Вернемся в 90-е годы. 17 ноября 1998 года шесть сотрудников ФСБ выходят на пресс-конференцию. В масках.

—  Саша был без маски. Тот, кто был в маске, как раз оказался предателем. Это был внедренный человек, который контролировал все действия Саши и других. До пресс-конференции у Саши состоялась личная встреча с Путиным, которую ему устроил Березовский. На этой встрече он должен был рассказать о коррупции, которая происходит под крышей ФСБ. Саша принес нарисованную им самим схему криминализации ФСБ на тот период. Он рассказал о связях ФСБ с организованной преступностью, рассказал о трафике наркотиков, о торговле оружием. Путин никак не отреагировал. Встреча закончилась, наш телефон сразу же поставили на прослушку. Потом в газете «Коммерсант» появилось открытое письмо Березовского Путину о подготовке на него покушения. Реакции не было, и после этого было принято решение выйти на пресс-конференцию. Уже мало кто помнит, что на этой пресс-конференции Саша говорил как раз о коррупции, говорил о том, к чему может привести попустительство, бесконтрольность в системе ФСБ, пытался предупредить — ведь, если сейчас тебе скажут убить Березовского, то потом тебе могут сказать убить еще кого-то. Видимо, была вера, что мы уже далеко ушли от советского прошлого, что есть гласность, да и Березовский говорил, что нельзя молчать.

 — Березовский же еще тогда был близок с Путиным?

—  В том-то и дело. Так думал Березовский. А на самом деле — нет. После этой пресс-конференции на Сашу завели первое уголовное дело: человек, которого он допрашивал и якобы ударил, узнал его по телевизору. В декабре 1998 года всех «бунтовщиков» из Сашиного отдела сократили. Саше было 38 лет, и он смог уйти на пенсию, потому что он с 17 лет служил. Березовский взял всех уволенных к себе на службу в Совет безопасности. При этом он ходил на допросы, а 25 марта 1999 года его арестовали. Арестовали те же самые ребята, которые с ним вместе работали. И мне кажется, что им было неудобно. И, естественно, обыск был многочасовой, у меня изъяли все мои аудиозаписи, и я не могла работать. А когда я пришла в прокуратуру, прокурор мне сказал: «А что вы хотели, не надо было ему в этой пресс-конференции участвовать. Вот мы все дела возьмем, которые он вел, и по каждому делу найдем, за что зацепиться».

 — Когда его отпустили?

—  По первому делу он просидел девять месяцев. В тот момент стало понятно, что у Березовского нет влияния. И когда другой человек пытался узнать, почему с Сашей все так сложно, ему объяснили, что заказ идет от Путина.

 — То есть, получается, что у Путина с Литвиненко давние отношения?

—  Когда в одном из интервью Путина на Первом канале его спросили, как он относится к пресс-конференции, в которой участвовал Саша, он сказал, что там выступали мелкие уголовники, а один просто бегает от алиментов, он подразумевал Сашу.

 — Как ему удалось избежать приговора?

—  После ареста, в Лефортово Саша объявил голодовку. Начальник, который знал его как оперативника, пришел к нему и говорит: «Бросай голодовку, ты же не знаешь, чего тебе могут вколоть». Все свидания проходили через стекло, но начальник разрешил нам посидеть рядом, за руки подержаться. Судебный процесс был закрытый, а на оглашение приговора всех впустили. Судья объявил, что подсудимый невиновен, и в этот момент в зал ворвались эфэсбешники с постановлением на новый арест. Сашу арестовали в зале суда. Открыли новое уголовное дело. Повезли его в Бутырку. Потом был суд по мере пресечения в том же гарнизонном суде, и у них на каждом этаже стояла охрана. Такое было впечатление, что судейские были оскорблены тем набегом эфесбешников и от них оборонялись. И судья вдруг говорит: «Я считаю, что его можно отпустить под подписку о невыезде». А нам он сказал:"Забирайте его и бегите".

 — Кто помог?

—  Не знаю. Я в эти подробности не посвящена. А возвращаясь к вопросу о Сашиной трансформации: конечно, он не был диссидентом. Он был против несправедливости. Он боролся с преступностью. Но когда произошло то, что, как он сам говорил, он оказался в банде, он просто не знал, как из этой банды выбраться. А когда он приехал в Лондон, он встретился с Владимиром Буковским. Буковский, который на дух не переносит сотрудников спецслужб, стал общаться с Сашей.

 — А почему он Саше поверил?

—  Во-первых, за него стали говорить люди, которым доверял Буковский, потом он сам с Сашей встретился. А потом Саша каждый день часами с ним разговаривал по телефону и задавал вопросы. У него начался как бы период обучения. То, что ему говорил Володя, для него стало открытием, откровением. Он сам никогда по диссидентам не работал. Буковский приглашал его в гости, отношения у них стали очень близкими.

«Саша спланировал отъезд, не советуясь со мной»

 — Почему вы решили уехать из России?

—  После того, как его отпустили, сразу открыли третье дело, и стало понятно, что его повезут в Наро-Фоминск, и суд будет далеко от прессы. Саша понял, что все сгущается, он стал получать угрозы: если ты попытаешься избежать наказания, то за тебя будет отвечать твоя жена и ребенок. Он все спланировал, не советуясь со мной. Уехал в Нальчик, потом мне позвонил его друг и сказал, чтобы я купила другой телефон, на который мне будет звонить Саша. Он мне сказал, чтобы я выбрала какой-то тур, и мы с ним там встретимся. 14 октября мы с Толиком выехали в Испанию. Он позвонил мне из Грузии и сказал, что я больше в Россию не вернусь. Я никак не могла это принять. Потом мне позвонил Березовский и убеждал меня, что, если я хочу спасти Сашу, то мы должны уехать. Он знал, что если я бы не согласилась уехать, то и Саша бы не поехал.

Марина Литвиненко с сыном Толей. Фото: Peter Nicholls / Reuters

—  Да, я помню, что вы в Лондоне оказались как-то случайно.

—  Да, все случайно. Мы оказались в Турции, где было небезопасно. Первая попытка была пойти в американское посольство, его там не приняли, потому что Саша не был шпионом, он не обладал никакими секретами, кроме того, что он знал, что в ФСБ воруют и грабят. Ему сказали: «Ждите гринкарты, как все остальные». Но было понятно, что если ты зашел в американское посольство, то тебя взяли под контроль. Мы приняли решение перемещаться дальше в Стамбул, но никак не могли решить, куда ехать, потому что куда бы мы ни поехали, мы везде нарушали миграционные законы. Если бы мы поехали в Америку, то там нас бы посадили в миграционную тюрьму. И вдруг Алик Гольдфарб, который был вместе с нами, сказал, что можно полететь через Лондон. И в Лондоне Саша заявил полицейскому, что он офицер российской спецслужбы и просит политического убежища.

 — После того, что случилось, вы не жалеете, что уехали?

—  Первые шесть лет мы были очень счастливы, и я была очень рада за Сашу, потому что при всем при том, что он сохранил желание работать именно в сфере безопасности и расследований, я видела, как он общался с совершенно другими людьми. Сначала он получил грант, он писал книги. Потом Березовский познакомил его с частными охранными службами, которые занимались сбором информации, и Саша предлагал свои услуги, он консультировал, когда за деньги, когда без.

«Он раскрыл их способы зарабатывания денег»

 — А почему его все-таки убили?

—  Я считаю, что из-за того, что он раскрыл их способы зарабатывания денег. Об этом Саша говорил в фильме Андрея Некрасова. Он говорил, «если меня убьют когда-нибудь, то не за предательство родины, а за то, что я раскрою их способы зарабатывания денег. В этой стране существует только идеология денег». Он пытался это объяснить еще в 2002—2003 годах.

 — Литвиненко был одним из источников информации для «испанского досье»?

—  Да. Все фигуранты этого дела — люди из прошлого, о которых Саша многое знал. Это информация из того же досье, что он тогда показывал Путину. Он прекрасно знал всю цепочку, знал, кто за кем стоит. И он это все объяснял.

 — Он давал показания испанскому прокурору Гринда?

—  Да.

 — То есть, получается, что Литвиненко подписал себе смертный приговор, когда в 1998 году пришел к Путину?

—  Практически, да. Правда, он сам всегда считал, что главной целью для них являлся Березовский. И когда он сидел в тюрьме, то писал мне, что от него пытаются добиться показаний на Березовского. Еще в 1999 году, когда казалось, что Путин с ним дружит.

 — Для меня до сих пор непонятно, почему нужно было его травить полонием, как сейчас, зачем травить Скрипаля «Новичком»…

—  Здесь сложнее совершить простое убийство, потому что все под камерами. Оно будет быстро раскрыто. Почему полоний? Потому что Саша не должен был прожить 23 дня после отравления. Он должен был умереть на третий, четвертый, пятый день и тогда смерть была бы необъяснимой. Кто будет искать полоний в Саше? Никто не будет искать. Пока он 14 дней лежал в госпитале, ему не подтверждали отравление. Только когда начались явные признаки лучевой болезни, когда стали волосы выпадать, когда у него вся слизистая внутри была воспаленная, только тогда. Врачи на один день стабилизировали его состояние, но ничего не смогли определить, а потом они отправили дополнительные анализы и обнаружили таллий. А для тех, кто отравил Сашу, он должен был умереть раньше. И вот эта версия, которую озвучивает теперь генпрокурор Чайка, она бы и была основной: просто он кому-то мешал и умер.

 — Литвиненко не понял, что его отравили полонием?

—  Нет. Это стало известно в ночь после его смерти.

 — Но он понял, что к его отравлению имеет отношение Путин?

—  Да, на случай смерти он написал заявление. И назвал имя Путина. Я была против. Я была против публикации той Сашиной фотографии. (Фотография, которая была опубликована после его смерти 24 ноября 2006 года вместе с его заявлением во всех газетах мира — «МБХ Медиа»). Я каждый день боролась за то, чтобы Саша выжил. Я не знаю, что он думал, мы не говорили об этом. Дней за пять до смерти он меня спросил: «Я же выздоровлю?». Я сказала: «Да». Он: «Я же побегу?». Он очень похудел, ничего не мог есть. «Когда меня выпишут из больницы, мы купим ананас, ты его положишь в холодильник, потом ты мне его почистишь». То есть он представлял себе этот ананас, его вкус. Он верил и боролся, может, поэтому он и прожил столько, и вот эти показания, которые он два дня давал полицейским в больнице, они же уникальные!

 — Почему гибель Литвиненко не сразу связали с «испанским досье»?

—  Мы не могли использовать эти данные в своих расследованиях, потому что продолжалось расследование в Испании. И получилось так, что как только в 2015 году закончились слушания у нас в суде, в Испании закончилось расследование.

«Я нисколько не антироссийский человек»

 — Непонятно, как после скандала с Литвиненко российские спецслужбы, если это снова они, смогли позволить себе новое отравление в случае Скрипаля.

—  Я думаю, что тот скандал, который случился после гибели Саши, он был никакой. Да, прозвучало все очень громко. В решении суда были названы фамилии Путина, Патрушева. И что? Да, выслали в 2007 году каких-то дипломатов, да в 2016 кого-то — и все! Это безнаказанность.

 — А что должны были сделать британцы? Что вы от них требуете?

—  Я думаю, что очень важно дать понять российской элите, которая существует за счет этого режима, что она не может пользоваться той жизнью в Европе и Америке, какой она хочет. Нельзя принимать их деньги. Бенефициары режима Путина должны понять, что, если ты ассоциируешься с этим режимом, у тебя нет прав на роскошную жизнь на Западе. Потому что этот режим приносит смерть в эту страну. Но все должно быть точно выверено, как в списке Магнитского. Должны быть четкие ассоциативные связи. Ведь иначе можно голословно всех загнать под санкции. Я нисколько не антироссийский человек.

 — Вы считаете, что история со Скрипалем произошла от безнаказанности?

—  Ошибка была в том, что международная общественность тогда не поддержала Англию. Англия почти в одиночку провела все это расследование. В Германии дело против Ковтуна было закрыто не потому, что они решили, что Ковтун не виноват, а из-за сроков давности. То, что произошло сейчас после отравления Скрипалей — высылка дипломатов, международная реакция — те, кто это задумал и совершил, они такого не ожидали.

 — А как, все-таки, вам удалось добиться в английском суде такого решения? Благодаря конкретному судье или тому, как здесь устроено правосудие?

—  Я считаю, что вся эта история — это история людей.

 — Было такое ощущение, что главной движущей силой всего этого процесса поиска правды были вы. Ведь именно вам было важно узнать, что произошло на самом деле.

—  Когда Саши не стало, через неделю ко мне обратился Березовский. Он спросил: «Ты готова заменить Сашу?». Я сказала: «Нет, Саша профессионал, я не могу». «Ты хочешь узнать, кто убил твоего мужа?», — спросил он. Я ответила: «Да». И с того момента я поняла, что уже не могу сказать «нет». Но я была в правильной стране, и если даже какие-то вещи мне не удавалось сделать сразу, я понимала, что есть закон и правосудие, и они независимы от государства.

Могила Александра Литвиненко. Фото: Toby Melville / Reuters

—  На суд оказывалось давление?

—  Нет. На суде присутствовал адвокат Ее Величества. И он как адвокат делал свои заявления, он что-то требовал. Второе: правительство воспользовалось своей возможностью засекретить материалы, и это было сделано по закону. У нас было два судьи. Первый судья Энтони Рит возобновил инквест (дознание, которое проводится судьей-коронером в случае внезапной смерти при невыясненных обстоятельствах — «МБХ медиа») в 2011 году и он показал, что будет делать широкий инквест, а не так, как хотело правительство. Потом, когда правительство захотело выгнать прессу из зала, судья сказал «нет».

 — То есть все-таки правительство вмешивалось в суд?

—  Да, они никогда не хотят огласки. Но здесь есть другая сила — суд, который говорит: «Нет, есть право и мы можем поступать так, как требует закон». И поэтому, когда мы хотели перейти из инквеста в публичные слушания и нам в этом было отказано, нам пришлось подавать в суд на министра внутренних дел тогда, Терезу Мэй. У меня был такой момент, когда мы еще не знали, получим ли мы право на публичные слушания, и мои адвокаты и Алик Гольдфарб мне говорили: «Ну, если ты устала, ты уже все сделала, ты уже многого добилась, может остановиться?». Я их спросила, есть ли шанс что-то еще сделать. Если есть, давайте будем пробовать. В какой-то момент было очень тяжело, я не могла оплачивать адвокатов, Березовский проиграл свой иск к Абрамовичу, и он не мог мне больше помогать. Я позвонила адвокату Бену Эмерсену, а он сказал, что будет последним человеком, который меня оставит.

 — Адвокаты работали бесплатно?

—  Да, но мы выбили небольшую сумму Legal aid (финансовая помощь людям, которые не могут позволить себе представителей в суде — «МБХ медиа»). Это, конечно гораздо меньше, чем обычно за такую работу получают адвокаты.

«Всему есть цена: я не могу поехать в Москву»

 — Что вы будете делать дальше?

—  Мы добились того, что люди получили возможность узнать правду, узнать, как это все происходило. Я поняла, что для многих это стало опорой в их личных делах. Мы смогли доказать, что нельзя опускать руки, надо действовать, если ты в это веришь. К сожалению, мне не удается уйти от этой темы. Возникает вопрос, писать ли книгу про мою жизнь, чисто человеческую историю. Мы с Толей росли вместе, и, когда он был в суде, я понимала, как это важно. Ему было 12 лет, когда погиб его отец. Толя избегал публикаций, он не хотел смотреть телевизионные программы, где говорили обо всем этом. Он очень глубокий человек, но я боялась, что будет взрыв какой-то у него. И когда он согласился пойти со мной на суд, и когда он давал свои свидетельские показания, я очень волновалась. Но это было для него очень важно. Он слышал на суде не только хорошие вещи об отце, там был и негатив, но ему был уже 21 год, и он мог все это воспринимать.

 — Сколько длился весь процесс?

—  Мы запросили инквест в 2011 году, а в 2016 получили решение.

 — Как вы живете сейчас, когда практически в этом деле поставлена точка?

—  Я стараюсь жить нормальной жизнью. Бывает очень сложно. После 2007 года до 2011 года не так много было публикаций, я перестала быть узнаваемой, что для меня было самым важным. Я начала опять заниматься танцами. Но когда меня вдруг узнают, обращаются ко мне со вопросами, я понимаю, что не могу это бросить, раз людям это не безразлично.

 — Вы рассказали о том, как менялась ваша жизнь. Простая советская гражданка, учитель бальных танцев. А сейчас, поговорив с вами, кажется, что вы могли бы заняться политикой, общественной деятельностью.

—  Мне трудно с политикой. Она требует определенного отказа от своих убеждений, редкая политическая партия отражает все твои убеждения. Поэтому я бы больше занималась правозащитой, общественной деятельностью. То, что со мной случилось, дает мне право говорись с людьми из разных политических партий и говорить им о том, что нужно и можно сделать. Я уже говорила в британском парламенте, что нужно поддерживать активистов в России. Они видят, что я не русофоб, я говорю о том, что я люблю Россию. Я считаю, что очень важно сохранить с Россией отношения, но надо понимать, как их выстраивать. Я говорила им, что в этом и их вина, что за эти 18 лет они здесь на Западе способствовали росту этого монстра. Цена этому — соглашения, бизнес, думали, что все это пройдет безболезненно. А вот как получилось. Очень интересно, как политики такого рода, как Вацлав Гавел, например, говорят о моралите в политике. А ее нет. Я же думаю, что к этому надо прийти.

 — У вас никогда не бывает депрессии?

—  Честно: нет. Толя через неделю после Сашиной смерти спросил меня: «Мама, а у тебя будет депрессия?» Я ему ответила: «Толя, у меня нет шансов. У меня есть ты». Тяжелым был момент ожидания результатов моих медицинских анализов. Было жутковато. Я думала, вот это несправедливо, вдруг со мной что-то не так. Хочу увидеть, как Толя вырастет. Но всему есть цена и очень большая: моя мама и папа остались в Москве. Папы не стало два года назад. Я не могу туда поехать. Я себя иногда осуждаю: надо собраться и поехать к маме. А потом думаю: а вдруг что? А здесь же Толя…